Удержать престол - Денис Старый
Я говорил и старался усмотреть у приглашенных на свадебный пир реакцию на мои слова, выявить недовольство. Может, и дую на воду, но как избавиться от паранойи, если меня менее, чем за четыре месяца пытались убить… несколько раз? Да, постоянно хотят убить. То заколоть, то застрелить хотят, и я бегу из Кремля, то присылают войска, чтобы меня убить, то травят и я нахожусь между жизнью и смертью. Потом невнятные попытки заговоров, стремление заполучить своих агентов в моем окружении. Зачем? Чтобы вновь травить?
Я понимаю Ивана Грозного. Его в детстве унижали, держали, словно в тюрьме, мать отравили, жену отравили, с первым сыном очень мутная история. Да, уже за мать можно мстить. Так что приходится и мне ждать удара, не может традиция цареубийц вдруг прерваться.
Особого недовольства мои слова не вызвали. Тогда пусть, когда подобная формула будет приводиться в жизнь, не говорят, что не слышали. Или, что начавшая звучать музыка, заглушила мои слова.
Репертуар на пиру был еще тот. Я все ждал песни про бурю, которая звучала в киноленте «Иван Васильевич меняет профессию» не дождался. Но и внятных песен также не было. Были какие-то музыканты, что играли музыку, которая у меня больше ассоциировалась с европейской, средневековой. Из инструментов были лютни, дудки, но меня поразила волынка. Был уверен, что это шотландский инструмент [имеется в виду, скорее, литвинская дуда]. А я бы послушал какого-нибудь сказителя с гуслями, а тут даже балалайки не было [получила распространение с конца XVII века]. Кстати, гусляры чуть позже появились, как и разные «дудари» с множеством дудок. Это мне старались угодить европейскими мотивами, оказывается, вот это ранее я любил. Все одно — не хватало Милославского с пачкой мальборо и с призывом «танцуют все!».
В какой-то момент в нарушение традиций я отправил Ксению спать. Она должна была присутствовать на пиру, молчать, хлопать ресницами. Более того, ей либо вовсе нельзя было есть за столом, либо вкушать столь мало, что я только один раз и заметил, как она съела только один ломтик мяса, вроде, как украдкой. Нельзя было рисковать здоровьем жены и будущего ребенка. Второй день в полном напряжении с одетыми многими килограммами одежды — это пользы не может принести.
Я же строил величественные гримасы, приподнимая подбородок, иногда кивая на очередную здравницу. Сложная работа у государя!
Но работал не только я, но и слуги-подавальщики. С каждым челядником был проведен инструктаж, и в число их обязанностей добавилось подслушивание разговоров. Чем больше выпитого, тем громче и смелее говорят гости.
Сложности состояли в расстановке столов и в рассадке. С одной стороны местничество я не отменял, пусть и сильно пошатнул это явление, как систему. С другой же — я хотел показать некоторым людям, что они стали «моими», что их возвышение не иллюзорное, а реальное. Прокопий Ляпунов, прибывший с некоторыми казацкими старшинами, Болотников, успевший на свадьбу, прискакавший буквально два дня назад, атаман Заруцкий — этих личностей нельзя было не пригласить к свадебному пиршеству. В моем понимании нельзя, но были и иные мнения. Даже Лука, который, казалось, уже должен был проникнуться моим видением системы управления и тем, кто меня должен окружать, встал в позу и противился, чтобы казаки сидели где-то близко с боярами.
Частично вопрос был решен тем, что вместо одного, но большого стола, были иные, по шесть-десять человек в рассадке. Члены Боярской Думы, разделенные на два стола, сидели ближе всего, по центру относительно стола, где восседал я с царицей. Чуть поодаль, но в первой линии к царственному столу, были казаки. Такое положение дел только лишь чуть сгладило неудобство. Уверен, были бы в Думе прежние бояре, так вместо здравиц я только и наблюдал бы скривленные недовольством лица. Эти же люди стали боярами только и исключительно благодаря мне, пусть мирятся с ситуацией.
Однако, для меня становится все более очевидно, что воевать с местничеством придется. Резко отменять эту систему нельзя, и так потрясений уже более того, что может общество переварить. Тут можно действовать только по принципу «Окон Овертона», вначале внедрить в сознание людей, что перемены возможны, потом говорить об этих переменах, понемногу начинать внедрять новшества. Хватит ли жизни?
— Отчего же молчит славное русское казачество? — сказал я, и наступила мертвая тишина.
Говорить казакам? Вчерашним мужикам, а сегодня нередко грабителям и насильникам? Тем, из-за которых все никак не может выйти на достойный уровень волжская торговля?
— Иван Исаевич. Ты прошел плен турецкий, смог вызвалиться, побить много турки, знал Европу, исполнил с честью мое поручение. Так от чего же тебе не сказать? — я не совсем понял, что именно не так, отчего боярин Телятевский встал и пыхтит, словно разъяренный бык [Болотников ранее был то ли холопом Телятевского, то ли личным должником. Главный герой мог этого и не знать].
— Прости, государь, что замешкался, — Болотников, казавшийся мне более чем решительным человеком, явно замешкался. — Позволь мне, государь- император, дабы решить сложность одну, обратиться к боярину Телятевскому.
— Дозволяю! — вот тут я позволил себе проявить растерянность, которая, наверняка, отразилась на моем лице.
Не попахивает ли тут поединком и скандалом?
Болотников махнул рукой, и два моих телохранителя из кассимовских татар, поспешили подать Ивану Исаевичу сундук. Нужно будет уточнить, какого лешего, Болотников командует моими телохранителями.
— Разумею я, боярин Андрей Андреевич, что можешь гнев свой затаить на меня, пусть и ведать должен, как я бился, и что к татарве пораненным попал. Не серчай, нынче я на государевой службе, да и ты такоже. Но дозволь, боярин, приподнесть тебе и жене твоей Пелагее Семеновне дары, — сказал Болотников, не обращая внимания на надменный вид Телятевского, склонился над сундуком и начал его открывать.
Ситуация была крайне опасная даже на государственном уровне. Сейчас, если Болотников склонит голову, признает старшинство Телятевского над собой… казаки заволнуются. И, почему я не знаю, что между этими люди что-то произошло. Не в курсе, что связывало казака Болотникова и боярина Телятевского. А за развитием ситуации пристально смотрели все столы, все приглашенные. Неверное слово, чуть более эмоций и та еще хрупкая система, что я стал создавать под себя, даст трещину.
Я уже знал, что мое назначение Ивана Исаевича Болотникова императорским представителем у казаков, было чуть ли не ошибкой. Точнее, это и есть ошибка, которую своей саблей в поединке исправил Болотников, прибегнув к помощи еще одного войскового атамана донских казаков, некоего Карелы,
