Волк: лихие 90-е - Никита Киров
— Тома, что-то случилось? — окрикнул её я.
— А, это ты, — она посмотрела на дом и поёжилась. — Да бабушка заболела, а дед на дачу уехал. И все на работе. К дяде Грише хотела сходить, чтобы он её в больницу увёз! Скорая-то не едет уже три часа, представь себе!
— Такси не вызывала?
Вместо ответа она вывернула карманы на куртке наизнанку.
— Звони их диспетчеру, — сказал я. — Я оплачу.
— Точно? — она посмотрела на меня. — Дорого же!
— Звони.
Поднялись к ней на третий этаж в хорошо знакомую мне квартиру. Стальную дверь ещё не поставили, была старая деревянная. На входе висела шторка из разноцветных стекляшек на шнурках, которые чуть позвякивали, если их тронуть.
— Да не разувайся, — Тамара уже водила пальцем по диску телефона, набирая номер. — Ничего страшного.
— А идти она может?
— Ну смогу уж, — раздался слабый голос из комнаты. — Куды деваться, раз так плохо всё. Помираю я.
— Не, не помираете, — возразил я. — Вы ещё и меня переживёте, баба Дуся.
И тут я не соврал, старушка дожила до очень преклонного возраста и оставалась жива, когда я попал под ту колёсную пару. Сама Тамара не заметила, что я назвал её бабушку по имени, хотя знать его ещё не должен был.
— А хто это, Тамара? — спросила бабушка. — Не Артёмка?
— Нет, Артемка уехал же.
— Тогда Борька?
— Нет, тоже не он. Знакомый мой.
— Жених твой? — бабушка усмехнулась.
Хотел сказать да, но не будем торопиться. Такси уже ехало, так что я прошёл в комнату помочь бабушке встать.
На главном месте стоял телевизор Рубин с деревянным корпусом, накрытый салфеткой, сверху на нём стояла ваза. Бабушка лежала на армейской кровати с пружинами, над ней на стене висел тёмно-красный ковёр.
На другой стене висели многочисленные фото в рамочках, собранные ей за всю жизнь. Как-то раз она мне очень долго и подробно рассказывала, кто на них изображён. Настолько подробно, что даже сейчас я мог бы сказать, кто все эти люди.
— Ну, — я откашлялся. — Теперь надо как-то спуститься во двор, баба Дуся.
Она закряхтела, подобрала костыль и с моей помощью поднялась. Тома пошла говорить таксисту, чтобы ждал, а я повёл старушку вниз.
— Ты же Ваня? — продолжала гадать баба Дуся.
— Нет, Максим.
— Какой Максим? Воронцов?
— Нет.
— Горбунов?
— Нет, Волков.
— Не знаю такого.
Вышли на улицу. Тут уже столпились любопытные дети, разглядывая нас.
— Тома, у меня там гробовые на книжке лежат, — тяжко сказала бабушка. — Надо в сберкассу съездить, снять их.
— Так сгорели же они, забыла?
— Вот тьфу ты, точно. Вот теперь не буду помирать, — заявила она. — Вот как тут помрёшь? С такими-то ценами!
— Тогда живите вечно, — я усмехнулся.
Ну, ещё двадцать пять лет баба Дуся продюжит, это я знал точно. Усадил её на заднее сидение, Тома рядом с ней, а сам я сел на переднее. Таксист взял деньги сразу, но всего сто двадцать тысяч, ещё прилично.
Он вырулил на дорогу, только пропустил огромный чёрный джип Чероки, который с огромной скоростью пронёсся рядом с нами. Это кто-то мясокомбинатовский, кажется, Саша Китаец, если я не путаю.
— На тот свет торопится, — сказала бабушка.
— А что случилось с вами? — спросил я.
— Так живот, и голова. И ноги болят, и глаза не видят…
Жаловаться она может дольше. Таксист чуть прибавил звук в магнитоле. Играл «Чио Чио Сан, я хочу быть с тобой», уже старая песня группы Кармен.
По дороге встречались ещё джипы, было много и милиции. Город точно на ушах, но пока будто ещё ничего не началось. Хотя нет, уже скоро стало понятно, что всё началось, только ещё не было на виду.
Скорых рядом с городской больницей не было. Но когда мы начали помогать выйте бабушке, приехала одна, к другому входу. Оттуда выгрузили носилки с залитым кровью парнем в спортивной куртке и штанах с лампасами.
— Опять братки стреляются, — тяжело и с придыханием сказала бабушка, пока мы помогали ей забраться по лестнице. — Стреляются и стреляются, но никак не кончаются.
— Так новые идут, — заметил я.
На больницы в то время и смотреть страшно было. Ремонт не делался годами, грязный линолеум под ногами то поднимался, то опускался, свет почти нигде не горел. А уж палаты здесь, это нечто.
Надо найти доктора, чтобы он её осмотрел, договориться с ним на всё. Тамаре придётся побегать домой и туда, носить бабушке еду, покупать шприцы и лекарства, ведь здесь почти ничего нет, кроме марганцовки и градусников.
Хотя, это можно решить быстро. У них должны быть заначки для тех, кто готов платить дополнительно.
— Да подойду я скоро, — усталый доктор, которого я выловил в коридоре, вздохнул, посмотрев на меня. — Но нет у нас ничего! А я тороплюсь, надо…
— Задерживать долго не буду, — твёрдым голосом сказал я, преградив ему дорогу. — Отниму только немного вашего времени, доктор. Но чтобы всё было по высшему разряду.
Купюра в сто долларов перекочевала из моего кармана в его. Доктор оживился, забыв, что куда-то торопился.
— А где больная? Сейчас мы живо сообразим.
Бабушку положили в больницу, для неё нашли нормальную палату, а тут такие были. Вместо холодной комнаты, со стен которой сыпалась штукатурка, с окнами, которые были закрыты фанерой, и торчащими ржавыми трубами, бабу Дусю положили в приличное чистое место с белыми стенами. Здесь даже телевизор был и маленький холодильник.
Ну и добавил немного рублями на всякие лекарства, шприцы, капельницы и прочее. В общем, познал все прелести бесплатной медицины в девяностые.
— Макс, я тебе за такси верну, — сказала Тома, когда мы вышли с ней на улицу. Она не была в курсе моих переговоров с персоналом и трат. — А то я пока не работаю, а у бабушки…
— Всё хорошо, ничего не надо, — возразил я. — Помог и ладно. Здоровья бабушке. Кстати, я тебе позвоню на днях.
— Ага, конечно!
— И по улице аккуратнее ходи, а то мало ли. Неспокойно сейчас.
Скорая привезла ещё одного раненого парня. Что-то многовато их становится. Чувствую, скоро у врачей будет много работы.
* * *
— Да чего ты злишься? — спросил я.
— Да не злюсь я! — прорычал Женя.
Он, мокрый, как после бани, стоял напротив меня в стойке, держа боксёрские перчатки у головы. На головах у нас шлемы, на ногах защита. Давно мы с ним не устраивали спарринги, ещё со школы.
Ох, и злющий он, когда дерётся, даже на тренировках. Спарринги у нас и так всегда были жёсткие, но против Жени — это всегда что-то с чем-то, а сейчас так ещё хуже. Ещё немного, и он бы начал грызть перчатки.
Он атаковал, забывая про защиту, лишь бы задеть меня посильнее. Я держал дистанцию, пробивая лоу-кики, этим и спасался от его напора. И не забывал, что в любой момент мне может прилететь мощный пинок по башке или в корпус.
Вот только что едва спасся и прописал ему в бедро. Раздался отчётливый шлепок, Женя отошёл, поморщившись. Со всех сторон шёл шум. Скрипел пол, кто-то мутузил грушу, кто-то тоже устроил спарринг. Здесь только взрослые, которые собрались вечером по нашему приглашению.
— Всё, хорош, — Женя остановился, сдёрнул перчатку и почесал отбитое бедро. — Ты как всегда, Волк. Только по ногам и бьёшь. Отсушил.
— Ну, а что ты хотел? — я стащил шлем. — Защищаться надо было. Хорош психовать, Жень, нормально всё.
Успокоиться Женя не мог долго, злился, пару раз пнул со всей дури грушу. Но наконец пришёл в себя.
— Ничего не поменялось, — сурово сказал Семёныч, положив руки на пояс. — Максим только по низу хорошо работает, а Женя по верхам. Но ты бы, Женёк, ещё бы в голос говорил, куда бить собираешься. Прям всем телом показываешь, куда ударишь! Совсем всё забыл.
Взрослая секция ещё не открылась, да и подростковая-то ещё не начала работу, пока ещё не оформили всё до конца. Но потренироваться нас пустили. Я пришёл сюда вечером посмотреть, кого можно будет сманить ко мне, когда откроюсь. Женя обещал ещё позвать несколько знакомых, кто был в Чечне. Говорит, положение у них так себе, но в банды не идут. Пока не идут.
Сейчас тут в основном старые ученики Семёныча. Не все, конечно. Многие тогда приходили, когда я их звал, чтобы отбиваться. Не трусы, молодцы. Форму подрастеряли, а Валера так вообще отрастил брюхо. Но это мелочи, нагонят.
Некоторые кучковались у окна, обсуждали новости, арест
