Пятнадцать ножевых. Том 2 - Алексей Викторович Вязовский
— А бегает сколько?
— До двух сотен разгоняли. В тепличных условиях, конечно, но и мотор, и кузов выдержали, ничего не случилось.
Да уж, много ли сейчас в стране дорог, на которых можно разогнаться до такой скорости, не рискуя улететь в кювет на ямке или бугорке?
— Можно? — я показал на водительское сиденье.
— Конечно, — кивнул хозяин. — Смотреть везде надо
Внутри лаконично, ничего лишнего. Хотя за рулем сидеть удобно, кресло хорошее. Что машина двухдверная, так то мне не помеха, я извозом зарабатывать не собираюсь.
Посмотрел не спеша остальное. Конечно, если сильно захотеть, то можно к чему-нибудь придраться, типа не везде всё ровное, глаз моментами за такое цепляется. Но представить кого-то, лезущего под машину для такого — трудно. Открыли капот — вот тут красота, ничего не скажешь. Машина мне нравилась всё больше. Да я и с первого взгляда уже готов был купить ее. Тут Давид решил поторопить меня. А что, ему скучно, понять можно.
— Да что ты высматриваешь? Видно же, классная тачка! Ну, Пан, бери! Представляешь, выезжаем мы на Горького на этом чуде, гудим гуляющим девкам, а те...
Кто о чем, а вшивый о бане.
— Сколько просите? — я повернулся к Щербинину, который наблюдал с интересом за всей этой сценой.
— Десять тысяч рублей. Сами понимаете — ручная работа, не конвейер.
Мы переглянулись с Давидом. С доводами продавца не поспоришь. Уникальную вещь предлагают. Но. Новая Волга стоила почти восемь штук. Эх, была не была! Понты дороже денег!
— Короче так, — я достал пачку с деньгами, пересчитал. — Девять тысяч заплатить могу. Но больше просто нет.
Я готов был к торгу и отсрочке платежа. Деньги есть, набрать можно. Но Владимир подал руку:
— Договор! Поехали оформлять?
Единственное, о чем я попросил — подержать машину у себя в гараже до апреля.
* * *
Какой-то март в этом году, мягко говоря, не теплый ни разу. Вон, тринадцатого ночью двадцать два градуса нежары. А потом снега навалило — мама не горюй, сугробы как в мемуарах старожилов — выше человеческого роста. Гололедицы, конечно, как у палеонтологов тогда, не было, и то славно. Но машина остужалась со скоростью звука. Выйдешь с вызова, а внутри холод собачий. Все ездят как колобки, по трое штанов и по два свитера.
А сегодня вроде особо и не холодно, и временами солнышко выглядывает. На весну почти похоже. В институте мне разрешили еще два дня на подготовку, вот я и решил взять сутки, покататься напоследок. Потому что доклад этот у меня уже вызывает чувство стойкой неприязни. А ну, столько провозиться с ним. А потом еще по очереди поработать адвокатом дьявола, поискать, к чему придраться могут.
Короче, надо было отдохнуть от этого, развеяться. Вот и пошел по протоптанной дороге. Не бухать же? И голова, в отличие от пьянки, болеть будет не сильно.
Походил по станции, пообщался с людьми. Томилина сидела в женской ординаторской и что-то оживленно обсуждала с дамами. По крайней мере, отрываться не захотела, увидев меня кивнула и вернулась к рассказу о чем-то важном.
Ну вот, кому тут нечем заняться было? Кто забыл, что от скуки умирать предпочтительнее, чем от работы? Получите, седьмая на вызов. Ну и правильно, разомнемся.
Полечили бабушку от давления и прочих напастей. Она нам в благодарность насыпала в свернутый из газеты кулек с десяток пирожков с яблоками и капустой. Старая закалка: помирай, а еду готовь. Она и держалась до последнего, боялась, что пироги сгорят, и только потом, как совсем худо стало (и духовку выключила), вызвала нас.
Едем спокойно, поглощаем вкусняшки, никого не трогаем. Отличные пирожки, хочу сказать, всасываются еще в пищеводе, не долетая до желудка. Таких и в одно лицо десять штук спокойно употребить можно. Чайку бы еще хоть пол литра, да где ж его на вызове возьмешь? Как всегда, в самый неподходящий момент рация: «Бригады, кто освободился? Срочно отзовитесь!». Ясное дело, энтузиазма в эфире — ноль целых хрен десятых. Добровольцев не нашлось. Начали по номерам дергать. У девятой водила буркнул «Заняты». Ну а у нас Томилина призналась, что готовы.
Вызов в воинскую часть, недалеко совсем. Ну что ж, давайте к военным. Давненько не бывал я на плацу и в казарме. И еще столько не видеть бы.
Кто бывал в одном военном городке, тот бывал во всех. Мелкие архитектурные различия в виде количества зданий или этажей казармы не играют никакой роли. Одинаковые серые ворота с красной звездой, расчерченный белыми полосами и квадратиками для строевой подготовки плац, спортгородок, курилка, наглядная агитация самого махрового толка.
Встречали нас совсем не по высшему разряду — у ворот терся одинокий сержант. Простой, даже не старший. Значит, Боряков, к которому вызов — совсем мелкая сошка. Какой-нибудь рядовой-срочник.
Я приоткрыл дверцу подбежавшему военнослужащему:
— Садись, прокатишься.
— Здесь недалеко, — сказал сержант, но в салон влез. И правильно, золотое правило солдата: если можно ехать, то зачем ходить?
В казарме стандартный день сурка — дневальный на тумбочке под часами, вопящий «Дежурный по роте, на выход!». И чего распинаться, если даже целый ответственный по батальону — вот он стоит. Положено так. К армейской действительности логика не всегда применима. Зато здесь придумали самый точный анекдот про работу управленца любого уровня. Про солдата, которого заставляют подметать плац ломом. На резонное замечание, что метлой почище будет, служивый получает ответ, что задача не в том, чтобы стало чисто, а в том, чтобы конкретный солдатик заемучился.
Ответственным по батальону был аж целый лейтенант. Наверное, первый год после училища, потому как выражение лица несколько встревоженное. От него мы и получили наконец-то рассказ о причине вызова. Сержант, гад, прокатился, но ничего не сказал. Рядовой Боряков, к которму мы приехали, лежал в сушилке. Это такое помещение, где военнослужащие сушат одежду и обувь. С первого взгляда было понятно, что скорая здесь уже не нужна. Священника можно позвать. Хотя нет, сейчас вместо них замполиты. А дознаватель из военной прокуратуры и сам придет, его и приглашать не надо. Ибо у нас тут была завершенная суицидальная попытка путем самоповешения.
Оно, конечно, каждый хозяин своей судьбы, но суицидников я не очень люблю. Если не брать во внимание тяжелую соматическую патологию, приносящую нестерпимые страдания и столь же выраженную депрессию, которая временами не очень хорошо лечится, остальные моего
