Лидия Раевская - Взрослые игрушки
Бабушка лежит на кровати ко мне лицом, и молчит. Только смотрит так… Как лицо с иконы.
Падаю на колени, и прижимаюсь щекой к высохшей бабушкиной руке:
— Бабушка, не надо… Не надо, пожалуйста! Не делай этого! — Слёзы катятся градом, нос заложило.
— Тебе, Лидуша, квартира отойдёт. Дедушка так давно хотел. Не станет меня — сделай тут ремонтик, хорошо? Туалет мне уж больно хотелось отремонтировать, плиточку положить, светильничек красивый повесить…
— Не на-а-адо…
— Под кроватью коробочку найдёшь, в ней бинтик эластичный. Как умру — ты мне челюсть-то подвяжи. А то так и похоронят, с открытым ртом.
— Переста-а-ань!
— А в шкафу медальончик лежит. Мне на памятник. Я давно уж заказала. Уж проследи, чтобы его на памятник прикрепили…
— Ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а…
— Иди домой, Лидок. Мама тут останется. А ты иди, отдохни. И так зелёная вся…
По стенке ползу к двери. В кармане звонит телефон. Беру трубку и молчу.
— Чо молчишь? — Вовкин голос. — Алло, говорю!
— Чего тебе? — Всхлипываю.
— Завтра тридцатое, не забудь. Бутырский суд, два часа дня. Не опаздывай.
— Вовкаа-а-а-а… Бабушка умирает… Пожалуйста, перенеси дату развода, а? Я щас просто не могу…
— А я потом не могу. Не еби мне мозг, ладно? Это ж как ключи от машины, которую ты продал. Вроде, и есть они, а машины-то уже нет. Всё. Так что не цепляйся за этот штамп, пользы тебе от него?
— Не сейчас, Вов… Не могу.
— Можешь. Завтра в два дня.
Убираю трубку в карман, и сползаю вниз по стенке…
… «Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала с тобой быть вместе, где раньше я была?» — пела магнитола в машине таксиста, а я глотала слёзы.
Всё. Вот и избавились от ненужных ключей. Теперь у Вовки всё будет хорошо. А у меня — вряд ли…
«Только ты, хоть ты и был плохой… Мои мечты — в них до сих пор ты мой…»
— А можно попросить сменить кассету? Ваша Буланова сейчас не в тему. Я десять минут назад развелась с мужем.
Таксист понимающе кивнул, и включил радио.
«Милый друг, ушедший в вечное плаванье, свежий холмик меж других бугорков… Помолись обо мне в райской гавани, чтобы не было больше других маяков…»
— Остановите машину. Пожалуйста.
Я расплатилась с таксистом, и побрела по улице пешком. Полезла за сигаретами — оказалось, их нет. То ли потеряла, то ли забыла как пачку пустую выкинула. Захожу в магазинчик у дороги.
— Пачку «Явы золотой» и зажигалку.
Взгляд пробегает по витрине, и я спрашиваю:
— А конфеты вон те у вас вкусные?
— Какие?
— А во-о-он те.
— У нас всё вкусное, берите.
— Дайте мне полкило.
Выхожу на улицу, и тут же разворачиваю фантик. Жадно ем шоколад. С каким-то остервенением. И снова иду вперёд.
Вот и бабушкин дом. Поднимаюсь на лифте на четвёртый этаж, звоню в дверь.
Открывает мама. Не давая ей ничего сказать — протягиваю через порог ладонь, на которой лежит конфета:
— Я хочу, чтобы бабушка её съела. Пусть она её съест. Знаешь, я вспомнила, как ты мне в детстве запрещала есть конфеты, а бабушка мне всё равно их давала… Я тоже хочу дать бабушке конфету.
Мама молчит, и смотрит на меня. Глаза у неё красные, опухшие.
— Что?! — Я ору, сама того не замечая, и конфета дрожит на ладони. — Что ты на меня так смотришь?! Я принесла бабушке конфету!
— Она умерла… — Мама сказала это бесцветным голосом, и села на пороге двери. Прямо на пол. — Десять минут назад. Сейчас машина приедет…
Наступаю на мать ногой, и влетаю в комнату. Бабушку уже накрыли простынёй. Откидываю её, и начинаю засовывать в мёртвую бабушкину руку конфету.
— Возьми, возьми, ну пожалуйства! Я же никогда не приносила тебе конфет! Я не могла опоздать! Я… Я с Вовкой в суде была, ба! Я оттуда на такси ехала! Я только в магазин зашла… Ну, возьми, ручкой возьми, бабушка!!!
Шоколад тонким червяком вылез из-под обёртки, и испачкал чистую-чистую простыню, которая почему-то пахла сиренью…
* * *Я не люблю конфеты.
Шоколад люблю, торты люблю, пирожные тоже, особенно корзиночки.
А конфеты не ем никогда.
Мне дарят их коробками, я принимаю подарки, улыбаясь, и горячо благодаря, а потом убираю коробку в шкаф. Чтобы поставить её гостям, к чаю…
И никто из них никогда не спросил меня, почему я не ем конфеты.
Никто.
И никогда.
Муж
Светлые волосы раскиданы по подушке.
Карие глаза смотрят сквозь него, бровки хмурятся.
Губы приоткрыты, и пахнут яблоком…
И прижать её к себе хочется, и не отпускать никуда.
И кожа у неё смуглая, горячая и бархатная.
И острые плечики вздрагивают…
И темно.
И только голос в невидимых колонках поёт про семь секунд:
You're just seven seconds away…That's much, too much. I can't touch your heartYou're just seven seconds awayBut, babe, it hurts when we're worlds apartYou're just seven seconds away…
И он торопится успеть, уложиться в отведённое ему время, и рвётся всем телом ей навстречу, и знает, что у него осталось только несколько минут…
Несколько минут.
И она уйдёт.
Встанет, виновато улыбнётся, соберёт в пучок растрёпанные светлые волосы, закурит, выпустит в потолок струйку дыма, и спросит:
— Проводишь?
И знает, что нельзя ей отказать.
Невозможно.
И времени совсем нет.
Можно только подойти к ней сзади, уткнуться носом в шею её, вдохнуть её запах — и молча отпустить…
А потом ждать. Ждать-ждать-ждать.
Ждать звонка.
Или встречи.
Или сообщения на экране монитора: «Ты меня ждёшь?»
Ты меня ждёшь?
Зачем она спрашивает? Кокетничает?
Жду. Всегда жду. Каждый день, каждую минуту… Жду.
Глаза её снятся. Волосы. Запах на подушке заставляет перебирать в памяти секунды и мгновения…
Она вернётся. Она обещала. Она вернётся…
Моя девочка… Моя — и не моя…
Вечер пятницы. Лето. Темнеет поздно. Иду бесцельно, и просто живу.
Я ощущаю, что я — живу.
Я чувствую запах лета, листьев, бензина-керосина, и слышу музыку, доносящуюся из летнего кафе.
Сигарета в руке стала совсем короткой.
Я затянулся в последний раз, и пошёл на звуки музыки.
В кафе было шумно, людно, и молодая чернявая официантка, держа в руках грошовый блокнотик, осведомилась:
— Вы уже выбрали?
Настроение было хорошее. Девочка-официантка — приятная, не вызывающая раздражения.
— Пиво. Ноль пять. Пока всё.
И улыбнулся ей в ответ.
Девочка ушла, а я смотрел ей вслед. Что-то в ней было… Определённо, было.
Может, глаза? Живые, любопытные… Как у дворняги.
Или трогательная белизна кожи в вырезе белой рубашки?
Или тонкие пальцы, сжимающие переполненную пепельницу?
Не знаю.
Но сегодняшний вечер сулил приятные сюрпризы, я это чувствовал кожей.
Дикая. Маленькая дикая девочка.
Суетливая, живая, настоящая.
Не бойся меня, девочка… Я никогда не сделаю тебе больно.
Пока не сделаю.
Я слушаю твой голос.
Не слова, нет. Мне неинтересно то, ЧТО ты говоришь.
Мне нравится то, КАК ты это говоришь.
Тонкий голосок, так вяжущийся с её внешностью, с сильным западно-украинским акцентом, звенит колокольчиком в голове.
Говори, говори, девочка… Мне это нравится.
Смейся, улыбайся, хмурься — тебе это идёт.
Живой человечек, живые, настоящие эмоции. Губы пухлые взгляд приковывают.
Настоящая.
Месяц уже прошёл. А интерес не угас.
Нет, и больше он не стал, что тоже интересно.
Мне нравится встречать её после работы, нравится ловить взглядом огоньки в её глазках-черносливках, нравится касаться губами её волос, и проводить языком по тонкой белой шейке.
Она вздрагивает, а я — я улыбаюсь.
Моя.
Она — моя.
Так быстро, и так предсказуемо…
Никогда не задумывался над тем, что у неё есть какая-то жизнь.
Что она где-то гуляет, с кем-то общается, и не чувствует себя одинокой без меня.
Пускай.
Это неважно.
И роли никакой не играет.
«…You're just seven seconds away…That's much, too much. I can't touch your heartYou're just seven seconds awayBut, babe, it hurts when we're worlds apartYou're just seven seconds away…»
Сигаретный дым струйкой уходит в открытую форточку, спускаясь капроновым чулком по веткам старого тополя…
Позвонить? Нет?
А почему бы и нет?
— Ты где, моя радость? — дым, свиваясь в причудливые, размытые узоры, стелется по потолку…
— Я? Я у подружки сижу. — голосок звонкий, запыхавшийся, и радостный.
— Ммм… У подружки? Я её знаю?
Подружка… Да, наверное, это так и надо: у неё должны быть какие-то подружки.
— Наверное, видел… Светленькая такая, в твоём доме живёт, кстати…
Светленькая. Замечательно. В моём доме живут десятка три светленьких девушек.
Наверняка я её видел.
