Анатолий Дроздов - Денарий кесаря
– Консул будет недоволен нами. Заговора не открыли.
– Ты ошибаешься! – усмехнулся отец. – Что значит сотня-другая монет с неправильным профилем в сравнении с опасностью, которую несут такие люди, как Козма? Сеян поймет. У Рима есть время остановить эту заразу.
– Ты получишь награду?
– Сначала ты. Рим обязан тебе больше, чем старому префекту, – отец положил мне руку на плечо. – Благодаря тебе мы победили разбойников и пиратов, ты разыскал этого Козьму… Ты молод и не понимаешь, насколько удачлив. Жрецы не ошиблись: боги любят тебя! Как только вернемся в Кесарию, принесем жертвы Юпитеру и Марсу. Я горжусь своим сыном! – голос отца дрогнул. – Но все же прошу тебя, Марк, осторожнее! Любовь богов не беспредельна. Ночами ты ходишь один по Иерусалиму, а ведь тебя дважды хотели зарезать! Не знаю, что тебе эта женщина, но приказываю впредь ночевать в претории!
Я не мог сказать отцу, что ходить мне больше не к кому, поэтому молча кивнул.
– Идем к Пилату! – повеселел отец. – У претория собралась толпа, требуя в честь Пейсаха отпустить на волю одного из разбойников. Прокуратор просил нас присутствовать. Пора показать этим варварам славу Рима!
Мы вышли на широкий балкон, нависавший над улицей. При виде римлян толпа, теснившаяся внизу, зашумела. Пилат величественно поднял руку, давая знак молчать, и заговорил по-арамейски. Я понял, что он предлагает иудеям выбрать, кого миловать.
– Вар! Вар!.. – завопили в толпе.
Я плохо соображал в ту минуту – слова отца оглушили меня, но удивился, что иудейского разбойника зовут как римского легата, погубившего легионы Августа. Иудей с таким именем мог быть вольноотпущенником или сыном вольноотпущенника, но те гордились римским гражданством и дорожили им. Легионеров резали другие. Я не успел разрешить для себя эту загадку. Пилат нахмурился: выбор ему не нравился. Прокуратор заговорил, сердито бросая в толпу слова, видимо, перечисляя преступления Вара, затем произнес имя "Иешуа". В ответ толпа закричала, вздымая кулаки – неведомый мне Иешуа нравился иудеям не больше, чем Пилату Вар. Прокуратор сказал еще несколько слов, после чего толпа стала и вовсе бесноваться. Некоторые иудеи раздирали на себе одежды. Пилат плюнул и махнул рукой.
– Отдай им Вара! – велел он стоявшему рядом центуриону. – Дикари!..
– В чем провинился это Иешуа? – спросил я прокуратора.
– Они считают его богохульником, – сердито ответил Пилат. – Для них это страшнее, чем зарезать человека. Особенно, если режут римлян…
Я спустился во двор претория. Легионеры уже вытащили Вара из тюрьмы и пинками гнали к воротам. Иудей подскакивал, испуганно озираясь. Ворота отворили, и центурион напоследок приложил Вару калигой так, что разбойник птицей полетел в толпу. Ему не дали упасть. Помилованного подхватили на руки и с радостными криками потащили прочь. Тем временем солдаты вывели из темницы трех приговоренных, содрали с них одежду и стали привязывать к столбам. Пилат соблюдал старый обычай. Перед тем, как повиснуть на кресте, каждый разбойник получал сотню плетей.
Во дворе стали собираться все свободные от службы легионеры. Они были из италиков, ненавидели иудеев и желали получить удовольствие от порки. Я видел, как несколько солдат спорили, вырывая друг у друга плеть – каждый хотел отхлестать преступника. Дежурный центурион прикрикнул и назначил экзекуторов своей властью. Он собрался дать команду, как другой центурион остановил его:
– Погоди, Теренций! Тут есть один, который называл себя царем иудейским. Надо воздать ему почести! Дай ребятам позабавиться…
Теренций ухмыльнулся и кивнул. Одного из иудеев отвязали и развернули лицом к нам. Я вдруг с удивлением узнал в нем высокого незнакомца, которого этой ночью схватили за городом. Нетрудно было догадаться, что он и есть тот самый богохульник. Теперь мне стали понятны безумство и рвение толпы, шедшей за стражей, и сегодняшнее возмущение иудеев попыткой освободить приговоренного. Было видно, что Иешуа били: на скуле его багровел синяк, из разбитого рта просочилась струйка крови. Двое легионеров держали его за связанные руки, но приговоренный стоял спокойно, не делая попыток вырваться. К Иешуа, кривляясь, подбежали два легионера. Один накинул на его плечи красный военный плащ, видимо, призванный изображать царскую багряницу, второй с размаху нахлобучил на голову Иешуа венок-корону из веток терна. Колючие иглы расцарапали лоб несчастного до крови. Ему, наверное, было очень больно, но Иешуа не вскрикнул.
– Помилуй нас, царь иудейский! – завыла парочка, низко кланяясь. – Не вели казнить!..
Легионеры, собравшиеся во дворе, захохотали и затопали, довольные выдумкой товарищей. Те продолжали кривляться, изображая испуг. "Они вымещают на иудее свой страх перед начальством, – внезапно подумал я. – На центуриона терновый венок не наденешь… Козма прав – мы все боимся!" Я пристально посмотрел на приговоренного, желая увидеть на его лице страх, но оно было спокойным. Внезапно Иешуа перехватил мой взгляд, и мгновение мы смотрели глаза в глаза. Я внезапно понял, что он жалеет меня. Почему? Я его враг! Мне стало не по себе, и я отвел взор.
Тем временем выдумщикам надоело кривляться. Один из них стащил с приговоренного плащ. Второй смачно плюнул Иешуа в лицо.
– Это тебе от Тита, царь иудейский! Вспомни меня, когда повиснешь на кресте!
– Вспомню, раз просишь! – внезапно ответил Иешуа. Голос его был твердым и сильным. Тита затрясло от злости.
– Ах ты, падаль! Грозить? Мне? Да я!.. – Тит пошарил глазами, увидел прислоненную к стене палку центуриона, схватил ее и с размаху ударил приговоренного по голове. Тот пошатнулся и упал бы, не поддержи его охранники.
– Прекратить! – закричал Теренций. – Повеселились – и хватит! Прокуратор велел распять иудея, а не забивать палками…
Тит и его товарищ, ворча, отошли в сторону. Иешуа отвели к столбу и снова привязали. Назначенные для экзекуции солдаты взмахнули плетями. Я повернулся и пошел в казарму. Я знал, что солдаты провожают меня презрительными взглядами, мысленно обзывая "папенькиным сынком", но чувствовал, что не могу на это смотреть. В казарме я повалился на койку, скрестил руки на груди и лежал так все время, пока со двора доносился свист плетей и крики наказываемых. Затем послышался топот десятков ног – процессия отправилась на гору за северной стеной Иерусалима, где обычно устанавливали кресты. Когда все стихло, я вышел во двор.
– Марк! – внезапно окликнули меня откуда-то снизу. – Марк!
Я оглянулся по сторонам, но никого не увидел.
– Марк! – повторился зов, и я сообразил, что он идет из узкого окошка тюрьмы, едва видимого над мощеным двором. Я присел и разглядел в темном прямоугольнике лицо Козмы.
– Я узнал тебя по сандалиям, – пояснил он. – Они не такие, как у других солдат. Я слышал шум и крики во дворе, но отсюда не разглядеть. Что тут было?
– Наказывали преступников.
– Сколько их?
– Трое.
– Кто они?
– Два разбойника и один богохульник. Того схватили сами иудеи.
– Его называли "царем иудейским"?
– Да.
– Как его настоящее имя?
– Иешуа.
– Это он! – застонал Козма. – Бог и сын бога. Марк! Я приехал издалека, чтобы увидеть его. Ты знаешь, чего это стоило мне. По пророчеству Торы сына божьего должны убить, после чего он воскреснет. Я хочу быть рядом с ним в этот час! Отведи меня на гору! Клянусь, не сбегу! Ты можешь связать меня…
– Ты просишь невозможного! – сказал я, вставая. Отец был прав – с Козмой следовало быть настороже.
– Не уходи! – остановил меня голос узника. – Прости: гордыня овладела мной. Я забылся… Но ты, Марк?! Разве тебе не интересна смерть бога? Сходи! Это редкое зрелище. Детям будешь рассказывать. Я буду благодарен, если расскажешь и мне…
Я пожал плечами. Мне приходилось видеть распятых преступников. Они умирают долго, и смотреть на это скучно. Я не верил, что Иешуя бог. В Торе, которую я прочел, в самом деле предсказывается явление пророка, который освободит иудеев от угнетателей. Ну и что? Освободил? Каждый год в Иудее объявляется новый избавитель, который впоследствии исчезает. Или же его убивают, как Иешуа…
Я отправился в казарму, где плюхнулся на койку. Здесь было тихо: свободные от службы солдаты отправились глазеть на казнь, а те, кто стоял в страже ночью, спали. Мне спать не хотелось, заняться было нечем. В голову лезли тяжкие думы, я гнал их, но они возвращались. Помучавшись какое-то время, я решительно встал. Отец велел мне ночевать в претории, но не запретил ходить по городу днем. Я облачился в посеребренную лорику, перепоясался мечом, заодно сунул за пояс "сику". Шлем надевать не стал – жарко, а я не службе. Теперь можно было не опасаться нападения фанатика-одиночки.
Никто и не напал. Я спокойно прошел улицами Иерусалима, вышел за ворота и направился к месту казни. На мрачной горе, где обычно вешали преступников, уже стояли кресты – они были видны издалека, врезаясь своими темными контурами в безоблачное небо. Преступники висели на них, скособочившись – спереди на крестах имелись выступы для опоры тела. Без нее тело быстро обвисает на суставах, они выворачиваются, и боль лишает казнимого чувств или же вовсе убивает. Пилат позаботился о том, чтоб преступники не обрели легкую смерть…
