Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные
Всё. Эти шесть батальонов, чуть не треть королевской пехоты, больше не смогут атаковать. Они полностью разбиты и отступают к лесу. Моих убитых все еще можно пересчитать по пальцам, половина - от осколков собственных мин. Слишком близко заложил последние ряды, пудовые бомбы - это сила! А времени шестой час утра, весь день впереди. Что он принесет, неизвестно. Надо осторожно, по очереди, накормить людей, благо котлы с кашей мирно дымятся в середине укрепления.
Настроение в полку круто переменилось к лучшему, солдаты забыли недавний страх и чувствовали себя непобедимыми богатырями. Теперь с ними можно в огонь и воду. Меня окончательно покинуло беспокойство по поводу шведской артиллерии: наверно, у Карла кончился порох. Я ошибался. Когда остатки его армии сдались на Днепре, три десятка орудий имели боевых припасов не очень много, но вполне достаточно, чтобы устроить нам на редутах кровавую баню. До сих пор не понимаю, почему король и его генералы - все опытные полководцы - не использовали пушки. Берегли для более важных битв или слишком презирали русскую армию? Артиллерия не спасла бы шведов от поражения, но оно могло оказаться не столь решительным, а гибель моя и моего полка - более чем вероятной. Парадокс: выиграв больше всех от пагубной самонадеянности Карла, я преисполнился негодования за то, что он зря губил своих солдат. Это противоречило моим представлениям о долге монарха в отношении подданных.
Через час или полтора показалась конница, и мы изготовились к бою; но кавалеристы оказались русскими драгунами. Несколько полков проскакали туда, где скрылись разбитые нами шведы, вскоре послышались залпы, все более жидкие и удаляющиеся. Чем реже палили ружья, тем сильнее - солнце. Небо наливалось жарой, и даже северный ветер не приносил прохладу. Плавный изгиб рельефа скрывал от меня главный лагерь и поле перед ним, еще несколько томительных часов только по звукам я догадывался, что происходит. Потом появились казаки: хороший знак. Но только получив достоверные сведения, что неприятельская армия в беспорядке отступает через Будищенский лес (и, стало быть, не пойдет через нас), я разрешил солдатам выйти из укрепления и собрать законные трофеи, разогнав подбиравшихся к убитым нами шведам наглых кавалеристов.
Бригадир, выслушав рапорт о ходе и результатах боя на головном редуте, позволил мне лично отправиться к фельдмаршалу за распоряжениями: теперь наша оборонительная позиция теряла смысл. Весь ход баталии читался по лежащим на поле мертвым и умирающим. Там, где людские и конские трупы вперемешку, шведская кавалерия атаковала нашу линию с фланга. Граница, где кончаются полуголые, раздетые до белья, покойники, показывает, насколько продвинулся неприятель в последней атаке. А кучи тел, лежащих чуть не в несколько слоев - место, где истреблены окруженные вражеские батальоны. Уже в лагере от знакомого офицера я узнал, что взяты Пипер и Реншельд; а вот и они сами рядом с веселым, радостно смеющимся государем. Здесь же Шереметев и все генералы. Доложив о происходившем утром на редутах, я оказался увлечен за пиршественный стол, если можно так назвать постеленную на землю скатерть с выкопанным вокруг ровиком для ног, и с удовольствием выпил несколько первых здравиц. Потом, улучив момент, дезертировал с праздника и поспешил в полк: хотя никаких дел не ожидалось, в такое время лучше быть со своими.
Мордвинов, капитан первой роты, оставленный в батальоне за старшего, доложил об отсутствии происшествий и поставил передо мной тяжело брякнувшую солдатскую шляпу:
- Ваша доля, господин полковник.
Она была наполнена серебром. Фунтов двадцать, не меньше. И еще узелок из чистой тряпицы здесь же, среди монет. Золото или драгоценности.
Военная добыча составляла законную прибавку к жалованью. Вещи обычно оставались тому, кто взял, деньги и ценности складывались в общий котел: половина нижним чинам, половина офицерам, соразмерно окладу. Шведы, беспощадно ограбившие Польшу и Саксонию, несли на себе огромные богатства. Именно на себе: превратности военной жизни не позволяют оставлять ничего ценного в лагере.
Не то, чтоб я брезговал кровавыми деньгами... Нет. Иметь собственные средства очень не помешало бы: расходы на опыты, стоящие в кругу моих интересов, но лишенные прямого военного смысла, очень сложно обосновать перед царем или Ромодановским. А потребность в научных книгах из Европы может подвигнуть любознательного читателя даже на разбой. Но я чувствовал какое-то препятствие или неловкость. Определенную зависимость от тех, с кем делишь деньги. До сих пор мои отношения с подчиненными оставались прямыми, как ружейный ствол, с резкой разделяющей гранью. Совместный раздел добычи поставил бы нас на одну ступень.
Но и отказаться нехорошо. Люди насыпали серебра по обычаю и с чистым сердцем, не взять - как в душу плюнуть. Высокомерно будет выглядеть и обидно.
- Ефим, а где наш полковой батюшка, отец Мартын? Убитых хоронит?
- Похоронил уже. - Капитан покосился на деньги, угадывая мой замысел. - Ради Бога, не верь долгогривым, Александр Иваныч! Они деньги-то возьмут, а милосердия от них хрен дождешься, только себе пузо нажирают.
Грубо, но правда. Я задумался. Если на гошпиталь... Так у меня раненых сегодня мало, все чужим уйдет. По-иному попробуем.
- Скажи Викентьеву, чтобы построил полк после ужина. Царское слово сказать надо.
Петр не приказывал мне благодарить от него солдат, но разве благодарности не было в его сердце? Он бы, конечно, велел ее передать, если бы вспомнил о том. Зато воины мои глядели орлами: еще бы, сам царь о них думает! Гордость, честолюбие, любовь к государю - вот струны, которые я настраивал в их душах.
- А теперь о другом. Шведов мы сегодня побили множество, своих людей потеряли - всего ничего. Добыча хорошая. Только не всегда так будет: в чистом поле биться - это вам не с вала стрелять.
Предложение устроить складчину на будущее, чтобы помогать раненым, искалеченным и семьям убитых однополчан пришлось по душе солдатам, не забывшим обычаи мирской поддержки. Доли я решил не устанавливать, а пустить на совесть людей:
- Свою часть всю отдам, мне государева оклада хватит. Сами решайте, сколько кому не жалко. Выберите артельщика надежного, и пусть принимает деньги.
Подробности я целиком предоставил солдатам, чтобы дело устроилось по мужицким понятиям о справедливости. Так родился полковой запасный капитал, о котором потом рассказывали самые удивительные небылицы. Хранился он вместе с полковой кассой - но особо. Одно отделение - казенные деньги, другое - собственные, только общие. Не раз они нас спасали от голода при задержке жалованья, то таяли, то умножались, а в свое время были успешно пущены в оборот. Началось же все с серебряных талеров, награбленных шведами в Саксонии и взятых с их трупов под Полтавой.
Часть третья. Война с Турцией (1710-1712)
От Полтавы до Киева
После того, как я добился чина полковника и в первом же бою убедительно подтвердил, что оного достоин, мой нестерпимый карьерный зуд начал понемногу успокаиваться. Не будучи наследником герцогского или графского титула (или другом юности русского царя), в тридцать лет трудно рассчитывать на большее. Ясно сознавая, что моя воинская опытность все еще слишком недостаточна, я хладнокровно смотрел на Меншикова, шагнувшего в фельдмаршалы, Брюса, ставшего кавалером св. Андрея, Келина, прыгнувшего через чин в генерал-майоры, и других, превосходивших меня возрастом и заслугами и получивших больше в том водопаде милостей и наград, который на всех нас обрушился после того, как остатки шведов капитулировали на Днепре. Не хочу сказать, что моя награда была маленькой - скорее наоборот. Но я не умел ценить такие вещи и просто растерялся, став обладателем трех сотен душ, затерянных в лесах где-то между Тверью и Вязьмой.
Какие доходы можно получать с крестьян, ковыряющих убогой сохой тощие суглинки и подзолы? Величайшая загадка, как они ухитряются сами не помереть с голоду, занимаясь земледелием на почвах, не одаренных плодородием и в климате чрезвычайно суровом. Сравнивая российские пустоши и болота с цветущими долинами Пьемонта или Ломбардии, должно удивляться, что в этой стране вообще существует хотя бы скудная цивилизация, - ее поддержание требует определенного достатка.
Вся Европа измеряет состоятельность землевладельца количеством и плодородием его земли; в России оная так плоха, что почти не имеет ценности. Здесь богатством считают крепостных людей, коих, не обинуясь, именуют рабами. Если два благородных господина с разных концов Европы захотят похвастаться своими имениями, один скажет: 'у меня тысяча арпанов виноградника', другой - 'у меня тысяча душ'.
Ставши в одночасье рабовладельцем, я не знал, какое употребление из этого сделать, пока вечная нехватка заводских работников не подтолкнула к простому решению. Первой же зимой, проезжая из Лифляндии, завернул в свои деревни и забрал в Тулу всех, кто показался годным и не успел спрятаться. Остальных ничем не обременял.
