Андрей Ерпылев - В когтях неведомого века

– Увы, никто, обладающий всеми органами чувств, которыми нас наделил Господь, не может противостоять дьявольским чарам колдуньи… – вмешался судейский, оживившись. – Вот, буквально третьего дня был случай: молодой парнишка, без году неделя служит, выкрал у старшего надзирателя ключи и чуть не открыл дверь. Насилу отобрали. Сидит теперь в подвале, плачет, пищи не принимает, стихи строчит… Совсем рассудком тронулся. А все она, ведьма…

Тощий узловатый палец указал на видневшуюся в глубине помещения клетку, где в уголке, на грязной соломе, сидела спиной к вошедшим, пригорюнясь, миниатюрная девушка с распущенными волосами. Услышав шум шагов, Жанна грациозно поднялась на ноги и подошла к решетке, положив на поперечный прут свои изящные руки.

– Ну, будете с ней говорить или как?

Георгий замялся. Не так он представлял себе эту встречу с девушкой, которую, кажется, полюбил всей душой. Еще надсмотрщик этот навязался в соглядатаи… Хотя… профессия у него такая – подглядывать.

Шут, тонкая натура, тут же понял, что беспокоит друга, и ловко взял одной рукой под локоток судейского, а второй – надзирателя.

– Слушайте, господин Сильва, – громко зашептал он на ухо одному из них, – а не покажете ли мне…

Еще через минуту Арталетов и Жанна остались одни. Если не считать, конечно, безмятежно улыбавшегося слепца с алебардой, замершего на своем посту.

– Доброе утро, шевалье, – первой нарушила молчание Жанна. – Прекрасная погода сегодня, не правда ли…

– Да бесполезно все это. – Леплайсан сокрушенно махнул рукой. – Воронье это – я кардинальскую свору имею в виду – вцепилось в девчонку своими когтями так, что не вырвать… Не успокоятся, чернорясые, пока на костер не отправят.

– Людовик, – Жора ударил себя кулаком в грудь, – да ведь я не могу вот так смотреть, как ее на казнь поведут… Я голыми руками ее отбить попытаюсь!

– С церковниками шутки плохи! – назидательно поднял вверх палец шут.

Георгий прошелся по комнате, заложив руки за спину.

– Угу… Особенно если учесть, что племянника кардинала де Воляпюка вы надолго уложили в постель со сквозняком в легком…

– Там было дело чести, сударь, – нахмурился Леплайсан. – Aquila non captat muscas[61]. He путайте…

– Да я так, к слову, – извинился Арталетов.

– Прощаю… – великодушно махнул рукой тот, развалившись в кресле. – Но обвинение в колдовстве пришьют – моргнуть не успеешь.

Чертенок, давно уже обзаведшийся такими же, как у кумира, плащом, беретом и крохотной шпагой, настолько точно скопировал движения шута, что Георгий не удержался и прыснул со смеха.

– Чего это вы? – не понял Леплайсан, но заметил развалившегося у себя на плече зеленого бродягу и тоже улыбнулся, погрозив ему пальцем.

Шут и его неразлучный спутник успели прекрасным образом поладить, и сцен утопления больше не повторялось.

– Знаете что, Жорж, – решительно хлопнул себя по колену Леплайсан и поднялся на ноги, – что-то давно я не был на охоте… Как считаете, успею я добраться до Фонтенбло засветло?..

23

Роль истории – скрывать прошлое.

Георгий вряд ли смог бы ждать Леплайсана, сидя на одном месте: состояние у него было не то. И уж если выпал ему свободный день, может быть, посвятить его все-таки осмотру Парижа, так сказать, без гидов и провожатых, норовящих завести в какой-нибудь кабачок или, хуже того, показать какое-нибудь потенциально вакантное место работы, с прицелом на будущее.

С такими намерениями Арталетов покинул их общее с шутом убежище и, после памятного путешествия не в силах больше добровольно, без постороннего нажима, оседлать четвероногое средство передвижения, зашагал по мощенным известняковыми плитами улицам огромного, по меркам того времени, города. Говорят, первым, кто повелел замостить парижские улицы, был король Филипп-Август, но наверняка ли это было при нем, или в другую эпоху – неизвестно.

Мало был приспособлен Париж той эпохи для туристических прогулок: ни тебе ларьков, торгующих сувенирами, путеводителями или хотя бы городскими планами, ни магазинов, ни уличных полицейских, у которых можно спросить дорогу при случае…

Продавцы уличных лавок, преимущественно продуктовой, ювелирной, кожевенно-гончарной или оружейно-скобяной направленности, каким-то особым органом чувствуя в Жоре человека нездешнего и малоопытного, поначалу живо интересовались потенциальным покупателем. Они даже за рукав затаскивали его в свое заведение, в надежде, по традиции торгашей всех времен и народов, «впарить» ему залежалый товар. На ухо заговорщическим тоном тут же сообщалось, что именно в этой лавке, единственной в Париже и его ближайших окрестностях, он может купить товар по значительно более низкой цене, чем в других местах. Почему? Да потому что в друзьях хозяина состоит сам королевский мытарь, который, по дружбе, не облагает его половиной налогов, жена хозяина на короткой ноге с племянницей главного таможенника, смотрящего сквозь пальцы на контрабандный товар, а сын вообще играет в салочки с внуком прокурора, поэтому… Ну а если еще покупка будет оптовой, то из-за огромных скидок, практикуемых только тут и нигде больше, сумма, выложенная из кошелька, вообще будет мизерной! Вы никогда, мой читатель, не встречались с подобными торговцами, посещая по туристической надобности Египет, Турцию, да что далеко ходить – ближайший китайско-вьетнамско-азербайджанский рынок?

Увы, торговцы сразу же теряли интерес к гостю, как только выяснялось, что ноздреватый сыр, запах которого заставлял терять ориентацию в пространстве пролетающих мух, огромные золотые серьги подозрительно «самоварного» цвета, но со «взаправдашними» бриллиантами, фирменные «непригорающие» горшки для приготовления какой-то особенной каши или тяжелый, как вериги православных юродивых, шлем, – все это его совсем не интересует…

Благодаря своему топографическому идиотизму и чистосердечной помощи встречных парижан, которые, как и жители любого мегаполиса, страстно ненавидят приезжих и стараются отправить их по максимально запутанному маршруту (а то и в обратном направлении!), Арталетов вскоре безнадежно заплутал в узеньких улочках и похожих друг на друга, как однояйцевые близнецы, площадях, непременно украшенных в центре монументальным колодцем. То, что на голову в любую минуту могло быть выплеснуто ведро помоев, вынесением которых на задний двор, как в варварской России, местные высококультурные хозяйки себя не утруждали, а вывернувшая из-за угла повозка запросто могла превратить зазевавшегося пешехода в лепешку, уверенному ориентированию тоже мало способствовало. Добавьте к этому то обстоятельство, что крыши почти смыкались вверху и увидеть, в какой стороне находится солнце, было просто нереально. Как бы вы себя чувствовали в подобной ситуации?

Когда же десять минут спустя, после продолжительной беседы с одним субъектом, очень приличным на вид, но обладающим чересчур горячим южным темпераментом и с поразительной бестолковостью беспрестанно размахивающим руками и поминутно хлопающим собеседника то по плечу, то по боку, наш герой обнаружил, что его новенький кинжал с чеканной гардой, обошедшийся аж в два экю, а также пяток серебряных пуговиц и пряжка с колета волшебным образом испарились, он вообще впал в уныние.

«Будь проклят этот город, – ворчал про себя Арталетов, бдительно следя, чтобы еще кто-нибудь из подозрительно общительных парижан не приближался ближе, чем на расстояние, равное длине клинка шпаги. – Не обманут или обматерят, так обкрадут…»

Проклиная себя за опрометчивую прогулку, уставший до смерти (только что перенесенная болезнь да и треволнения последних дней давали о себе знать) и расстроенный, Жора медленно брел по какой-то незнакомой улице, неожиданно чистенькой и приятной на вид, когда его окликнули сзади.

Оказалось, что узнал Арталетова тот самый добродушный толстячок, который во время памятной ссоры свежеиспеченного «римского императора» со скандальным хронологом рассказал ему всю подноготную Скалигера, а затем горячо болел за Цезаря на в суде.

«Не может быть!» – скажете вы, и будете не правы: при слове «Париж» вам представляется, наверное, громадный многомиллионный город, но таков он на рубеже двадцатого и двадцать первого столетий, а в ту далекую эпоху насчитывал едва ли сотню тысяч жителей, поэтому встреча мимолетных знакомцев была не столь уж невероятной.

Толстячок, а его, как оказалось, звали Пьером Марзиньи, любезно взялся проводить Арталетова до самого его дома, благо им оказалось по пути. Заодно он выступил и в роли бескорыстного гида.

– Не удивляйтесь, дорогой мой друг, – вещал Марзиньи, услужливо подставляя локоть, чтобы «шевалье» мог на него опереться, обходя особенно емкую неприятного цвета лужу, которую большинство горожан, не мудрствуя лукаво, пересекали вброд: женщины – подобрав юбки, а мужчины – шлепая башмаками там, где помельче. – Парижанам еще далеко в культурном плане до недавних поработителей. Что вы хотите – выливать нечистоты на улицу при них было запрещено под страхом ста ударов батогами… Вы, кстати, знаете, что такое батоги?