Влад Савин - Страна мечты
Хотя что-то и здесь мы изменить сумели! Самое простое было, перенести границы, вернуть в РСФСР области с русским населением (Донбасс и север Казахстана), в двадцать втором подаренные нацреспубликам «для укрепления пролетарского элемента», равно и в историческом и культурном отношении тяготеющие к России, как Нарва и Двинский край. И если Никитка в пятьдесят четвертом обосновывал необходимость передачи Крыма тем, что все коммуникации туда, и железная дорога, и электричество, и вода, идут через перешеек, с Украины — так что Крым в большей степени замкнут на хозяйство УССР чем РСФСР, так отчего бы теперь не передать в Российскую Федерация и Одессу, Николаев, Херсон, совершенно не украинские по духу города? Ну зачем Украинской АССР, а тем более Галиции, свой выход к морю? И Абхазия с Южной Осетией здесь — автономии уже не грузинские, а российские. Восточная Украина, Белоруссия, Казахстан, Киргизия — переведены из ССР в автономии, а ведь там, в мире «Рассвета», ни одна АССР не отделилась, ну кроме Чечни, на время, но то особый разговор! И другая совсем линия в отношении нацразвития — в главу поставлены прежде всего, общесоюзные интересы! Не должно быть никаких нацкомпартий, национальных Академий Наук (тоже источник диссиденства), университетов с преподаванием на национальных языках (хотя тут прямым запретом больше навредишь — действовать будем тоньше) — элита и интеллегенция из нацреспублик должна искренне считать себя частью общесоюзной, и никак иначе! Тут дело не быстрое и не легкое, придется ломать через колено национальный уклад. Вот Мухитдинов, Первый Узбекистана в пятидесятые, был ведь солдатом в Сталинграде, значит не наследственный бай? Которого однако даже Хрущев с трибуны Двадцать Второго съезда прилюдно обвинил в «байстве, чванстве, насаждении чуждых порядков». Положим, Никитке большой веры нет, там всякое могло быть — но весьма вероятно и то, что Мухитдинов всего лишь поступал, как положено вести себя Большому Человеку, в узбекском понимании! А интересно, как его преемник себя повел — точно так же, ну может быть с некоторой оглядкой, на первых порах? Что ж, как сказал Смоленцев, один из «гостей из будущего» — здесь в СССР не должно быть ничего, кроме СССР! Мы полностью с этим согласны — задача конечно не простая, но понятная. Чтобы любой желающий во власть усвоил — если он хочет подняться выше уровня родного аула или кишлака, то должен принять наши правила и жить исключительно по ним — иначе же, мы никого не неволим, паси баранов дальше!
Хуже было с Прибалтикой. Эстонский и латышский пролетариат, пригласивший нас в сороковом, почти весь полег на фронте, что подлинно невосполнимая потеря. Там на объекты промышленности пришлось посылать русских — но при значительном проценте населения, они уже не смешивались с местными, жили наособицу — и после девяносто первого все оказались «оккупантами», унтерменшами, лицами без гражданства! Значит, обратить самое пристальное внимание на коммунистическое воспитание местного населения, прежде всего молодежи, поощрять переучивание крестьянства в рабочих, чтобы со своих хуторов на заводы шли! И никаких там вернувшихся «лесных братьев», после всего десяти лет курорта на Колыме, теперь вражинам, на ком явная вина, но не вышак, сидеть четвертной, пока новое поколение не вырастет… и лучше бы, в родные края их вернулось поменьше! Но это тоже — решаемый вопрос!
Так что есть надежда — в любом случае, здесь СССР останется монолитным, окраины не отпадут. Но что делать с номенклатурой? Даже Никитка живой пока — сначала взглянуть хотелось, кто с ним сговариваться начнет — а сейчас, когда ясно, что никакой он не главарь мятежа, а просто воспользовался моментом, как и мог бы и другой на его месте, судьба его даже особого интереса не вызывает! Хотя привлечь его есть за что — вот уж беда, дурак с инициативой, в Ашхабад назначенный, начал канал копать, из Амударьи а Каспийское море, кучу народа с лопатами согнал, едва не вызвав нового басмаческого восстания. Тогда одернули его — так теперь додумался столицу Туркмении перестраивать, кто ему идею подсказал, сборные щитовые дома на облегченном каркасе, двух, даже трехэтажные, на восемь или двенадцать квартир? Народ из бараков едет охотно — вот только в сорок восьмом, при землетрясении, станут эти «хрущовки» (юмор, что и тут их так прозвали) братскими могилами, ведь сложатся при толчке, как карточные домики! Можно подвести под статью «вредительство» и нецелевой расход государственных средств?
Назначить себе преемника? Даже если не ошибусь (как с Ежовым), и если он будет честно ждать свой срок, а не начнет тотчас же плести интриги против меня, и если не допустит ошибок (как Лаврентий, уже после меня, хотел растащить Союз по национальным квартирам), и если его не сожрут немедленно, как того же Лаврентия — все повторится, когда и ему придет срок уйти, ведь все мы смертны! И все пойдет по тому же пути.
Сталин всегда считал своим идеальным инструментом — Организацию, Партию, «орден меченосцев», со строгой иерархией и четкой дисциплиной. Которая подчиняет себе стихию масс и ведет их в нужном направлении. Именно это в свое время привело к победе партию большевиков — в отличие от всяких там эсеров, меньшевиков и прочей сволочи, погрязшей в мелкобуржуазном болоте. Вождь усмехнулся, вспомнив одну дискуссию, еще революционных времен. Надо вооружать массы — говорили большевики — создавать отряды революционной армии, как писал Ильич еще в 1905 году, добывать оружие, обучать людей. Нет — отвечали эсеры — надо не вооружать народ прямо, а вооружать его сознанием жгучей необходимости вооружаться! Сия витиеватая фраза означала — не заниматься непосредственной оргработой, а лишь вести пропаганду, призывая к оружию, которое массы должны добывать сами, где могут, равно как и разбиваться на отряды и назначать командиров. Идиотизм, что сказать!
И вдруг оказалось — что жесткая иерархия нестабильна! Сначала, прямо по Гумилевской теории, все единомышленники, делают свое дело, курсом к победе. Но вот после, сначала начинается желание каждого сыграть по-своему, разумеется, в интересах дела. Затем откалываются те, кто искал блага, счастья, справедливости лично для себя. После начинается обустройство на занятых местах, и в итоге, иерархия начинает работать уже не на объявленную цель, а лично на свое существование! И никакие репрессии не помогут, поскольку дело вовсе не в конкретной личности конкретного Хрущева — убери его, другой будет не лучше! Как оказались бесплодными и попытки навести порядок там, в восьмидесятых — Азербайджан, и «хлопковое дело» в Средней Азии. Результат в конечном счете был нулевым.
Эх, потомки! Вот принесли информацию, о которой лучше бы не знать. И ведь назад уже не повернуть — помирать буду, под славословие, зная, что после грязью обольют, не только меня лично (мертвому-то что?), но все дело, ради которого себя и других не жалел? И что с этим делать, как жить? Хоть атомную войну развязывай, лет через пятнадцать, если доживу — как Ильич еще завещал, «если нам суждено сойти со сцены, мы сумеем так хлопнуть дверью, что содрогнется весь мир». Чтобы, если не мы победим, так никто! Или выход все же есть?
Когда-то давно Сталин видел, как хороший, надежный товарищ умирает от неизлечимой болезни. Тогда неизлечимой — а впрочем, потомки говорят, что от рака и у них не спасают! Эх, Вано, жить бы тебе еще, ведь не старый был — похоронили тебя со всеми положенными почестями, сейчас я тебя вспомнил, потому что ты мосточек мне кладешь, как через эту пропасть перейти!
Сначала ты не верил, что болен. Ходил по разным врачам, проверял и перепроверял. А затем вообще стал обходить больницы стороной. Пока симптомы уже явно не проявились.
Затем был протест. Гнев, злоба — за что, это не по справедливости! И переносить незаслуженные обиды пришлось твоим близким, родным и друзьям — кто уж точно не был виноват. И ведь пришлось тебя срочно от должности отстранить, принудительно отправить в санаторий — а то наломал бы ты дров, на своем ответственном посту!
После ты стал цепляться за любую соломинку. Докладывали, даже в церковь ходил. Голодал, делал какую-то хитрую гимнастику — искал любой способ как-то продлить, задержаться.
А когда увидел, что не помогло, у тебя опустились руки. Водка — пришлось запретить персоналу ее тебе давать, особым приказом. Но нельзя было лишить тебя дозы морфия, чтобы заглушить боль… и принести забытие и бред. Ты никого не хотел видеть, сидел в своих грезах — и кое-кто из нас, если честно, ждал, скорее бы отмучился.
Но ты сумел преодолеть свою слабость, как и подобает коммунисту! Узнав у врача, сколько тебе осталось времени, и чтобы в полной рабочей форме. И ты упросил позволить тебе вернуться на занимаемый пост — поначалу за тобой приглядывали, но ты трудился, себя не жалея, стараясь если не завершить, то максимально продвинуть все порученные дела, чтобы легче было тем, кто придет после. Ибо коммунизм учит, что нет рая и ада — и одни лишь дела и память остаются потомкам после нас.
