Александр Филичкин - Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной
Григория безмерно печалил вид прекрасных поселений, разрушенных жуткой войной практически до основания. Но кто был в этом во всем виноват? Проклятые восточные варвары? Скифы, которые ни с того ни с сего кинулись грабить благополучную Европу? Или Божий суд? Сидели бы тевтонцы у себя дома и горя не знали. Так ведь нет! Понадобились им чужие земли! Вот и решили напасть на соседей. Сожрали одного, другого, третьего. Дошла очередь и до России. Меж тем еще великий князь Александр Невский предупреждал надменный Запад: «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет».
Однако, как ни жаль было чужие города, но то, что парень увидел, когда пересек границу СССР, превосходило всякое разумение. Здесь не осталось практически ни одного уцелевшего здания. Буквально все вокруг оказалось перемолото в мелкий щебень и бесплодную черную золу. Одинокие, сильно оборванные местные жители уныло рылись в развалинах, в тщетной надежде найти хоть что-то пригодное для употребления. Будь то помятые миски, ложки или изорванные и обгоревшие тряпки.
Впрочем, если глубоко задуматься, этому было свое логическое объяснение. Ведь по некогда благополучной Европе война прокатилась лишь в одну сторону, от Украины до Берлина. В то время, как по многострадальному СССР она прошлась в двух направлениях. Сначала от Немана до Волги, а затем вернулась обратно, тем же путем. Так что эта беспощадная бойня своей железной пятой походя уничтожила все, до чего смогла дотянуться.
А начался этот долгий путь на восток очень просто. Григория и тысячи других штрафников переодели в поношенную советскую форму. Сформировали из них роты, батальоны и пехотные полки. Под конвоем особистов отвели на близлежащую железнодорожную станцию. В очередной раз пересчитали, не потерялся ли кто по дороге. После чего разместили по стареньким двухосным теплушкам еще дореволюционной постройки, каждая из которых была размером менее трех метров на шесть с половиной.
Нужно отметить, что на этот раз вагоны были лучше приспособлены к перевозке людей, чем в начале войны. За прошедшие трудные годы путейцы все-таки смогли накопить немалый жизненный опыт. Тонкие дощатые стены оказались утеплены деревянными щитами. Откатные двери, находящиеся в середине обеих длинных стенок, тоже. Справа и слева от широких створок имелись трехъярусные нары, сколоченные из едва оструганного горбыля. Каждый этаж этих полатей представлял собой сплошной настил, раскинувшийся от одной стены до другой.
На нижнем расположились пожилые бойцы. На среднем — матерые мужики. На самом верхнем — молодые парни, среди которых оказался и Григорий. Всего в каждую теплушку запихнули по сорок человек или по восемь лошадей. Некоторым штрафникам привалило счастье путешествовать вместе с бессловесной скотиной. В этом случае одну половину теплушки занимали деревянные шконки, а вторую — стойло для четырех кобыл. Вдобавок ко всем прелестям такого соседства, животных нужно было еще кормить, поить и убирать за ними навоз.
Посреди каждого вагона, напротив выхода, имелось свободное пространство размером приблизительно два на три метра. Там находилась круглая чугунная печь-времянка, высотой по пояс обычному человеку. В народе ее кликали ласковым прозвищем «буржуйка», невесть почему прилепившимся к этому агрегату еще в годы далекой Гражданской войны. Жестяная дымовая труба выходила наружу прямо через крышу. Кроме этого отопительного прибора, на свободном месте размещалась армейская фляга с питьевой водой. Плюс ко всему отхожее ведро с крышкой, именуемое на зонах милым женским именем «Параша».
Поперек широких откатных дверей, на высоте пояса, крепился толстый деревянный брус, служивший своего рода перилами. Правда, ставили его лишь на тех вагонах, где ехали обычные солдаты. Так что эти счастливцы могли, если хотели, стоять, опершись на это ограждение. Чем они и занимались в хорошую погоду. То есть любовались на железнодорожные станции или окружающие пейзажи, пролетающие мимо. А также улыбались и махали хорошеньким девушкам.
Штрафников, как вышедших из доверия партии и народа, лишили даже этого скромного развлечения. Едва бойцы погрузились в вагоны, как вертухаи тотчас заперли откатные двери и закрыли их снаружи на огромные навесные замки. Поэтому смотреть солдаты могли только в четыре маленьких зарешеченных окошечка, которые находились на уровне третьего яруса нар.
В голове и хвосте длинного эшелона располагались плацкартные вагоны с энкавэдэшниками. Во время длительных остановок они выскакивали наружу и вставали цепью вокруг состава. Согласно уставу, бдительно несли службу и строго следили за тем, чтобы штрафники не разбежались. А куда им было бежать? Не имея ни гражданской одежды, ни денег, ни документов. К тому же каждый заключенный надеялся дожить до победы над Японией и вернуться домой свободным человеком.
На крупных станциях бойцам давали воду, продукты и разрешали дневальному вынести «парашу». Готовили солдаты себе сами. Еда была хоть и питательной, но весьма однообразной. Ржаной хлеб или сухари. Разнообразные каши, начиная со всем надоевшей «шрапнели» и кончая гороховым концентратом. Плюс ко всему пара банок американской тушенки, полученной СССР по ленд-лизу.
Через десять дней, не выходя из теплушки, бойцы устроили себе баню. Благо что печка есть, оставалось лишь раздобыть немного дров и несколько лишних ведер воды. Завесили окна шинелями, вот тебе и настоящая парилка. Использованную воду сливали в щель между дверью и полом. Как обычно бывает в такое время, солдаты сразу вспомнили случаи к месту. То есть кто, как и каким образом мылся на фронте.
Костя, сосед Григория по нарам, рассказал смешную историю, которая, впрочем, не отличалась большой оригинальностью. Однако парень оказался редким балагуром и записным весельчаком и смог подать ее так смачно, что народ просто покатывался со смеху. Хотя улыбаться там, если только вдуматься, было и нечему.
— Как-то раз сняли нас с фронта на переформирование, — похохатывая, повествовал юморной рассказчик. — На следующий день построили и отвели на небольшой хутор, в баню. А она, братцы, ну чистый парадиз. Настоящая деревенская мыльня, сложенная из старых липовых бревен. Запах там был такой, что просто не передать. Чистота, душистое дерево, распаренные веники и горячая вода. Правда, понежиться как следует нам не дали. Прогнали роту по-быстрому, и все дела. Зато после купания выдали всем чистое, совершенно новое белье и такую же, с иголочки, форму.
Только мы все таким макаром помылись и переоделись, откуда ни возьмись появились немецкие штурмовики. Первой же бомбой разнесли нашу баню в мелкие щепки. А потом эти мерзавцы всех нас еще полчаса гоняли пулеметами по колхозному полю. Так и бегали мы из одного края хутора в другой, пока у них бензин не закончился.
Потом мы построились и смотрим на себя. Волосы стоят дыбом и жесткие, как проволока. Вывозились все в пыли и теперь стоим такие чумазые, что до купания мы гораздо чище были. Почти у всех форма порвана. Многие подрастеряли ремни и пилотки. Ну, а что делать? Мыться-то больше негде. Ни тебе бани, ни целых домов вокруг не осталось, проклятые фашисты все по бревнышку раскатали. Так и отправились мы в свою часть не солоно хлебавши, а там еще до самой ночи чистились сухим армейским способом.
— Это что, — подхватил второй парень по имени Женя. — А нас как-то раз повели в баню в начале ноября. Пригнали к небольшой речке. Смотрим, на траве местами уже снег лежит и по воде плывет густая шуга. На пологом берегу нет даже захудалой избушки, а лишь горит небольшой костер. На нем стоит обычный чугунный котел средних размеров, наполненный кипятком.
Выдали нам на роту небольшой обмылок хозяйственного мыла и налили по кружке теплой воды. Что хочешь с ней, то и делай. Хочешь, пей вместо чая или просто вылей на землю. Переминаемся мы с ноги на ногу, жмемся на холодном ветру. Кто просто умылся да шею руками протер. Некоторые на голову себе вылили. Волосы сполоснули и снова шапку надели.
А на меня вдруг что-то наехало, и я не на шутку раздухарился. Скинул с себя все барахло. Схватил обмылок и голышом прыгнул в реку. Вода холоднющая, просто жуть. Зубы так сильно стучат, что друг на друга не попадают. Я быстро намылился, окунулся и вылез. Натянул на себя свои грязные тряпки, вот и вся баня. Не то что сейчас. Парься не хочу. — Однако это его замечание почему-то не вызвало всеобщего энтузиазма. Каждый снова вспомнил, где он находится, и все хмуро промолчали.
Делать в пути было совершенно нечего, и бойцы по вечерам обычно сидели вокруг «буржуйки» и травили друг другу разные байки. Особенно Григорию запомнилась история, рассказанная все тем же соседом по нарам Костей Ватолиным:
— Вот Женя прошлый раз рассказывал, как он в октябре голышом купался в речке. Судя по его словам, это было где-то на Украине. Там все-таки намного теплее, чем в России. А вот мне пришлось как-то раз в эти дни в Москве оказаться.
