Уилбур Смит - Раскаты грома
Его крик подхватили, вдоль всей линии солдаты радостно кричали, началась стрельба по коричневым фигуркам внизу, бежавшим навстречу бурским пикетам, каждый из которых вел с собой десяток лошадей.
И тут, перекрывая радостные крики и стрельбу, топот копыт и панические возгласы, прозвучал призыв горна, резкий, четкий и ясный. «Красавчик Данди» – призыв к кавалерийской атаке.
Люди Шона прекратили стрельбу. Приветственные крики смолкли. Один за другим солдаты вставали и смотрели, как движутся вперед ряды кавалерии. Шаг. Рысь. Галоп. Острия пик опустились.
Эти сверкающие наконечники, как стая светляков, неслись на уровне живота перед сплошными темными рядами, надвигаясь на людей и испуганных лошадей.
Некоторые буры вскочили и побежали.
– Бог мой! – выдохнул Шон, готовый услышать взрыв звуков, когда кавалерия достигнет цели. Но слышал только топот копыт. Не меняя строй, не ломая ровных стройных рядов, кавалерия пронеслась через буров.
Они образцово развернулись и двинулись обратно. Сломанные пики отброшены, шпаги обнажены, яркие, длинные.
Шон увидел, как бур отчаянно пытается увернуться от преследующей его пики. В последний момент он повернулся и закрыл голову руками. Всадник приподнялся в стременах и с размаху опустил саблю. Бюргер упал. Всадник, точно игрок в поло, развернул лошадь и проехал над буром, низко наклонившись, чтобы вторично ударить его, стоящего на коленях в траве, саблей.
– Пощады! – в ужасе и отвращении закричал Шон. – Пощадите их! Ради Господней любви, пощадите!
Но кавалерия никого не щадила. Маршируя словно на параде, выполняя точные развороты и перестроения, всадники продолжали бойню. Режь и руби, поворачивайся и топчи. Вскоре вся поляна была усеяна израненными телами.
Шон отвел взгляд и увидел, как остатки отряда Леруа разбегаются среди скал, где кавалеристы не могли их преследовать.
Шон сел на камень и закурил сигару. Едкий дым смыл в его горле вкус победы.
Два дня спустя Шон привел свою колонну в Чарлстаун. Гарнизон приветствовал его, и Шон улыбался, глядя на радость своих людей. Полчаса назад они сидели с несчастным видом, сгорбившись в седлах. Теперь они распрямились и самодовольно и беспечно принимали аплодисменты и приветственные возгласы.
Улыбка с лица Шона исчезла, когда он увидел, как поредел его отряд, и оглянулся на пятнадцать фургонов с ранеными.
«Если бы я только проверил вершины».
Глава 47
Шона ожидал срочный вызов к Ачесону.
Через двадцать минут после прибытия в Чарлстаун Шон сел в северный экспресс, ненавидя Сола за то, что оставил его в горячей ванне, ненавидя мундир Сола, который под уговоры Мбежане выстирает и выгладит толстая зулусская женщина, а пуще всего ненавидя Сола за полученное им приглашение на торжественный вечер в офицерской столовой. Шон знал, что там Сол будет пить «Курвуазье» и «Вдову Клико» из его, Шона, былых запасов.
Когда на следующее утро Шон, вымазанный паровозной сажей поверх грязи, собранной его одеждой за две недели похода в вельде, прибыл в Йоханнесбург, его ждал ординарец и сразу отвел в номер генерала Ачесона в «Гранд-отеле». Майора Петерсона явно потряс вид Шона – он с ужасом разглядывал пятна, прорехи и засохшую грязь, которые так не вязались с белоснежной скатертью и серебром на столе, накрытым к завтраку. Исходивший от Шона запах лишил Петерсона аппетита – майор прикрывал нос шелковым платком. Но Ачесон, казалось, ничего не заметил и пребывал в хорошем настроении.
– Отличное представление, Кортни, отличное. Вы полностью доказали свою правоту. Уверяю вас, теперь Леруа некоторое время не сможет нас тревожить. Хотите еще яйцо? Петерсон, передайте ему бекон.
Шон закончил есть, налил себе кофе и лишь тогда обратился с просьбой:
– Хочу, чтобы вы освободили меня от командования отрядом. Я не справился.
Ачесон и Петерсон в ужасе посмотрели на него.
– Боже, Кортни. Вы добились замечательного успеха. Это наш самый крупный успех за месяцы.
– Везение, – резко перебил Шон. – Еще два часа, и нас бы уничтожили.
– Везучие офицеры для меня ценнее умных. Просьба отклонена, полковник Кортни.
Итак, теперь он полковник – подкуп, чтобы заманить его в кресло дантиста. Шону стало смешно.
Он собрался настаивать на своем, но помешал стук в дверь. Вошел ординарец и протянул Ачесону листок.
– Срочное сообщение из Чарлстауна, – прошептал он.
Ачесон взял у него листок и размахивал им, как дирижерской палочкой, продолжая говорить.
– У меня есть для вас три младших офицера на место убитых. Вы остановили буров и удерживали их до появления нашей кавалерии. Это все, чего я от вас хочу. Пока вы делаете свое дело, наши большие колонны начнут серию новых передвижений. На этот раз мы намерены прочесать каждый дюйм земли между блокгаузами. Мы уничтожим посевы и скот, сожжем фермы, заберем всех женщин, детей и стариков и поместим их в концентрационные лагеря. К тому времени как мы закончим, там останется только пустой вельд. Мы заставим их действовать в вакууме, измотаем непрерывными атаками и рейдами. – Ачесон ударил по столу так, что посуда подпрыгнула. – Обескровливание, Кортни. Отныне мы ведем войну на обескровливание.
Эти слова были неприятно знакомы Шону. Он мысленно увидел картину опустошения. Увидел землю, свою землю, почерневшую от пожаров, увидел разрушенные фермы без крыш. Услышал вой ветра на пустой земле, тоскливый, как сиротский плач, как протест погубленного народа.
– Генерал Ачесон… – начал он, но Ачесон читал депешу.
– Проклятие! – рявкнул он. – Будь он проклят! Опять этот Леруа! Он вернулся и перехватил транспортную колонну тех самых кавалеристов, которые его разгромили. Уничтожил ее и исчез в горах.
Ачесон положил листок на стол перед собой и смотрел на него.
– Кортни, – сказал он, – возвращайтесь и поймайте его.
Глава 48
– Завтрак готов, нкози.
Майкл Кортни оторвался от книги и посмотрел на слугу.
– Спасибо, Джозеф. Сейчас приду.
Два часа ежедневных утренних занятий проходят так быстро! Он посмотрел на часы на полке над кроватью – уже половина седьмого – и быстро встал.
Причесываясь, он смотрел на свое отражение в зеркале. Его мысли занимали сегодняшние дела. Предстояла большая работа.
Отражение смотрело на него серьезными серыми глазами с лица, строгие черты которого портил большой нос Кортни. Волосы у Майкла черные и пружинят под щеткой.
Положив щетку, Майкл снова раскрыл книгу, чтобы перечитать один абзац. Внимательно прочел его и вышел в коридор.
Энн и Гаррик Кортни сидели на противоположных концах длинного обеденного стола Тёнис-крааля и выжидательно смотрели на него.
– Доброе утро, мама.
Она подставила лицо под поцелуй.
– Доброе утро, папа.
– Здравствуй, мой мальчик.
Гарри был в мундире со всеми знаками различия, нашивками и украшениями, и Майкл почувствовал знакомое раздражение.
Что за бахвальство! Вдобавок напоминание, что Майклу уже девятнадцать, идет война, а он отсиживается на ферме.
– Поедешь сегодня в город, папа?
– Нет, буду работать над воспоминаниями.
– О!
Майкл бегло взглянул на мундир. Отец слегка покраснел и занялся едой.
– Как твои занятия, дорогой? – нарушила молчание Энн.
– Хорошо, спасибо, мама.
– Я уверена, что с последним экзаменом у тебя будет так же мало трудностей, как со всеми остальными.
Энн собственнически улыбнулась и протянула руку. Майкл быстро убрал свою и положил вилку.
– Мама, я хочу поговорить с тобой о поступлении в армию.
Улыбка Энн застыла. В конце стола Гарри выпрямился в кресле.
– Нет! – рявкнул он с необычной яростью. – Мы уже говорили об этом. Ты еще маленький и будешь делать то, что тебе говорят.
– Война почти окончена, дорогой. Подумай об отце и обо мне.
Опять начинается. Еще один долгий льстивый умоляющий спор… Это до того раздосадовало Майкла, что он вскочил и вышел из комнаты. Во дворе ждала оседланная лошадь. Он вскочил на нее, повернул к воротам и перемахнул через них, распугав кур. И в ярости галопом поскакал к главному чану.
Родители в столовой слушали топот копыт, пока он не стих в отдалении. Гарри встал.
– Ты куда? – выпалила Энн.
– В кабинет.
– К бутылке бренди в кабинет, – презрительно поправила жена.
– Не нужно, Энн.
– «Не нужно, Энн», – передразнила она. – «Пожалуйста, не нужно, Энн». А больше тебе нечего сказать?
Ее голос утратил мягкость, которую она так старательно культивировала. Теперь в нем звучала горечь, накопленная за двадцать лет.
– Пожалуйста, Энн. Я не дам ему уехать. Обещаю.
– Ты? Не дашь? – Она рассмеялась. – Как ты его остановишь? Позвенишь медалями? Как ты остановишь его, если за всю жизнь не сделал ничего полезного?
Она снова визгливо засмеялась.
– Почему бы тебе не показать ему твою деревянную ногу и не сказать: «Пожалуйста, не оставляй своего бедного папочку-калеку»?
