Игорь Забелин - Записки хроноскописта
Ирония моя не дошла до Пети.
— Да! — радостно согласился он. — И руководитель меня поддержал…
— Какой руководитель? По розыску кладов?
— Нет, по курсовой работе. Профессор Брагинцев. Вы не могли о нем не слышать!
— Слышал, — сказал я.
— Вот видите! И такой серьезный человек считает, что есть шансы найти клад в районе Хосты.
— И в любом другом месте — тоже, — сказал я.
— А про развалины крепости в тисо-самшитовой роще вы помните? — воскликнул Петя.
— Нет. А при чем тут тисо-самшитовая роща?
— Да план же на вазе-той самой крепости! Как вы не поймете? Тот самой, что на территории заповедника!
— Почему вы так решили?
— А другой нет поблизости! Логика Пети меня «сразила».
— Если потребуется рабочая сила, — сказал я, — перетащить что-нибудь, упаковать…
— Хроноскоп! Хроноскоп мне нужен!
— У хроноскопа иное предназначение, — это я произнес жестче, чем хотел. Клады не по его части.
— А если там скрыты прекраснейшие произведения искусства? А если там неведомые миру шедевры?
— Скорее всего там «пшик», дорогой мой Петя. Как и в прочих воображаемых кладах.
По-моему, мир рушился в его глазах.
— Зачем клад искать, когда под ногами денег полно? — сказал Пете наш хозяин Вася. — На кавказской земле, если голова есть, руки есть, без клада прожить можно, товарищ. Мимозу сажай-в марте продавать вези. К женскому днюкак хорошо! Огурцы сажай — опять весной продавать вези. Помидоры сажай, виноград собирай, мандарин собирай — весь год продавать вези. Своих мало — у соседей купи, в ларьке договорись… Зачем клад, товарищ?
Несмотря на основательную теоретическую подготовку, сам Вася торговыми операциями не увлекался и явно подшучивал над философом, но тот начисто утратил чувство юмора.
— Прощайте! — вскричал Петя и исчез.
На следующий день утром мы вчетвером отправились на станцию субтропических культур, что находится неподалеку от Гагры у Холодной речки. Строго говоря, называется эта станция «Гагринский опорный пункт Главного ботанического сада», а пока только там у нас выращивают деревья какао. Я недавно побывал в Африке, но там их не видел: плантации какао особенно велики и многочисленны в Гане, а не в Гвинее, по которой мы ездили, и здесь, на Кавказе, мне представилась возможность восполнить этот пробел в своих африканских наблюдениях.
Яша и моя жена отправились на переговоры к директору, а мы с Евой устроились на деревянной скамейке под какими-то кустами.
— Смотри, какие интересные лепестки, — сказала Ева, поднимая с земли веточку с тремя овальными красновато-фиолетовыми лепестками; внутри, среди лепестков, пристроились три невзрачных беленьких цветочка.
Ева положила веточку на мою ладонь, и я оторопело уставился на лепестки.
«Нет, этого не может быть», — сказал я самому себе и вздохнул с каким-то странным облегчением: «этого» действительно не могло быть.
— Не знаешь, что за растение? — спросила Ева. На всякий случай оглядев окрестные кусты и деревья, я вполне искренне ответил;
— Понятия не имею.
Директор станции, совсем еще молодой человек, любезно разрешил нам осмотреть свои владения и выделил в сопровождающие научного сотрудника… Мы обогнули дом, в котором размещались лаборатории и дирекция, и…
Потом я очень внимательно осматривал маленькую плантацию деревьев какао, или шоколадного дерева, шоколадника, как его еще называют, расположенную в теплице под загрязненными стеклами (шоколадник не выносит прямых солнечных лучей: как и его дикие предки, он приучен к полусумраку тропического леса); я запомнил многое из того, что нам рассказывали про чрезвычайно плодовитое растение чиод, или мексиканский огурец, который сейчас внедряется в сельское хозяйство, про кустарник псидиум, которому тоже сулят большое будущее; я любовался цветущими разноцветными лотосами, викторией-регией, стеблями папируса с раскрытыми щеточками листьев наверху; я с почтением смотрел на «сальное дерево», парафиновые выделения которого издавна служили на Востоке сырьем для свечей, и даже поверил, что удастся акклиматизировать у нас карику кварцифолиа — родственницу знаменитого дынного дерева… Повторяю, я все внимательно слушал, кое-что записывал, но мысли и чувства мои были в это время за тридевять земель от Гагринского опорного пункта…
Уже в Москве, после возвращения из Африки, я месяца полтора улетал туда во сне-каждую ночь! Я вновь ходил по красной жесткой земле, и красноватая пыль оседала на моей рубашке. Я заново переживал грозовую ночь- тревожную и прекрасную, как вся Африка сегодня, — ночь, которую довелось мне провести в пути где-то между городками Маму и Карусса. Я вновь видел дымы пожарищ гвинейцы выжигали саванну перед началом сева, — и вновь окружали меня в какой-нибудь саманной деревушке коричневые люди с сильными добрыми руками… Крупные стервятники — вотуры — тяжело опускались на растрепанные гривы кокосовых пальм, склонившихся над солнечным океаном, и неподвижны были узловатые ветви баобабов, распростершиеся в раскаленном голубом небе, — все было, как наяву, как в те незабываемые дни, которые я провел в Африке…
Постепенно Африка ушла из сновидений, ее вытеснили иные мысли, и вот все воскресло.
То, чему я не поверил, от чего мысленно отказался, были лозы алой и розовой бугенвиллеи, изнутри увившие стеклянные стены теплицы. Но я же любовался этим удивительным, «вечно» цветущим растением, у которого ярко окрашены не цветы, а околоцветники, никогда не опадающие, — я же любовался им в Африке! Я впервые увидел бугенвиллею у белокаменных вилл в окрестностях Касабланки, я видел ее в Дакаре и в Конакри… И вдруг здесь, у нас!
Я помчался к теплице, перескочил через ее невысокий порог, и… белые колокола датуры закачались над моей головой, как качались они несколько месяцев назад в марокканском городе Федала у отеля «Марима»…
Я почти не поверил своим глазам, когда увидел в натуральную величину дынное дерево — карику папайя — с мощными кистями желтых цветов, и почти беспомощно опустился на землю у шоколадных деревьев с крупными огурцевидными плодами на стволах и толстых ветвях…
Я снова был в Африке и, слушая рассказы научного сотрудника о деревьях какао, вспоминал о письме, которое мы получили от малийского историка Мамаду Диопа, о посылке, которая шла к нам из далекого Бамако, и мне не терпелось поскорее получить посылку, поскорее приступить к хроноскопии, чтобы внести и свою — пусть предельно скромную-лепту в изучение исторического прошлого Черного континента…
Глава вторая
в которой излагается содержание письма африканского историка Мамаду Диопа, а также повествуется о находках археологов-аквалангистов; знакомству с профессором Брагинцевым и встрече с загадочным стариком также уделено несколько десятков строк
Очевидно, нет особой необходимости приводить письмо Мамаду Диопа полностью, но теперь, после мысленного «возвращения» в Африку, я не могу не рассказать о нем.
При земляных работах в районе городка Дженне, о котором я только читал, землекопы совершенно случайно нашли сделанную из золота фигуру человека… Они отдали ее коменданту города Дженне. Комендант отправил статуэтку в окружной центр, в город Мопти, а оттуда ее переслали в столицу республики Мали Бамако.
Там, в Бамако, золотая статуэтка попала в руки молодого историка Мамаду Диопа, и находка чрезвычайно взволновала его. Дело в том, что статуэтка не походила ни на один из известных образцов африканской скульптуры, и Мамаду Диоп сразу же уверовал, что ему предстоит совершить открытие колоссального значения. Ведь почти так же сравнительно недавно открыли знаменитую культуру Зимбабве в Южной Африке-все началось с находки золотых вещей на священном холме.
Мамаду Диоп не стал терять времени даром. С несколькими своими друзьми, погрузив в машину лопаты и кисти — орудия археологов, он помчался в Мопти, а оттуда в Дженне, чтобы заняться раскопками.
К сожалению, они не дали никакого результата. Ничего больше не нашли и дженнейцы, продолжавшие брать из карьера глину для кирпичей.
Как ни велико было разочарование Мамаду Диопа, он все-таки решил раскрыть тайну золотой статуэтки и обратился за помощью к европейским специалистам. Их заключение оказалось неожиданным: специалисты единодушно решили, что статуэтка, за которой они признали весьма высокие художественные достоинства, изготовлена итальянскими ювелирами, скорее всего в Венеции, и не ранее конца шестнадцатого века!
Никто, разумеется, не мог объяснить Мамаду Диопу, как венецианская статуэтка стопала в глиняный карьер у городка Дженне, расположенного в глубине Африки, за полторы тысячи километров от побережья. Иной бы смирился с невозможностью раскрыть тайну статуэтки, но Мамаду Диоп, не желая сдаваться, ухватился за соломинку-послал в Советскую ассоциацию дружбы с народами Африки письмо, адресованное мне и Березкину.
