Дурень. Книга вторая. Позывной "Калмык" - Андрей Готлибович Шопперт
— А её спутник?
— Он же что-то похожее на дворянина, как я понял. Дархан не имеет повинностей и не платит за землю сюзерену…
— Нет, я так понял это как у нас, когда солдат или унтер в армии за подвиг бывает пожалован в офицеры, но без дворянства.
— Да, наверное. И он хитрец. Я иногда при монологах госпожи Анны смотрел на него. Эдакая хитрая улыбка у него на губах, словно сидит взрослый на скамейке в сквере и слушает, как дети рассуждают, почему зимой снег идёт, а летом дождь? Или почему закат бывает красным? Он знает ответ, но не мешает детям глупости говорить про боженьку.
— Обязательно нужно их свести с Пушкиным. Интересны стихи прочитала госпожа Анна про берёзы. «Обезьяне» понравится. Не хуже его виршей.
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
Сильно.
— Мишель, а тебе не показалось, будто этот дархан Дондук гораздо лучше говорит на русском, а слова умышленно коверкает, — Михаил Юрьевич Виельгорский чуть склонился к Глинке.
— А знаешь, «Mon ami», а ведь показалось. Странный вообще дуэт. Так я и не добился, как этот калмык, ну и второй тоже, как эти калмыки казацкого сословия попали к купчихе нашей в услужение. Далековато от их степей до Москвы. Заметил, как она разговор сразу в сторону уводила на батюшку ссылаясь?
— Ничего, мы разгадаем эту загадку. Нужно как можно быстрее заполучить её, ну и спутника, в какой-нибудь литературный салон.
Пушкин и Жуковский у Глинки
Событие сорок четвёртое
Не бедность невыносима, а презрение. Я могу обходиться без всего, но я не хочу, чтобы об этом знали.
Вольтер (Франсуа-Мари Аруэ)
Шестёрку лошадей запрягли в дормез и ещё бригаду грузчиков наняли. Получилось не как в басне у старика Крылова, про лебедя с раком, но и не сильно лучше. Половина Санкт-Петербурга поглазеть останавливалась, и из них половина советы давали. Нет, чтобы плечо подставить. К счастью, не все улицы полностью от снега очистились и там, где хоть немного снега осталось, чуть получше дела шли.
В результате к пяти часам до Грязной улицы доехали. Тащили сначала по Московскому прошпекту потом по Лиговскому… Коху в Питере частенько приходилось бывать, но он его сейчас не узнавал. Четырёх и пятиэтажных домов со всякими украшениями почти не было. В основном дома были двухэтажные. Свернули в переулок, как понял из разговора грузчиков с конюхами — Свечной переулок, а с него уже по этой самой Грязной улице потащили их гроб на лыжах.
— Вот барыня! — Свистнул главный грузчик, останавливая возчиков, — Это и есть четырнадцатый дом господина Рубановского. Прибыли. Пожалуйте пять рублёв.
Следом и возчики подошли. Этим вообще десять надо было отдать. Пятнадцать рублей серебром! Как тут люди живут, да за такие деньги в Туле Сашкина сестра неделю живёт. А если почтовый прогон стоит четыре копейки верста, то за пятнадцать рублей можно этих вёрст проехать… считать устанешь, а тут полторы получилось, ну, две от силы. Но куда деваться, не бросишь же дормез с вещами посреди улицы.
— В каретник поставьте, — ткнула Анна в распахнутые ворота.
Их встречали. Возле центрального подъезда под козырьком стоял пожилой лакей в накинутом на плечи чёрном тулупе до пят. Не обманул, выходит, шталмейстер — договорился с хозяином.
— Вы — Анна Тимофеевна? — лакей выделил, видимо по имеющемуся описанию, Анну из приехавших и зевак, и спустился к ней с крыльца.
— Я Анна Тимофеевна, — Анька устала, Сашка видел, как две складочки окаймили губы.
— Пожалуйте, госпожа, Афанасий Александрович ждёт вас в кабинете.
Михаил Юрьевич Виельгорский посоветовал поселиться им у занятного человека. Занятным об был с двух сторон. Во-первых, фамилия у человека была Радищев. И он был младшим сыном того самого Радищева. Как рассказал главный конюший страны, у Радищева было две жены. Первая умерла родами, а вторая была её младшей сестрой и последовала с детьми сестры в ссылку с первым революционером. Там сначала просто жили и детей рожали, а после и поженились. Афанасий Александрович там в Илимске в ссылке и родился. У Александра Николаевича и Елизаветы Васильевны родилось трое детей: дочери Анна и Фёкла и младший сын — Афанасий, названный в честь дедушки писателя — Афанасия Прокофьевича Радищева. Мать умерла по дороге из ссылки, простудилась. А через несколько лет и отец отравился. Воспитывался хозяин их будущего жилья в закрытом учебном заведении по ходатайству графа Воронцова — товарища и почитателя Радищева.
Через маменьку он и унаследовал этот дом, часть которого теперь сдавал. Было и, во-вторых. Сейчас, год уже как, служил Афанасий Александрович полицмейстером Санкт-Петербурга. Скрывающемуся от полиции Сашке показалось вполне себе забавным, жить у одного из главных полицейских страны. Ну, это так Кох сначала подумал, когда этот дом посоветовал ему Виельгорский. Чуть позже в разговоре выяснилось, что это в Туле полицмейстер — главный. А в Петербурге есть ещё и обер-полицмейстер, так что этого Радищева можно назвать заместителем или помощником главного полицейского Санкт-Петербурга. Ну всё равно, если на военное звание переводить, то полковник полиции, а так Коллежский советник.
Виельгорский обещал заехать по дороге домой к Радищеву и предложить ему взять жильцов, не так давно тот в разговоре сетовал, что дом большой и содержать его Афанасию Александровичу накладно. Жалование в пятьсот рублей в год еле хватает концы с концами сводить. Вот и подыскивает наследник первого революционера, кому бы половину второго этажа сдать.
Они с Анной поднялись вслед за слугой по довольно широкой лестнице с чугунными литыми ступеньками на второй этаж и остановились у огромной двери, покрашенной в белый цвет. Слуга постучал, и не дожидаясь ответа, распахнул обе створки. На улице уже была кромешная темень и в комнате на камине стоял канделябр с шестью почти догоревшими свечами, комната была небольшой, и запах воска расплавленного, всю её заполнил, довольно приятно щекотало в носу.
— Анна Тимофеевна Серёгина? — из-за стола в углу комнаты поднялся высокий статный мужчина средних лет в мундире тёмно-зелёного цвета с красным стоячим воротником.
Сашка глянул на хозяина дома и тут же перевёл взгляд на портрет, в полный рост, висевший позади Радищева. На нём был сам хозяин и изображён… Нет! Твою же налево! На портрете был Николай Павлович —
