Вперед в прошлое! - Денис Ратманов
— Вообще — круто, — вынесла вердикт Гаечка.
Я смотрел на них и глазам своим не верил. В прошлой жизни мы с Ильей были вдвоем против всего мира. Гаечка казалась непредсказуемой и опасной. Димоны — занудами. Меликов — непонятной диковинной зверушкой, а теперь все эти дети притянулись к центру, и этот центр — мы с Илюхой.
— Все, давай по домам, — предложил я. — Завтра встречаемся у подъезда в два дня: надо матери в огороде помочь.
— В два дня, — задумчиво проговорил Меликов.
Мы потопали назад, воодушевленные на грядущие подвиги. Когда пришла пора расходиться, Гаечка схватила за руку и жалобно попросила:
— Паш, а у тебя «Металлика» есть? — Я кивнул. — Дашь послушать?
— Конечно, завтра и принесу.
Мы дали друг другу «пять» и разбежались по своим норам.
А дома меня впервые за долго время ждали сытная еда и покой. После того, как ушел отец, появилось ощущение свободы, как если бы давила-давила плита, и вот ее не стало. Или наблюдали вертухаи с ружьями, а потом оп! — и никого нет.
Только мама слонялась из угла в угол скорбным призраком, шипела на нас — видимо, винила в своем разбитом счастье. Ей бы до понедельника продержаться, а там глядишь и на работу вызовут, и будет ей чем голову занять.
Натка читала «Мушкетеров», развалившись на моей кровати, Борис, высунув язык, перерисовывал геометрические фигуры из учебника, который я ему купил. Вот только мне чем заняться? Разработать бизнес-план и примерно рассчитать, сколько я заработаю и сколько на что потрачу? Так я понятия не имею, что почем будет в этом году. Абрикосы, например.
Здесь пик их созревания — середина июля, но в Армении и Грузии они спеют на месяц раньше. Не каждый отважится везти их в Москву, а наш город — относительно близко, большой, богатый, и центральный рынок наводнен товарами с Кавказа.
Я заварил чай — черный, блин, байховый, никаких тебе изысков! — улетел мечтами туда, где у меня все получилось и все счастливы, но мои мысли оборвал звонок в дверь.
Я напрягся. Неужели у папани хватит совести припереться после того, что он тут устроил?
Открывать рванула мама. Я наблюдал за ней краем глаза: с надеждой припала к глазку, потухла, открыла дверь, и в квартиру ворвался женский голос:
— Оленька, привет! — К маме полезла обниматься маленькая круглая тетенька, которую я не помнил.
— Вот и здравствуйте! — сказали глубоким грудным голосом, и мне представилась разбойница из «Снежной королевы».
Вошла высока русоволосая девушка со стрижкой, как у Натальи Варлей, и в мини-юбке, поставила объемную сумку у двери и полезла к маме обниматься.
Это кто такие? Всех маминых подруг разогнал отец. Предположив, что гостьям захочется засесть на кухне, я ее освободил и переместился в зал, на Борькину кровать. Что происходит в прихожей, я не видел, но слышал.
— Мы знаем, что случилось, — сказала высокая. — Вот, держи, всем коллективом собирали…
Мама что-то забормотала, но гостья была непреклонна.
— Сказала: бери! Вот так. Это все Жо организовала, прикинь? И тебя велела на разговор вызвать в понедельник.
Голос у маленькой женщины был резкий и противный, как когда водят ножом по стеклу:
— Мы вещи собрали, вот…
— Тише, дети услышат! — шикнула мама.
Ага, ясно, Людмилу Федоровну Жо пробрало, и она инициировала гуманитарную миссию. Весь коллектив скинулся по сто рублей — и вот уже три тысячи, неделю протянуть можно.
Вот так присмотришься к людям, которых раньше считал кончеными, например, Жо, а они — тоже люди! И пробуждается утраченная вера в человечество.
Дамы переместились в кухню, хлопнула дверь, возмущенно забормотала мама — хорошо, пусть выплеснет накопившееся, а кумушки поддержат, они всегда поддерживают тех, кто делает себя несчастным.
Болтали они до темноты, дети включили телек, а я ушел на лоджию читать геометрию, мне ее скоро сдавать. Помню, в прошлой жизни я ее зубрил полмесяца, и то на три последних билета меня не хватило. А сегодня за четыре часа проштудировал половину. Что бы там ни говорили, детский мозг впитывает информацию, как губка, в то время как сорокалетний с такой же эффективностью сопоставляет, анализирует и делает выводы, но впитывать так быстро уже не получается. Если бы юность знала, если бы старость могла!
В общем, Борька лег спать раньше, чем кумушки разошлись. Зато мама взбодрилась и стала похожа на человека, а не на тень. Правда, с нами она по-прежнему не разговаривала.
Спать я улегся последним, долго ворочался, гоняя первого весеннего комара, а когда провалился в сон, оказался в комнате без окон и дверей. Точнее — внутри белого куба. Такие места в сюрных фильмах символизировали внутренний мир человека.
Идеально гладкие стены, пол и потолок. Черная «плазма», разделенная на две части: верхняя большая, нижняя меньшая. К «плазме» подключена клавиатура и мышь.
Сперва на нижней панели включается таймер: 25.07.2025. 15 часов 32 минуты и — секунды, сменяющие друг друга. Затем вспыхивает «плазма», и я взгляду открывается знакомый пейзаж: то место, где нас положили. Съемка ведется будто бы с коптера. Вот подъезжает УАЗик…
Скоро всему придет конец!
И вдруг время на таймере останавливается, потом цифры начинают бешено крутиться вперед, «плазма» гаснет, а включившись, показывает уже другой пейзаж: прифронтовой город живет своей жизнью. Мечутся машины, замирают на светофорах, люди гуляют в парках…
Меняющиеся цифры на таймере застывают: 15. 08. 2025, начинается отсчет секунд. Я откуда-то знаю, что можно сдвинуть время, перемотать вперед, именно для этого тут клавиатура. Бросаюсь к ней, но она не работает. Лихорадочно пытаюсь сообразить, в чем же дело. Смотрю на «плазму», где крупным планом — дети, катающиеся с горки на детской площадке. Женщина, что за ними следит, вдруг вскидывает голову, и в расширенных зрачках отражается перечеркнувший небо инверсионный след…
Вскакиваю в кровати. Сердце заходится. Нечем дышать.
Темно. Тикают часы на тумбе. Сопит Боря на соседней кровати.
Упав на подушку, я закрыл глаза. Попытался себя успокоить, что это всего лишь сон… Или нет? Или это — наша новая реальность, где время грядущей катастрофы сдвинулось на двадцать дней?
Некоторое время я ворочался, пытаясь понять, что это было, но вскоре усталость взяла свое.
Глава 22
Кавабанга!
Проснулся я по будильнику — забыл, блин, выключить! Впрочем, мы сегодня все равно собирались в огород.
Едва в голове прояснилось, как вспомнился сон. Или не сон? Уж очень он был реальный.
Стоя под холодным душем, я думал-гадал, что это было. Все равно никак этого не узнать. А если все-таки — не сон? Может, позволить себе поверить? Тогда жизнь обретет глобальный смысл.
Если поверить, то выходит, что я каждый миг меняю реальность, а значит, каждая секунда неимоверно ценна. Останови руку, занесенную для удара, или просто вовремя скажи правильные слова — и счетчик на табло прокрутится вперед. Получается, в моих руках судьба реальности? Или в руках каждого из нас, потому что я — всего лишь маленькая лошадка?
Никогда не был сторонником фатализма. Напротив, считал, что нужно меняться и менять, и презирал людей, которые ничего не делают и только ноют.
Сейчас же понимаю, что они такие, потому что им не дано иного. То ли воли у них нет, то ли сноровки. Это как без ног родиться — нельзя от таких требовать, чтобы они беговые рекорды ставили. Или, в отличие от ног, волю можно отрастить? Прокачать, так сказать. Но опять же, чтобы прокачивать, нужно себя заставлять делать не всегда приятные вещи, например, задыхаться и обливаться потом на тренировках, унижаться перед Людмилой Федоровной Жо.
А как заставлять, когда — нечем? Замкнутый круг получается: без помощи или волшебного пенделя они ничего не сделают, просто не смогут.
Погрузившись в мысли, я не заметил, как околел, и зубы начали отбивать дробь. Растерся полотенцем, отправился на аппетитный запах жарящейся стряпни, подгоняемый рычанием пустого желудка.
На кухне уже шуршала Наташка, нарезала соленое сало, а на сковородке скворчали гренки: черствый хлеб во взбитом яйце с измельченным укропом — привычный наш завтрак, дешево и сердито.
Часть гренок сестра отложила на отдельную тарелку и понесла матери, чтобы ее потом не ждать. Раньше начнем — раньше освободимся и пойдем оборудовать штаб. Ради такого приключения Боря и Наташка были готовы на все, даже подняться рано и стоять раком на даче, окучивая
