Андрей Дай - Столица для Поводыря
Уже на третий день голосования с самого утра возле урн появился магистрацкий писарь с толстенной амбарной книгой и карандашами. Потому что городским головой было принято решение – записывать всех виднейших людей Томска, проголосовавших за один из вариантов суммой более трех рублей. Имена таких господ, в случае победы полюбившейся им картины, планировалось вырезать на мраморной плите, которую установить в главном зале будущего вокзала. Лотерея, однако! Но и это еще не все! Тецков уже договорился со Зборжегским, что город, после окончания выборов стиля архитектуры, выкупит у автора эту картину. Она будет продана с аукциона, а вырученные деньги пойдут на покупку и установку на вокзале огромных часов. Теперь вот, купцы интересовались, на что я намерен был потратить собранное в урнах богатство.
— Деньги эти – горожан, — словно так и задумывалось, стараясь не обращать внимания на хохот Герочки, вальяжно заявил я. — Значит и подсчет вести, и распоряжаться ими потом должен магистрат. Я, признаюсь, думал памятник на привокзальной площади поставить государю нашему Александру. Но часы – это тоже хорошо.
Торговые люди возмутились. Как это можно сравнивать царя с механизмом каким-то? Решили – одно другому не мешает. Чай не Голопупово какое-нито. Не хватит на памятник средств из ящиков, найдется, кому добавить! Часы и из кассы города можно купить…
Первое мая выпало на субботу. Но навигация так и не началась. Баржи с пароходами остались у импровизированных причалов, а переселенцы на берегу. Потому что в день накануне малой Пасхи – воскресенья, у православных дела начинать было не принято. А в само воскресенье – тем более.
Это была, так сказать, официальная причина. Неофициальная же заключалась в том, что люди – команды кораблей и часть путешественников, попросту отказались покидать Томск до подсчета голосов. Все, кто бросил в темную дыру хоть грошик, жаждали знать… как я подозревал, даже не какой именно из трех, в общем-то неплохих вариантов, победит, а сколько будет денег в урнах!
И вот в воскресенье, второго мая, в полдень, при огромном стечении народа, Тецков с высокого крыльца Магистрата объявил об окончании «сбора мнений». Всё! Голосование закончено, казаки под присмотром писарей собираются снимать опечатанные сургучом урны, и тут примчался местный Гаврош – малолетний сын мастерового, или какого работяги.
— Ой, дяденька, дяденька, не снимайте, я ещё две копеечки хотел бросить! Всю неделю за их варешки шил! — прокричал оголец, протискиваясь ужом через толпу.
— Не велено! — рявкнул казак из караула. — Кончилось это, голосистование, во!
— Да как же так, дядечка, ну пожалуйста, я ж цельную неделю трудилси, чтобы, значит вот, — он разжал кулак.
На раскрытой ладошке мальчика сиротливо лежали две потертые копеечные монеты, а в глазах застыли слёзы обиды.
— Говорят тебе – не велено, шальной, — сбавил тон казак. — Господин городской голова сказали что всё, шабаш.
— Да ладно, беды не будет, если кинет, — добродушно усмехнулся в усы бывший тут же Безсонов. — Чай не лишние будут, на доброе-то дело, да от всего сердца – как тут не взять-то? Кидай, малой. Какой картин тебе больше нравится – под тот в баул и кидай.
Мальчишка радостно кивнул, быстро, пока взрослые не передумали, подскочил к урне, бросил туда монеты, да и был таков.
Уже через день-другой никто бы об этом случае и не вспомнил, если бы именно этот проект, как спустя час выяснилось при подсчете голосов, не победил в конкурсе, да ещё и с минимальным отрывом в один голос. То есть – в одну копейку! Все члены магистрата трижды пересчитали. Даже Тецков лично поучаствовал. И тут же, убедившись в достоверности, огласил результаты. И самое забавное – не смотря на то, что две трети голосовавших как бы должны были считаться проигравшими, угрюмых лиц я в толпе вообще не видел.
Ну, купцы – понятно. Они и не скрывали, что клали поровну в каждый из ящиков. А вот чему радовались остальные, я так понять и не смог. Может самому факту, что у них, кои-то веки спросили мнение, а может тому, что приняли участие в облагораживании родного города. Эх, мне бы такой пиар во время последних выборов в том моём прошлом-будущем…
Мальчик же, по моему приказу, был найден, доставлен ко мне в кабинет вместе с отчаянно трусившим родителем, обласкан, награжден сладостями с объяснением того, что именно его, Сеньки Тыркова, две копейки решили судьбу Томского вокзала.
Родителю был подарен за хорошее воспитание сына серебряный рубль, а сам Сенька, моим личным распоряжением, зачислен в гимназию с полным казённым содержанием. Историю, правильным образом её подав, Василина с Колей Ядринцовым напечатали в газете, и видел я, перепечатки даже в солидных столичных изданиях – как курьёз, разумеется.
А к зданию, под которое только через год начали рыть котлован, намертво приклеилось название «Двухкопеешный Вокзал». Окрестности – практически новый, привокзальный район – стали просто «Копейкой». Такая вот замысловатая людская молва…
Третьего мая, в понедельник, пароходы двинулись в путь, и в моем Томске сразу стало как-то пустовато.
Глава 9
Люди и камни
С холодными дождями и резким, порывистым северо-западным ветром отцвела черемуха. Маленькие белые лепестки, последним напоминанием о снеге, усыпали холодную еще землю. Потом сразу стало теплее.
Уехали Цыбульские. Захар постепенно переводил управление своими многочисленными приисками и разведочными партиями в Томск, но все равно – летом жить предпочитал в огромной усадьбе рядом с инородческим селением Чебаки в окрестностях Минусинска.
Явился – не запылился долгожданный Евграф Кухтерин. Аж на трех собственных подводах, да еще пяток других мужичков с ним. Только в Россию ехать отговорился. Дозволения попросил наняться на перевозку грузов для строительства Судженки. Мог и не спрашивать, но все равно зашел. Говорит – обещал, а слово его крепко. О том, мол, вся губерния ведает. Врал, подлец. Однозначно! Перед мужичками выеживался. Шутка ли! С самим главным губернским начальником дружбу водит! Потому и подводы свои смотреть на крыльцо зазвал, шут гороховый.
Я Кухтерина отпустил. Приказчики, которых старый Каинский судья нанял, по два рубля в день на человека с лошадью платят. Решил, пусть заработает. Мужик, бывший мой извозчик, справный. Деньгами, которые от меня получил, с толком распорядиться сумел. Тем более что все равно к массовому переселению крестьян еще ничего толком не готово. Ни царского разрешения до сих пор не появилось, ни магазины продуктами не наполнили. Прошлый год в половине западной Сибири урожая не было. Что в губернии собрали – все распродано с большой выгодой. Весной вон даже в Томске цена до семидесяти копеек за пуд дошла, против пятидесяти пяти осенью. Я о грядущей напасти – караванах с датчанами, как о нашествии Мамая уже думать начал. Не до русских крестьян…
Ирония судьбы это, или История вообще – большая недотрога, только привезенные из Курской губернии работники назвали свою деревеньку возле будущих угольных копей так же, как и в известной мне истории – Судженка. А Анжера – это речка в тех краях такая есть. На ее берегу я каторжный острожец хочу построить. Только рабочих рук не хватает. Мало что-то душегубов из России стали слать, работать некому…
В общем, подозреваю, будет и у меня городок Анжеро-Судженск. Понятно, не сейчас. Приказчики Нестеровского уже товар требуют – множество желающих нашлось. Уголь еще выламывать не начали, а цену уже в сорок копеек за пуд определили. Только до города в той тайге, как до Китая на корточках. Дорогу и то нормальную прорубить ока не сумели. Волтатис застращал, приказал просеку по будущему пути железной дороги делать, а не от Иркутского тракта. А это на двадцать верст дальше. Петр Данилович и жаловаться приходил – он со службы вовсе уволился, переехал к сыну в Томск и всерьез занялся нашим с ним проектом – только я инженера поддержал. Немного дольше, чуточку труднее, зато переделывать не придется. У нас в стране все самое долгоживущее – когда-то было придумано, как временное.
Только разобрался с угольным вопросом, только засел с Менделеевым за проекты контрактов и планы исследований прибывших в Томск ученых, отвлек Чайковский. Собрался место под заводы искать, казаков и проводников просил. По мне, так лучше бы в городе сидел, проектами занимался и чертежами. Три десятка бошковитых мастеровых обучал. Так нет. Не выдержал старый генерал. От хорошего месторасположения тоже многое зависит, отпустил.
Я его прекрасно понимал. Тоже хотелось куда-нибудь рвануть, «политику партии» объяснять и единомышленников отыскивать. Только знал – мое место здесь, в Томске. В самой середине «паутины» дел.
Потом пришел опасный груз. До Колывани доползли подводы с динамитом, и уже от туда порадовали меня телеграммой. Кое-как нашел парусный кораблик, чтоб доставить этот кошмар на Алтай. Чуть сам не сорвался в приобское село – там как раз Васька Гилев у другана гостил – и снова не судьба. Из столицы приехали Сидоров и оба Асташева.
