Виктор Тюрин - Ангел с железными крыльями
– Что с ним делать? – спросил я Пашутина.
– Оглушить и связать.
– Так и сделаем.
Закончив с этим делом, я обратился к стоящему неподвижно поручику:
– Иван Васильевич, время уходит.
Мелентьев поднял голову, перекрестился и повернулся в мою сторону. Лицо бледное, а взгляд нехороший, неподвижный, почти как у мертвеца.
– Кто вас здесь держит, Богуславский?! Идите!
– А вы что?! – резко, отрывисто бросил Пашутин.
Поручик резко развернулся всем телом в его сторону.
– Здесь, господа, наши дороги расходятся!
– Война еще не закончена, поручик, – попытался я его вразумить. – И у вас будет возможность умереть достойно, на поле боя.
– Для меня она закончена. Мне сначала казалось, что восстановлю справедливость и обрету хоть какое-то спокойствие, но это не так! Душа по-прежнему горит… Нет, я все для себя решил! – я только открыл рот, чтобы попробовать его образумить, как Мелентьев уже шагнул к прапорщику.
– Михаил Антонович! Возьмите! – Он протянул Пашутину фотографию своей невесты вместе со сложенным листом бумаги: – Все это перешлите моей невесте.
Прапорщик, ни слова не говоря, взял фото и письмо, затем спрятал их под шинелью. Я тоже не стал ничего говорить. Человек сам себе подписал смертный приговор. Это явственно читалось в лице, в глазах и жестах поручика. Даже в том, как он сейчас перезаряжал наган. Четкие, уверенные движения.
– Прощайте, господа!
Я поднял с пола сумку с документами и картами, какие мы нашли при немецких офицерах, и пошел к двери. Когда мы начали спускаться по лестнице, раздался одиночный выстрел. Пашутин задержал шаг:
– Сергей Александрович! Может, он… – он не договорил.
Я пожал плечами:
– Если хотите. Я здесь подожду.
Спустя несколько минут прапорщик вернулся. Лицо мрачное, губы сжаты. Ничего не говоря, прошел мимо меня и стал быстро спускаться по лестнице. Войдя во флигель, мы забрали воинские книжки мертвых солдат, после чего Пашутин долго допрашивал майора, который оказался офицером-инспектором из управления тыла.
Спустя полтора часа на захваченном автомобиле мы выехали в сторону фронта. Шинель майора и фуражка оказались впору Пашутину, поэтому он сел на переднее сиденье рядом с шофером, а я сзади. Нас останавливали дважды, но майорская форма, командировочное удостоверение офицера тыла и безупречный акцент Пашутина – все это дало нам возможность добраться до прифронтовой полосы. Избавившись от машины, которую вместе с шофером похоронили в болотистом пруду, мы вошли в лес, через который шли восемь дней назад.
Наше везение закончилось, когда мы пересекли нейтральную полосу и уже подползали к передовым окопам наших частей. Я приподнялся, чтобы посмотреть, сколько еще осталось ползти, как с нашей стороны, очевидно, заметили наше движение и дали осветительную ракету. Немцы тут же среагировали, выпустив ракеты в нашем направлении, а уже следом ударил длинной очередью пулемет. Мне в спину вдруг вонзилась огненная игла. Крик боли непроизвольно вырвался из моей груди, и я упал. Рядом вскрикнул Пашутин и уткнулся лицом в землю. Несколько минут я лежал, хрипя и хватая ртом воздух, чувствуя, как внутри меня разливается жгуче-острая боль. Скосил глаза в сторону прапорщика. Тот лежал, уткнувшись лицом в землю, и глухо стонал.
Как я прополз эти полсотни метров, таща за собой раненого Пашутина, мне так и не удалось вспомнить. Просто что-то мне преградило путь. Только спустя минуту, словно сквозь вату, в мой мозг пробился вопрос:
– Ты кто?
Стоило мне понять, что слышу русскую речь, ответил:
– Свои, – и в следующее мгновение провалился во тьму забвения и уже не чувствовал, как чьи-то жесткие руки схватили меня и потащили по мерзлой земле к окопам.
Очнулся уже в госпитале. Какое-то время лежал и пытался вспомнить, как я добрался до своих окопов, но ролик воспоминаний упорно обрывался на ощущениях боли, темноты и холода, не давая при этом никакой картинки. Неожиданно я услышал рядом с собой голос:
– Ой! Наш богатырь, оказывается, очнулся!
Я попытался повернуть голову, но резкая боль в области груди заставила меня тихо охнуть и замереть.
– Тихо-тихо, миленький! Тебе нельзя двигаться! – стоявшая передо мной сестра явно испугалась. – Часов шесть как из операционной привезли. Ты полежи пока, мой хороший.
– Что… там?
Ответ был неопределенный, но сестра прекрасно поняла, что я хотел спросить. Видно, уже сотни, если не тысячи раз, она отвечала на подобные вопросы.
– Не знаю, миленький, но раз ты глаза открыл и спрашиваешь, значит, у тебя все хорошо. Ты не волнуйся. Врач, как только освободится, к тебе обязательно зайдет и все расскажет. Теперь, извини, мне бежать надо.
Где-то через час пришел оперировавший меня хирург. Под глазами мешки. Лицо серое от усталости и недосыпания. Некоторое время осматривал меня, трогал, щупал, потом накрыл одеялом, несколько раз огладил свою бородку и только потом сказал:
– Знаете, молодой человек, у вас здоровья на троих хватит и еще немного останется! К тому же вы очень удачливы. Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца, не задев ни одной крупной артерии! Несколько дней полежите у нас, а затем поедете в Минск, в госпиталь. Выздоравливайте! А мне идти пора!
– Погодите. Спасибо вам, доктор. И еще вопрос. Не знаете, как там прапорщик Пашутин?
– Пашутин?
– Его со мной должны были привезти. Или он умер?
– Извините, у меня столько раненых, что я просто не в силах…
Впрочем! Сейчас! Сестра!
К нему тут же торопливо, чуть ли не бегом, подошла та самая женщина, с которой мне довелось говорить раньше.
– Валентина Тимофеевна, у нас есть раненый по фамилии Пашутин?
– Есть, Аркадий Валерьевич! Они вместе прибыли. Только тот в инфекции лежит. Кроме пули в плечо, он вдобавок застудил еще бронхи. В горячке, бедный, мечется.
Спустя два дня врач решил, что моя жизнь в безопасности, и дал разрешение пускать ко мне посетителей. Первыми навестить меня пришли охотники, с которыми я ходил в тыл. Им повезло больше, чем нам с Пашутиным. Прошли через линию фронта, как пошутил Лещенко, словно нитка сквозь игольное ушко. Еще спустя пару часов явились два офицера из разведки, которые попытались получить от меня дополнительную информацию по документам и картам, которые мы притащили. Следом за ними пришел капитан Махрицкий. Расспросив о здоровье, он, сразу перешел к делу:
– Я здесь по прямому поручению генерала. Он хочет знать, что произошло на самом деле.
– Спрашивайте.
– Вы с поручиком Мелентьевым нашли и убили немецких офицеров, которые надругались над вашей сестрой и его невестой?
– Да.
– Значит, то, что написано в письме поручика, правда?
– Не знаю, не читал.
– Нескольким офицерам, в том числе и мне, оно было лично зачитано командиром дивизии, с просьбой о неразглашении. В нем Мелентьев пишет, что решил осуществить святую месть, поэтому всю ответственность берет на себя. Ни о вас, ни о Пашутине в нем нет ни слова. К сожалению, содержание письма стало известно офицерам дивизии. После некоторого расследования выяснилось, что охотники просто отдали его в полковую канцелярию, а там, не найдя адреса, вскрыли. А слухи, сами понимаете…
Только теперь мне стало понятно, почему обслуживающий медперсонал и больные смотрели на меня с таким нездоровым любопытством.
– К чему вы клоните, Дмитрий Иванович?
– Не могу одобрить убийства безоружных людей, но и судить вас не считаю вправе так, как в таких делах судьей может быть только сам Господь. К сожалению, далеко не все наши офицеры, рассуждают, так как я, при этом считая, что ваш проступок ложится позорным пятном на нашу дивизию. Они уже разузнали, что вы офицер в отставке и дворянин, поэтому часть из них требует над вами суда офицерской чести, а другие хотят, чтобы вы убрались из полка, а если не уйдете сами – извольте, милостивый сударь, к барьеру!
– Не думаю, что это пойдет на пользу их здоровью.
– Может быть, может быть, – сказал Махрицкий задумчиво, потом встал. – Пойду, доложу генералу. Вечером приду, расскажу, что решили.
Второй раз командир охотников пришел ко мне уже поздно вечером.
– Да, Сергей Александрович, заварили вы кашу. Всколыхнули вы наше офицерство, скажем так, до основания. Они уже петицию написали и генералу подали, поэтому он решил не доводить дело до крайности и отдал негласный приказ избавиться от вас и Пашутина, отправив обоих не в Минский госпиталь, а санитарным поездом – прямо в Петербург. Вам также отказано в прошении о зачислении на военную службу из-за медицинских показаний, согласно которым вы были отправлены в отставку. Истинную причину отказа, думаю, вам не надо объяснять. Теперь о хорошем. За выполнение приказа командования всю вашу разведывательную группу представили к Георгиевским крестам, так что, когда встанете на ноги, не поленитесь сходить в наградной отдел.
