Позывной "Калмык" (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович
Глава 22
Событие пятьдесят седьмое
А я говорю: чтобы нашими людьми руководить, надо с утра немного принять. Не для удовольствия. Просто чтобы понять своих трудящихся.
«Правила жизни Михаила Жванецкого»
Выжил шталмейстер Виельгорский случайно. Виктор Германович всегда теперь на лавке возле кровати держал заряженный пистолет. С дуэли ещё, вернее, с того момента, как за ним полиция охотиться начала. Посеешь привычку пожнёшь, чего-то там. Характер? Ну насчёт характера — это вряд ли, а паранойю пожал. Даже здесь, в Питере, пистоль заряженный лежал прикрытый рушником на лавке.
Аньку Михаил Юрьевич привёз назад не скоро и всю в слезах. Не скоро — это часа через три. Но для Сашки они тянулись как века. Вскакивал, как мимо окон проезжала карета. Снег уже вполне позволял на санях путешествовать по городу, но Виельгорский приехал за Анькой в карете, разный звук от колёс и полозьев по снегу. Так, как проедет карета мимо дома, Сашка сразу к окну и вниз смотрит. Нет, и эта мимо. Долго ли коротко ли, а подъехала та самая карета с короной на крыше, запряжена в тройку гнедых коней. Херня, у Сашки сейчас выезд круче. Нет вензелей и короны на крыше, зато его тройка вороных фризов всяко выигрышней смотрится. Хреновые наследники у герцога Бирона, он создавал — создавал конюшни с элитными лошадьми, скупая со всей Европы, а наследники всё профукали. Карету Сашке, присланный кучером, мужичок отремонтировал вполне себе, кожу поменял, оси с колёсами и передок полностью, зато сейчас не стыдно сесть. Будут уезжать, так и за семьсот, а то и восемьсот рублей можно будет продать, полностью и покупку и ремонт оправдав.
Карета остановилась, из неё выскочила кикимора в узнаваемой беличьей шубке и следом, как бы догоняя её, широкими шагами поспешил к крыльцу Михаил Юрьевич.
Коху такая прыть сразу не понравилась. Через десяток секунд дверь отворилась и в фойе вломилась заплаканная Анька. Прямо дорожки слёз на щеках.
— Ань?
И тут снова дверь открывается и входит Виельгорский.
Сашка посмотрел на Аньку ревущую, на генерала это лошадиного и решил пристрелить сволочь эту. Уже даже к лавке шаг сделал. Шталмейстер пожал плечами, сник как-то головой. Потом мотнул ею и стал поворачиваться. Ох, как Сашке захотелось бахнуть ему пониже спины, чтобы умирал долго и в мучениях. Но тут Виельгорский разворачиваться раздумал и опять стал к лесу передом.
— Я не знаю… Все было нормально… Да, Государь не верит в знахарей и травниц. Но он вообще ничего не сказал. Молчал весь приём. В конце только самом проговорил: «Вы свободны, госпожа Серёгина», и ушел.
Виельгорский ещё раз боднул головой и вышел, пятясь задом. Это его от пули в задницу и спасло. В лоб стрелять Кох не стал, да и сказал вроде шталмейстер, что никак не обидел Аньку Николай Палкин.
Сашка посмотрел в окно, как садится в карету Виельгорский, и подошёл к Аньке. Та лежала в шубе на лавке в комнате маменьки Афанасия Александровича. Виктор Германович её как куклу приподнял, перенёс в следующую спальню, освободил от шубы и сапожек, и лёг рядом на кровать, поглаживая кикимору по голове, как маленькую девочку.
Вскоре рыдания перешли во всхлипывания, а после и просто в сопение.
— Ань, чего случилось-то? Там тебя обидели? — кикимора помотала головой сопли по монголоидной рожице размазывая.
— Бу-бу-бу.
— Понятно. Так им и надо. А можно чуть подробнее? Виельгорский уверял, что не было бу-бу-бу. Соврал, сатрап? — Сашка повернул к себе заплаканную рожицу и протёр слёзки.
Анька мгновенно из обиженной барышни превратилась в злобную кикимору.
— Дураки они все!
— Солидарен. Стих есть у какого-то поэта, что на Руси всё зашибись, только умных людей у власти не хватает.
В то время очень сильно
Расцвел России цвет,
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет.
Всё, Ань, давай рассказывай, а то до инфаркту меня доведёшь.
Кикимора посопела в обеды дырочки полные соплей, вытерла их кулаком и выдала:
— Они тупые все, Сашка. Вот как ты говорил, с длиннющим «У», так и есть. Тууупые.
— А вот с этого момента поподробнее…
— Дурак. Ну, в смысле — дурень. Ладно. Приехали мы во дворец и долго не пускали нас, куда-то бегали военные. Потом запустили, велели раздеться…
— Раздеться⁈
— Нет, шубу и шапку снять с платком. И пошли мы с Михаилом Юрьевичем по залам. Красиво. А пол какой. Эх, я тоже хочу такой пол. Картины на стенах в золотых рамах. Вазы всякие. И возле каждой двери два военных стоят в белых мундирах или в зелёных. Возле одной из дверей нас остановили и велели ждать. Сказал офицер по-французски, что Государь занят и у него генералы. И спросил, а это что за прачка с вами, Михаил Юрьевич.
— И ты?
— А я ему и говорю, это ваша жена на прачку похожа, на немецком. Das ist Ihre Frau, der Herr sieht aus wie eine Wäscherin.
— И?
— А ничего. Он тууупой, немецкого не знает, видимо.
— Ну, чёрт с ним, дальше, что?
— Дальше вышли все, а последним высокий мужчина в зелёном мундире. Очень высокий. Ты ему в попу плюнуть не достанешь. Не обижайся, твоя же поговорка. Он и оказался Николаем. «Пройдёмте», — говорит, — «Михаил Юрьевич», а на меня даже не посмотрел. Долго шли по всяким комнатам красивым потом по лестнице на следующий этаж поднялись. Там тоже всё красиво и потолки все в облаках и ангелочках. Зашли в комнату, там три женщины, этот немец — лейб-медик Мандт и девочка лет десяти в смешных панталончиках. Девочка бледная. Сашка, она точно больна туберкулёзом и давно. Прямо прозрачная вся. А кожа, как самая белая бумага, и глаза грустные такие. Ну, этот Мартын Мартынович и спрашивает меня на немецком, мол что скажите госпожа Серёгина о её императорском высочестве?
Событие пятьдесят восьмое
Он только через три недели знакомства назвал меня по имени. А через четыре назвал правильно.
Морская полиция : C пецотдел (NCIS: Naval Criminal Investigative Service)
Тут стук в наружную дверь прервал повествование. Сашка прикрыл Аньку шубой, сам же окно открыл, Ванька — гад опять раскочегарил печи так, что в бане прохладней. Ну, теперь пока успокаивал Аньку выстудило до того, что пар из рота шёл. Чего не могут климат-контроль придумать?
В дверь колотился Радищев.
— Твоя чиго? — полицмейстер был в мундире при всех наградах, сиял, как ёлка новогодняя.
— Моя хотеть видеть госпожу… Тьфу, на тебя, Дондук. У меня поручение от её императорского Величества — Государыни Александры Фёдоровны к госпоже Серёгиной.
— Вона чё? Твоя давай. Моя порусяй, — протянул руку дархан Дондук.
— Извини, дархан, но мне велено передать сей предмет лично в руки Анны Тимофеевны.
— Твоя — насяльник. Холосо. Щас звать. Тута стоять, — Сашка, развлекаясь, погрозил полицмейстеру пальцем и пошёл за Анькой.
— Так я не умытая и растрёпанная…
— Это хорошо. Ещё волосы взбаламуть. Пусть трепещут.
Анька зарёванная и всклокоченная вышла к Радищеву. Тот аж присел. Словно кто лопатой его по фуражке огрел.
— Анна Тимофеевна, что с вами?
— Моя тебя спласывай? Чего там делать? Кто обидеть? — грозную рожу состроил Сашка.
— Не могу знать! Меня срочно вызвали во дворец и велели передать от Александры Фёдоровны вот эту серебряную шкатулку с бриллиантами и портретом её императорского величества, — перепуганный полицмейстер вытащил завёрнутую в платок вышитый и надушенный небольшую шкатулочку, на крышке которой и была изображена Государыня. Ну, наверное, Кох её не видел и даже портретов не видел.
— Чё сказать? — Сашка оценил подарок, тут одних бриллиантов на имение.
— Кто сказать? Тьфу, нерусь! Кто чего сказал? — побагровел вконец перепуганный и выбитый из всех колей полицмейстер Санкт-Петербурга.
