Василий Аксёнов - Остров Крым (авторская редакция)
— Бак, мне кажется, ты сексуальный контрреволюционер, — ужаснулся Арсений Николаевич.
— Да, и горжусь этим. Я контрреволюционер во всех смыслах, и если мне взбредет в старую вонючую башку потанцевать, я плачу за это хорошие деньги. Впрочем, должен признаться, дружище, что эти расходы у меня сокращаются каждый год, невзирая на инфляцию.
Два высоких старика, один в своих неизменных выцветших одеяниях, другой в новомодной парижской одежде, похожей на робу строительного рабочего, нашли свободный столик в тени и заказали дорогостоящей воды из местного водопада Учан-Су.
Солнце почти, дописало свою ежедневную дугу над развеселым карнавальным городом и сейчас клонилось к темно-синей стене гор, на гребне которых сверкали знаменитые ялтинские «климатические ширмы».
— Что они добавляют в эту воду? — поинтересовался Бакстер. — Почему так бодрит?
— Ничего не добавляют. Такая вода, — сказал Арсений Николаевич.
— Черт знает что, — проворчал Бакстер. — Всякий раз у вас здесь я попадаюсь на эту рекламную удочку «ялтинского чуда». Нечто гипнотическое. Я в самом деле начинаю здесь как-то странно молодеть и даже думаю о женщинах. Это правда, что в «Ореанде» произошла та чеховская история? «Дама с собачкой» — так? Какая собачка у нее была — пекинес?
— Неужели ты Чехова стал читать, старый Бак? — засмеялся Арсений Николаевич.
— Все сейчас читают что-то русское, — проворчал Бакстер. — Повсюду только и говорят о ваших проклятых проблемах, как будто в мире все остальное в полном порядке — нефть, например, аятолла в Иране, цены на золото… — Бакстер вдруг быстро вытащил из футляра очки, водрузил их на мясистый нос и вперился взглядом в женщину, сидевшую одиноко через несколько столиков от них. — Это она, — пробормотал он. — Посмотри, Арсен, вот прототип той чеховской дамочки, могу спорить, не хватает только пекинеса.
Арсений Николаевич, в отличие от бестактного банкира, не стал нахально взирать на незнакомую даму, а обернулся только спустя некоторое время, и как бы случайно. Приятная молодая женщина с приятной гривой волос в широком платье песочного цвета, сидевшая в полном одиночестве перед бокальчиком мартини, показалась ему даже знакомой, но уж никак не чеховской героиней.
— Фреди, Фреди, — покачал он головой. — Вот как в ваших американских финансовых мозгах преломляется русская литература? Никакая собака, даже ньюфаундленд, не приблизит эту даму к Чехову. Лицо ее мне явно знакомо. Думаю, это какая-то французская киноактриса. Наш Остров, между прочим, стал сплошной съемочной площадкой.
— Во всяком случае вот с ней я бы потанцевал, — вдруг высказался старый Бакстер. — Я бы потанцевал с ней и не пожалел бы хороших денег.
— А вдруг она богаче тебя? — сказал Арсений Николаевич. Это предположение очень развеселило Бакстера. У него даже слезки брызнули и очки запотели от смеха.
Друзья забыли о даме без собачки и стали говорить вообще о француженках, вспоминать француженок в разные времена, а особенно в 44-м году, когда они вместе освобождали Париж от нацистов и подружились со множеством освобожденных француженок; в том году, несомненно, были самые лучшие француженки.
Между тем одинокая дама была вовсе не француженкой и не киноактрисой, что же касается предполагаемого богатства, то узнай о нем Бакстер сразу прекратил бы смеяться. Таня Лунина, а это была она, получала стараниями товарища Сергеева суточные и квартирные по самому высшему советскому тарифу, однако в бешено дорогой Ялте этих денег еле-еле хватало, чтобы жить в дешевом отеле «Васильевский Остров» окнами во двор и питаться там же на четвертом уровне Ялты в ближайшем итальянском ресторанчике. Конечно, и номер был хороший, и кондиционер замечательный, и ковры на полу, и ванная с голубоватой ароматной водой, и еда у итальянцев такая, какой в Москве просто-напросто нигде не сыщешь, но… но… спустившись на три квартала к морю, она попадала в мир, где ее деньги просто не существовали, а перед витринами на набережной Татар возникали заново, но уже как злая насмешка.
Словом, если бы до Тани долетели слова старика Бакстера и если бы ее английского достало, чтобы их понять, она, возможно, и не отказалась бы потанцевать со стариканом. «Хохмы ради» она даже думала иногда о мимолетном «романешти» с каким-нибудь мечтательным капиталистом, мелькало такое в Таниной лихой башке, но она тут же начинала над собой издеваться — где, мол, мне, старой дуре, если тут по площади Лейтенанта такие девчонки разгуливают. Словом, только и оставалось сидеть в предвечерний час под платанами, изображать из себя что-то вроде Симоны Синьоре, потом идти по Татарам, небрежно заглядывая в витрины, а потом небрежно, как бы из туристического любопытства, сворачивать в переулок, возвращаться в свой «Васильевский Остров» и звонить по всем телефонам Андрея и всюду получать один и тот же ответ: «господин Лучников отсутствует, никакими сведениями не располагаем, пардон, мадам…»
Счет за телефонные разговоры был уже огромным, и она собиралась завтра же или послезавтра плюнуть на осторожность, зайти в местную контору «Фильмоэкспорт СССР», то есть к коллегам товарища Сергеева, и передать им этот счетик. Тоже мне рыжую нашли, работаю на вас, так извольте раскошеливаться. И так уже прибавила не меньше двух килограммчиков на этих пиццах, а о хорошем бифштексе не могу даже и мечтать… Гады, жадные и нищие гады!
Тане было оказано величайшее доверие — индивидуальная поездка в Ялту! Все советские туристические, спортивные и делегационные маршруты обходили этот город стороной, считалось почему-то, что соблазны космополитического этого капища совсем уже невыносимы для советского человека. Считалось почему-то, что Симферополь с его нагромождением ультрасовременной архитектуры, стильная Феодосия, небоскребы международных компаний Севастополя, сногсшибательные виллы Евпатории и Гурзуфа, минареты и бани Бахчисарая, американизированные Джанкой и Керчь, кружево стальных автострад и поселения богатейших яки — менее опасны для идейной стойкости советского человека, чем вечно пританцовывающая, бессонная, стоязычная Ялта, пристанище киношной и литературной шпаны со всего мира. По мнению мудрецов из Агитпропа, в Ялте значительно расплавляются такие священные для советского человека понятия, как «государственная граница», «серпастый-молоткастый паспорт», «бдительность», «патриотический долг», что именно здесь советский люд начинает терять «собственную гордость», «сверкающие крылья», начинает мечтать об анархических блужданиях и на буржуев он здесь смотрит не очень свысока. Скорее всего, это были досужие вымыслы тугодумного Агитпропа, и ничего особенно опасного для всепобеждающих идей социализма в Ялте не было. Весь несуществующий в природе Остров Крым — или, как официально он назывался в советской прессе, «Зона Восточного Средиземноморья» — представлял из себя ужасную язву для. Агитпропа, начиная еще с Гражданской войны (неожиданное, сокрушительное поражение непобедимой Красной Армии) и кончая нынешним процветанием. Лучше было бы для Агитпропа, чтобы остров этот действительно не существовал, но, увы, где-то за пределами Агитпропа, в каких-то других, отделенных от Агитпропа сферах, этот Остров почему-то самым определенным образом существовал, и был объектом каких-то неясных размышлении и усилий. Оттуда, из отделенных от Агитпропа сфер, пришла непререкаемая идея развития контактов на данном историческом этапе, и хочешь не хочешь контакты пришлось разворачивать и напрягать тяжелые умы для проведения разъяснительной работы, и вот как результат напряжения агитпроповских умов — Ялта была негласно объявлена идеологическим «табу».
Конечно, и в Ялту ездили, однако только самые высокие чины, да самые знаменитые артисты, да детишки самых высоких чипов — поразвлечься.
И вот Таня Лунина сподобилась, обыкновенный тренер но легкой атлетике, обыкновенный комментатор телевидения сидит без сопровождения, совершенно одна, эдакая драматическая дама в стиле Симоны Синьоре из старых фильмов, под платанами на площади Лейтенанта. Смотри, Татьяна, какие перспективы открываются перед тобой, стоит только примкнуть к тайному ордену. Одна в Крыму! Одна в Ялте! Пьешь мартини на площади Лейтенанта!
Напутствуя в дорогу, Сергеев, конечно, прозрачно намекал, что всевидящее око будет следить каждый ее шаг, но Таня после полного, «с концами» исчезновения Андрея Лучникова из-под носа специально созданного для него сектора, уже не очень-то верила в эти могущества. Уже и оттуда, и из этой высшей категории, тянет халтуркой, так думала она и сейчас, поглядывая на двух старых сухопарых англичан, сидящих неподалеку (один из них казался ей знакомым, наверное, актер какой-нибудь), на климатические ширмы, создающие на гребне Яйлы фантастический силуэт какого-то миражного и вечно манящего в путь города, на голых девушек, выскакивающих из моря и в брызгах бегущих прямо к столикам кафе, на красавцев-официантов-яки, которые обслуживали несметное число посетителей кафе, словно играли в какой-то веселый бейсбол, на бродящих по набережной музыкантов и фокусников, на качающиеся мачты турецких, греческих, итальянских, израильских, крымских судов, на две белые глыбы круизных лайнеров, на подходящие к порту океанские яхты, на пару вертолетов со стеклянными брюшками, несущих над городом неизменное «Кока-кола не подведет!», на русские, английские и татарские надписи, начинающие уже загораться над крышами второй, небоскребной линии Ялты, поглядывая на все это и попивая сухой мартини, который давно бы уж хватила залпом, если бы была в Москве. Попивая маленькими глотками суточное свое содержание, она и думать забыла о всевидящем оке, о товарище Сергееве думала только в связи с проклятыми телефонными счетами.
