Сергей Шхиян - Кодекс чести
— Экстрасенсом, — после секундной запинки ответил я.
— Откуда вы знаете это слово?
— Мало ли что я знаю, слово как слово. Оно часто встречается, читал статьи в «Науке и жизни»…
— Голубчик! — срывающимся шепотом, воровато оглядываясь по сторонам, зашипел целитель. — Так вы тоже из Союза?
— Какого Союза? — переспросил я, не сразу поняв, что он имеет в виду. — Союза городов?
— Из Союза Советских Социалистических Республик! — вскричал зеленый.
— Из России, Союза больше нет, — машинально поправил я. — Вы хотите сказать, что попали сюда из того времени?
Я во все глаза смотрел на своего настоящего соотечественника. Получалось, что я такой не единственный в своем роде, если так, запросто, на большой дороге можно встретить человека из будущего или прошлого!
У моего знакомца от волнения навернулись слезы на глаза. Да и я по-настоящему был взволнован. Мы оглядели друг друга и, подчиняясь общему порыву, обнялись.
— Куда же подевался Советский Союз? У вас там война была? — как только улеглось волнение, вызванное неожиданной встречей, начал расспрашивать современник, глядя на меня ласковыми, растроганными глазами.
— Нет, просто так случилось, что он распался сам собой. Республики стали независимыми государствами. Теперь их народы, наконец, освободились от гнета Москвы, и новые президенты свободных стран смогли купить себе личные «Боинги». Это всё долгая и грустная история. Вы из какого года сюда попали?
— Из восемьдесят шестого.
— Союз распался, кажется, в девяносто первом. А сюда когда попали?
— Уже, стало быть, — собеседник задумался, — много лет назад!
— И в свое время не тянет?
— Тянет иногда, только у меня там ничего не осталось, а здесь семья, детки, именьице. Опять же, медицинская практика. Вы мне про наше время расскажите, а то, знаете ли, живу без информации, все глобальные события стороной проходят.
Мы шли пустой, ночной улицей, и я, как мог, пересказывал события последних лет.
Рассказ мой получился не очень веселый и оптимистичный, хотя я старался не концентрироваться на бедах народов, локальных войнах и межнациональных конфликтах.
— Значит, те же мерзавцы и мазурики у власти, только ходят не на партсобрания, а в церковь. Раньше вверх руками голосовали, а теперь крестятся.
— В общем-то, да. Только раньше нужно было за всё благодарить партию и правительство, а теперь можно ругать кого хочешь, даже президента. Понятно, если не занимаешь никакого положения в обществе. Всё равно никто ни на кого не обращает внимание. Да вот еще, теперь можно ездить, куда захочешь. Правда, раньше нас не выпускали отсюда, а теперь не впускают туда.
— А я вот, кроме России, нигде и не был. И тогда не выезжал и теперь не выезжаю. А интересно было бы посмотреть, как живут на Западе в двадцать первом веке!
— Бросьте. Ничего интересного там нет. Та же хваленая Америка, на мой взгляд, типичное полицейское государство с низкой массовой культурой и тупым, сытым самодовольством. Стоит посмотреть их фильмы, с души воротит. Если в советское время по телевидению нас кормили производственными романами, то теперь показывают скучные американские боевики, сляпанные по одному шаблону. Индийские фильмы видели?
— Видел.
— Так голливудские — тот же примитив, только более профессионально сделанный.
— А мне, между прочим, индийские фильмы очень нравились, — возразил собеседник.
Я запнулся на полуслове и внимательно его оглядел. Похоже было, что за индийское кино он обиделся недаром.
— Тогда вам и американские фильмы понравятся, — сказал я, прекращая разговор.
Мы молча шли по улице, мимо небольших дач с палисадниками. Молчание затянулось, и нарушил его опять мой спутник.
— Знаете, как я сюда попал?
— Не знаю.
— Совершенно случайно. Поехали мы от производства на луну природы.
— На что вы поехали? — уточнил я.
— На луну природы, — повторил он. — Это значит, за город по грибы и культурно отдохнуть.
— А… Тогда понятно.
— Я в лесу заблудился, выпивши был. Начал искать свой коллектив и набрел на речку. Было жарко, вот я и решил искупаться. Только заплыл за середину, ногу свело судорогой, и я начал тонуть. А по другому берегу проходили крестьяне, они меня вытащили и принесли в свою деревню в барский дом. Когда я очнулся, оказалось, что кругом сплошной XVIII век, и то место, где меня подобрали, никто толком указать не может. Я чуть, знаете ли, с ума не сошел. Слава Богу, помещик, к коему я попал, распознал во мне образованного человека. У меня, между прочим, законченное высшее образование. Так, о чем это я? Да, помещик решил, что я со страха немного тронулся умом и позабыл, где нахожусь, а потому и заговариваюсь. Потом мы подружились, я на его сестрице женился, начал людей лечить. Денежки покапали.
— А раньше у вас способности к лечению были? — перебил я воспоминания жертвы профсоюзного отдыха.
— Нет, это только здесь такой талант проявился.
— А как вам удалось адаптироваться… приспособиться к здешней жизни? — несмотря на то, что у любителя индийского кино было «законченное высшее образование», сложных слов он не понимал, и я подыскал выражение попроще.
— О! — воскликнул он, почему-то смущенно улыбнувшись. — Это поначалу получилось у меня не очень ловко. Как я вам изволил докладывать, меня выудили из реки местные крестьяне, откачали и перенесли в имение тамошнего помещика. Представляете, что со мной было, когда я окончательно пришел в себя: кругом странные люди, непонятные отношения, антикварная мебель и никаких признаков цивилизации. Что ни спрошу: про электричество или автобус до города — смотрят удивленными глазами и ничего не понимают. Они начинают пытать меня про мое сословие, чин, состояние — ту я в полном недоумении. Вы, сударь, вероятно, помните, что здесь происходило в начале восьмидесятых годов? Чистый тридцать седьмой год! Была в самом разгаре борьба за паспортный режим, гребли всех подряд и сдавали в крепостные, а то и в каторгу можно было угодить. Представляете ужас моего положения: я в одних плавках, ни документов, ни знакомых и не понимаю, что происходит. Слава Богу, помещик у которого я оказался, Амур Степанович Пузырев, был чудак, не любил приказных и состоял в ссоре с ближайшими соседями. Так что о моем появлении никто не узнал и не донес властям. А потом, когда я понял куда попал и поверил этому, шок был ужасный, то смеюсь, то плачу — хоть снова беги, топись. Потом стал втягиваться, привыкать к хорошей пище, тишине. Да и сестре помещика приглянулся, Афродите Степановне, моей нынешней супруге, а она мне. Выдающаяся, скажу вам, женщина. Месяца не прошло, как стали мы с ней, значит, женихаться. Я стал помогать Амуру Степановичу по хозяйству, новшества вводить. Я вам говорил, что у меня законченное высшее образование?
— Говорили.
— Потом у меня проявились способности к лекарству. Начал полечивать местных помещиков: закапала копейка, появился авторитет, я стал даже известен во всём уезде. Амур Степанович гордился моей славою и придумал мне назваться именем его умершего родственника Виктора Абрамовича Пузырева. А как подошло у нас с Афродитой Степановной к венчанию, то вытребовали мы из Тульской геральдики паспорт на имя покойного родственника. Так и стал я тульским дворянином и титулярным советником. Только мы с Афродитой Степановной обвенчались, как Амур Степанович преставился от апоплексического удара и оставил нас сиротами.
— Именьице-то вам досталось?
— Горе нам досталось без дорогого покойника, а именьице-то что, дрянь именьице — всего-то пятьдесят душ и шесть сот десятин. Крестьяне, поверите, все бездельники и прохвосты, все норовят от барщины сачкануть, чужое урвать. Я поначалу решил с ними по-человечески — соцсоревнование затеял, соцобязательства заставил брать. Думал, так производительность труда повышу. Ан, дудки! Им бы только от работы отлынивать да брюхо свое набивать. Я терпел, сколько мог, а потом взялся всерьез за дисциплину, навел порядок, и сейчас у меня как в армии! Всё на своих местах, всё по приказу, и, поверите, доходы удвоились. Баб и детишек сумел эффективно использовать, еще денежки. Потом в зимнее время, чтобы бока не отлежали на печках, артель организовал по производству валенок. Мне бы тысчонку-другую душ, я бы большие дела затеял!
— А крестьянам ваши нововведения нравятся?
— А что им, довольны! Чем баклуши-то бить, всё лучше быть при деле.
— А крестьянам-то какая корысть? Вы им что-нибудь платите?
— Так им-то деньги без надобности, всё одно пропьют. Им и то лестно, что барину хорошо.
— Вы это серьезно? — спросил я, всматриваясь в новоявленного крепостника и мироеда социалистического разлива.
— А то как, конечно, серьезнее серьезного! Экономика должна быть экономной — это мудрый лозунг. Сами посудите, если каждый внесет в общую копилку по сто рублей в год. Для одного — тьфу, а в общаке это уже сумма. Да и другие возможности нужно изыскивать. Была у меня мысль прикупить мертвых душ у соседей и заложить в банке, да банков пока в России нет. Представляете, дикость какая!
