Вадим Сухачевский - Завещание Императора
— Да. Не изволите ли еще сказать, в котором приблизительно часу мы с вами начали наш разговор?
— Без труда. Я все хронометрирую: привычка, выработанная годами. Извольте тогда уж полный хронометраж. Вы с покойным полковником Шварцкопфом явились в мою резиденцию в девять часов сорок восемь минут утра. В десять ноль семь мне доложили о смерти бедного полковника. А в десять пятьдесят две вы вошли в этот кабинет и мы, если помните, сразу приступили к разговору.
— Таким образом, согласитесь, никак не позже одиннадцати утра?
— Таким образом! — снова начал сердиться Валленрод. — Вы можете, наконец?!..
— Неужто не достаточно? Еще не догадались? Ну же, ну! Давайте! — подзуживал фон Штраубе. — Ваши аналитические способности, господин генерал!
Валленрод вдруг подскочил, как с гвоздя, вид у него стал потерянный.
— Черт! — прошептал он. — Вы хотите сказать?.. То есть – по всему получается… что мы с вами тут разговариваем двенадцать часов?!.. Но этого же не может быть!..
Фон Штраубе улыбнулся:
— Мне вы можете не доверять сколь вам угодно, но своим часам, надеюсь, вы доверяете?
Стенные часы как раз уже приготовились бить время, даже на слух было различимо, — "Квирл, квирл!" – как сжалась для этого бойная пружина. Наконец раздался и первый удар. Граф, словно не веря показанию стрелок, кивая головой, отсчитал все одиннадцать.
— В самом деле… — произнес он, когда часы заканчивали бить. — Господи, да и за окном давно стемнело, как я, вправду, не заметил?.. — Смотрел уже скорее даже просительно. — Раз уж вы сами начали, то я жду и разгадки. Чем вы все это объясняете, господин лейтенант?
Бой часов прекратился, и пружина, ослабев, вышептывала последние "квирл, квирл…" А где-то вдали, кажется, опять кричали "Звезда, звезда!.."
— Объяснить? О, нет! — сказал фон Штраубе. — Отнюдь не все в мире можно выразить при помощи слов. Вынужден ограничиться едва ли сверхоригинальной сентенцией: мир, вероятно, устроен гораздо причудливее и сложнее, чем мы о нем думаем.
— Да, пожалуй… — согласился генерал. Вид у него становился с каждой минутой все задумчивее. Вдруг он прислушался к тому, что происходит за окном. — По-моему, там что-то кричали? Про какую-то звезду. Или мне послышалось? — спросил он.
— Пожалуй, вы правы; в противном случае – послышалось нам обоим, — сказал лейтенант. — Но давайте, ваше превосходительство, хотя бы на время оставим запредельное. Мне кажется, от волнения вы даже с окружающим нас миром не полностью в ладу.
— Довольно говорить загадками – право, надоело! О чем вы?
— О простой вещи, которая почему-то не пришла вам в голову. Изволя говорить о череде смертей, о том, что – якобы – словно косой выкосило всех, кто был тем или иным образом причастен к упомянутой тайне…
— Если вы опять о каких-нибудь Иван Иванычах или Петрах Петровичах из иных миров… — опять перебил его всеумудренный атташе.
— Нет, — возразил фон Штраубе, — на этот раз – нет! Вы не учли еще одну особу, без сомнения вполне присутствующую в нашем мире… Все равно, впрочем, я надеюсь, не доступную ни вам, ни кому-либо из ваших…
— Только, прошу вас, лейтенант, без театральных пауз, пожалуйста. Ну же! Я жду. Кто сия особа?..
— Вам, надеюсь, ведомо, что тайна была изложена в некоем письме, — подсказал фон Штраубе.
— Безусловно! — согласился граф. — И если вы сейчас – об императоре Павле, то, во-первых, он, — и вы это прекрасное знаете, — никак уж не здравствует, а во-вторых, я бы ни в коем случае не хотел окончить дни так же, как он… Впрочем… Подождите-ка!..
— Наконец-то! Разумеется! Вполне здравствующий ныне император Николай. Как он распорядился письмом – вам, не сомневаюсь, известно; но прежде-то он его, как вы знаете, все-таки прочел…
— И сжег, не выпуская тайны наружу, — подхватил Валленрод. — Да, я уже думал и об этом – с несколько другой, правда, стороны. Ваш жандармский ротмистр Ландсдорф, которого я по долгу службы неплохо знаю, казался мне всегда человеком весьма недалекого ума, нерадивым службистом, преуспевшим лишь из-за лености его еще более нерадивого начальства; он, однако, при всем этом, вполне здравствует поныне. Уж не оттого ли, что не пожелал даже толком вас допросить? В самом деле – чего проще: запрятать вас до конца дней в "Тихую обитель" – и хлопот никаких!.. Теперь вот вы напомнили про вашего императора: предать огню – и словно бы не было ничего. Такое ощущение, что сами небеса хранят тех, кто не позволяет этой тайне выплеснуться в наш мир. Пожалуй, лейтенант, вы утвердили меня в этой мысли, за что я вам благодарен. — В глазах его обозначилась жесткость. — Знаете, — сказал он, — у меня давно уже зрело подобное решение… — Внезапно в руке у него появился длинноствольный револьвер – как у фокусника, в мгновение ока образовался из ниоткуда, что выдавало в нем опытного убийцу. — Спокойно, Штраубе, — скомандовал атташе. — Сидеть на месте, не двигаться!.. Кажется, мне тоже помогают небеса. Если бы не гибель нашего общего друга полковника Шварцкопфа, я бы, ей-Богу, не знал, что мне делать, а теперь, похоже, выход нашелся сам собой. Надеюсь, вы меня понимаете?
— Куда уж понятнее. Прикончить меня, — спокойно сказал фон Штраубе.
Его спокойствие объяснялось не столько храбростью, сколько иным. Время вдруг снова совершило какой-то странный вираж, и теперь лейтенант существовал как бы в двух временах сразу. Одно из них было – этот, нынешний миг с нацеленным в лоб револьвером, другое же таило в себе иной оборот: в нем генерал уже лежал на полу с размозженной головой, и кровь из продырявленного затылка ручьем стекала на ковер.
— О, нет, нет! — пока существуя только в первом из времен, воскликнул Валленрод. — Разве я мог бы нарушить приказ кайзера заполучить вас живым? Нет, вы были убиты вашими же соотечественниками, когда бежали из "Тихой обители". Одна пуля досталась бедняге Шварцкопфу, другая, к моему прискорбию, — вам…
…Кровь из его затылка все лилась и лилась, уже ковер не удерживал, растекалась по паркету.
"Борька, живой?!.." (Боже, кто это?!)
"Квирл, квирл!" – словно бы насмехаясь над распростертым генералом, над его самонадеянностью при полном неумении что-либо предвидеть, звенели хрустальные висюльки на люстре.
…Господи, сколько крови! Неужели в человеке столько ее, в самом деле, помещается?..
* * *— И вы уверены, что, действительно, в самом деле все предусмотрели? — с некоторой жалостью даже спросил фон Штраубе.
— Не извольте сомневаться, — самодовольно сказал Валленрод (это его самодовольство тоже вызывало теперь у лейтенанта только жалость). — Даже мелочи учлись как-то сами собой, — я думаю, перст провидения, не иначе. Этот револьвер, к примеру. Довольно обычный с виду, однако же стреляет патронами от современной русской трехлинейки. Мне его изготовил один ваш умелец, эдакий тульский Левша, царствие ему небесное. Вышло совершенно по случаю, но случайностей в нашем деле, как видно, не бывает. ("Если не считать таких случайностей, как дырка в затылке", — подумал про себя фон Штраубе.) Так что даже, если по какой-нибудь причине дойдет до вскрытия тела, — зачем-то пустился в объяснения атташе, — изложенная мною версия, наверняка, подтвердится.
— И никакого раскаянья, генерал?
— О, клянусь вам: в кои веки – ну ни малейшего. Напротив (что далеко не всегда бывает) — лишь ощущение приносимой всему человечеству пользы. Ваше опасное шествие по этому миру кто-то же, в конце концов, должен остановить… Впрочем, — добавил он, проверяя барабан револьвера, — если вы сейчас пожелаете вдруг поведать мне о своей тайне, я выслушаю вас. Не думаю, что мне это чем-нибудь угрожает. Во мне она умрет, как умерла в камине у вашего императора: что-что – а тайны я, видит Бог, хранить умею. Так что в этом случае я не в большей опасности, чем ваш кайзер Николай.
Фон Штраубе вспомнил то свое видение: голова императора, полыхающая в огне. Но то было далеко, оттого едва различимо. Иное дело – простреленная голова Валленрода, заливающая кровью ковер. Вот этот самый, персидский, что сейчас под ногами…
— Что, не желаете напоследок? — спросил генерал, уже, в сущности, покойный, ибо распавшиеся было времена готовились вот-вот опять склеиться воедино. Поскольку фон Штраубе молчал, он взвел курок: – Ну, как угодно, лейтенант, не буду настаивать… Вы мне, клянусь, даже чем-то симпатичны – однако…
В этот миг, уже на самой склейке времен, дверь позади генерала отворилась, в кабинет просунулся слишком тесно облегающий довольно медвежью фигуру немецкий мундир и офицерская фуражка с низко опущенным, не по уставу, козырьком, оставлявшим для обозрения только многодневную небритость скул и подбородка.
— Herr der General, losen Sie, sich zu wenden? [77] – довольно знакомым лейтенанту басистым голосом осведомилась у Валленрода Смерть (ибо это, — фон Штраубе уже ясно знал, — самолично Она и была).
