Курсант. На Берлин 2 - Павел Барчук
В принципе, первоначальная цель выполнена. Он не просто подсказал, связаны ли походы в банк с архивом, он обозначил это конкретно. Но я бы хотел еще получить информацию обо всех ступенях сверхсекретности, которую устроил Сергей Витцке. Это надо же… Цифры, пароль, фраза. Хотя… Если подумать, что именно он определил в ячейки… Стоп… Ячейки… Их было несколько, получается? Типа в одной камни, а в другой — архив?
— Пейте чай, Алексей. — Снова улыбнулся немец и я вдруг с удивлением понял, что его лицо расплывается. Странно… С чего бы это?
Я тряхнул головой, пытаясь сфокусироваться на физиономии Ганса, но у меня ни черта не вышло. Он начал расплываться еще сильнее. Его улыбка… Она внезапно стала напоминать чеширского кота. Прямо точь-в-точь. Нет ни глаз, ни щек, ни носа. Только радостный оскал.
— Черт… — Я попытался встать, чтоб попроситься в ванную комнату.
Хотелось умыться ледяной водой. Вдруг поможет. Потому что состояние с каждой секундой становилось все хуже.
Однако, я не смог даже приподнять зад с дивана. Ноги, как и все тело, самым предательским образом перестали меня слушаться. И язык. И вообще весь организм. Я даже глазами не мог повести влево или вправо Они, как и мозг, превратилось в какое-то неуправляемое желе.
И вот именно в этот момент, где-то на периферии практически уже отключившегоя сознания вдруг появилась мысль. Алеша, блин… Ты дурачок. В смысле, я — дурачок. Я — Алеша и я дурачок.
Управляющий из банка… Да, я не помню его лицо в деталях. На рисунке деда он изображён тоже весьма условно. Достаточно хорошо для ребёнка, однако на звание идеального фоторобота претендовать этот рисунок никак не может.
Но! Одно я знаю точно. Управляющий выглядел мужчиной среднего возраста. Я ведь видел его во сне. По комплекции и типажу они с сидящим напротив меня дедом очень даже похожи. Поджарые, суховатые, среднего роста.
Однако, если учесть, что дед с отцом посещали банк около десяти лет назад, управляющему должно быть не более полтинника. А тот Ганс, который сейчас упорно продолжает расплываться передо мной туманным улыбающимся пятном, как минимум на двадцать лет старше.
Даже если предположить, что мужик вел максимально нездоровый образ жизни, пил, курил и работал на износ, все равно столь радикальная разница вызывает вопросы.
Я вижу только одно объяснение этому удивительному факту. Тот мудак, который представился Гансом Дельбруком, на самом деле таковым не является. Это кто-то другой. Но он ждал меня. Он знал, что я приду. Поэтому приготовил свой сраный чай со своими сраными конфетами. Он их до задницы накачал каким-то сильнодействующим препаратом.
Алёша, ты лох!
Это была последняя мысль. Она вяло, как полудохлая улитка, проползла в моем сознании из одного угла в другой, а потом исчезла. Вообще все мысли исчезли. Я вырубился, потеряв сознание.
Москва, Лубянка, апрель 1939 года
Шипко Николай Панасыч проснулся рано утром, на рассвете, от того, что его шея безбожно, просто ужасно ныла, намекая на достаточно серьёзный возраст и на то, что кое-кто давно не мальчик. Чекист потянулся, повернул голову налево, направо. В затылке что-то громко щёлкнуло.
— Bon sang! — Выругался Ширко по-французски.
Конечно «черт подери» звучало бы гораздо эффективнее на родном, русском, но Панасыч по привычке, будучи в одиночестве, частенько ругался на языке «лягушатников». Привычка, оставшаяся со времен, когда ему пришлось провести пару лет в Париже.
Засыпать на службе нужно в более удобной позе, а никак не за столом, откинувшись на спинку жесткого кресла. Вот какой вывод сделал Николай Панасыч из сложившейся ситуации. Честно говоря, он не планировал задерживаться до утра, но всё-таки не выдержал и вырубился прямо не выходя из-за стола. Усталость взяла свое. Слишком много информации нужно было переработать.
Вообще, по совести сказать, кабинет был не совсем его. Даже не так. Кабинет был совсем не его. Служба Николая не предполагает наличие кабинетов. Он — волк. Его среда обитания — это леса и «поля». По «полевой» работе Панасыч скучал больше всего. Скажи ему кто-нибудь лет пять назад, что он осядет среди бумажек за столом, Николай от души посмеялся бы.
Конкретно этот кабинет принадлежал начальнику внешней разведки — Фитину Павлу Ивановичу. Которого, кстати, нигде не было видно. Хотя, Шипко знал, что руководство должно быть на месте. Именно с Павлом Ивановичем они до поздней ночи разбирались с насущными делами. А дел, что говорится, воз и маленькая тележка.
После того, как, наконец, начала восстанавливаться агентурная сеть, каждый день приходилось прорабатывать кучу информации. И это они только в начале пути. Вернее, в его середине. На обломках и руинах прошлых достижений. Ну ничего ничего… Все наладится. Теперь уж точно.
А вообще, конечно, Шипко Николай Панасыч не был на самом деле ни Шипко, ни Панасычем, о чем мало кому известно. Вот Николай, это да. Это единственное, что осталось в его жизни настоящего. Маленькая память о прошлом.
Николя́ являлся внебрачным сыном графа. Приключился в его жизни такой казус. Естественно, о столь интересных деталях биографии не принято говорить вслух. Шипко и не говорил. Единицы знали, кто он такой на самом деле.
Надо отдать должное, граф своего бастарда никогда не стыдился. Более того, старался дать мальчику все, что может иметь ублюдок дворянина. Ублюдок… Как же часто Шипко приходилось слышать это слово в определенный момент своей жизни.
Поначалу, конечно, нет. Граф ценил единственного отпрыска, даром, что устряпал ребёночка горничной, которая при родах умерла. Николя́ даже жил в доме родителя, изрядно нервируя своим видом законную супругу.
К сожалению, или к счастью, тут с какой стороны посмотреть, графиня оказалась бесплодной и своих детей иметь не могла. Поэтому ей приходилось скрепя сердце, терпеть присутствие мальчишки. Конечно, физиономия бастарда дамочку сильно раздражала, но граф, похоже, жестко обозначил условия их дальнейшего брака, соответственно графиня была вынуждена молча терпеть наглядный факт своей неполноценности.
У Николя́ имелись учителя, личный камердинер и целая усадьба в распоряжении. Честно говоря, он до определённого возраста даже не особо понимал, в чем его отличие от других дворянских детей. Пока не пришло время поступать в кадетский корпус. И вот тут все оказалось совсем не сладко. Даже обычные, недворянские детишки, не получали столько презрения от своих однокашников, сколько доставалось Коленьке.
Однако отец упорно видел его будущее связанным с военной карьерой и никаких других вариантов не рассматривал. Впрочем, как
