Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа
Новость сообщили рабы, принявшие наших лошадей. Я почувствовала, что Иоханан задрожал. Нет, это была дрожь не страха, но долго сдерживаемого напряжения. Чуть позже, когда мы все собрались за поздним ужином – холодным, разумеется, никто нас не ждал сегодня, но мы уже привыкли довольствоваться пресными лепешками, просольным сыром, оливками и молодым вином, – он встал и попросил нашего внимания.
– Великий день настал, – сказал он. – Как земля, страдая, ждала дождя, как невеста, томясь, ждала жениха из дальнего похода, так и народ ждал своего обетованного царя, царя-избавителя. Подобные бесконечной ночи, тянулись неправедные годы. И вот свершилось: приходит к нам царь. Не в злате и рубинах он, а в простой одежде солдата и пахаря; не нефритовый скипетр в его руке, а острый железный меч. И путь его будет не путем роз, а путем огня и крови. И всякий, идущий с ним, не сможет знать, где уснет и кем проснется, и как сядет вечерять, а встанет на бой, и кто спасет, а кто предаст, и к какому краю над пропастью подведет его судьба. Пока не вострубили трубы и не взгремели кимвалы, насладимся же покоем и возрадуемся, ибо завтра уже не скитания ждут нас, а сражения, и не усталость, а простая смерть без милости и надежды. Кто из тех, кто ликует сегодня, умрет завтра? Кто, зачав, не увидит детей своих? Кто, сняв урожай, не вспашет новой борозды, кто, слепив горшок, не обожжет его, кто, срубив дерево, не поставит дом? Несть им числа. И кровь их на наших руках, братья мои, и смерти их на нашей совести, и слезы их вдов и сирот, родителей и невест. Но так вышло, что нельзя иначе…
Он сел. Мы долго не говорили ни слова.
Да, с этого дня все переменилось, хотя переменилось неуловимо. Так прозрачное облако набегает на солнце. Так ты зачинаешь во чреве, еще не подозревая о том.
Семь месяцев прошло с последнего мятежа в Иерушалайме до дня провозвестия, но многие из тех, кто потерпел тогда оскорбление и смертную обиду, еще и не думали остывать. Услышав о новом царе, каждый из них бросал свой плуг или свою иглу, или молот, или книгу, брал с собой малый запас и трогался в путь на север. Тупое и неотвратимое движение по дорогам и без дорог несколько тревожило римлян, но прекратить его было невозможно – все равно что перегородить ручей сетями.
Пилат к новостям из Птолемаисы отнесся просто: да, вот объявился новый самозванец, таких была дюжина до него и будет дюжина после; опасности он не представляет, поскольку римская сила неодолима; при этом «орлы мух не ловят»; так пусть его либо зарежут свои же, либо он соберет вокруг себя несколько тысяч оборванцев; тогда их можно будет и прихлопнуть всех разом.
Наместник Сирии и прямой начальник Пилата, Вителлий, видел дело иначе. Я точно знаю, что его люди тайно встречались с Иешуа еще в Сидоне, пытаясь выведать у него, будет ли он верен Риму или же противен ему. Иешуа объяснил, что против римского покровительства ничего не имеет, а хочет лишь процветания и стяжения народа и торжества Закона. Вителлий, хорошо зная, каким рассадником беспокойства стали еврейские общины в провинциях, а особенно в Сирии и Египте, счел за лучшее не вмешиваться в дела Иешуа, но не вмешиваться благожелательно, при этом как бы незаметно для себя патронируя ему. Потом мне говорили даже, что он настоятельно отсоветовал Пилату писать доносное письмо императору Тиберию про Иешуа, про его притязания на царство и про тех, кто его снабжает деньгами и оружием, мотивировав это тем, что Иешуа-де исполняет полезную работу, заставляя накопившееся недовольство Римом работать на укрепление Рима; посмотрим, как обернется дело, сказал он, как этот плотник себя проявит – а вдруг и будет смысл просить императора назначить его царем? Это было сказано будто бы в шутку, но Пилат запомнил слова. Пилат вообще запоминал все – другое дело, что это шло ему на пользу очень медленно.
Не знаю, правда ли это, или просто одна из множества легенд, появившихся среди людей, чтобы объяснить странности времени и обстоятельств.
В эти дни в городе вновь вспыхнуло недовольство, и произошло оно явно от обид священничества. Уже много лет Иерушалайм страдал от недостатка пресной воды; колодцы, цистерны и источники в стенах города не справлялись, воду приходилось возить в бочках издалека. Пилат затеял водопровод, такой же, как и в других городах империи. В двух местах выше по долине Кедрон били неиссякающие ключи, и если их подвести к городу, то нужда в воде будет покрыта с большим запасом на будущее. На строительство водопровода Пилат собрал однократную дань со всех горожан, а также – меньшую – со всех жителей провинции, поскольку и они бывают в городе и пользуются его благами; недостающую сумму он взял у римских банкиров, не желая связывать себя обязательствами с еврейскими. Работы начались, но вскоре прошел слух, что деньги на строительство префект забрал из храмовой сокровищницы. Деньги от Храма он действительно получил, и немалые, но только потому, что Храм был крупнейшим потребителем воды. Итак, вновь начались волнения, на рабочих нападали, мешали им строить, избивали. Производители работ наняли охрану из жителей самарийских городов, и однажды охранники с дубинами окружили толпу беснующихся и крепко поколотили их. Разумеется, все говорили, что это сделали солдаты и что убито множество людей. На самом деле никто не погиб, хотя было переломано множество ребер и выбито множество множеств зубов. Строительство продолжилось и через год было успешно завершено.
Но за это время произошло много других событий…
Через семь дней после провозвестия Иешуа появился в Галилее. И вновь, как в Птолемаисе, явление его было обустроено во время свадьбы. Свадьба происходила в Кане, богатом и древнем городе – кажется, самом древнем в Галилее. Когда объявили, что среди гостей присутствует царь иудейский Иешуа, фонтан на городской площади забил вином – и бил так три дня.
Присланные солдаты вернулись ни с чем.
Злые люди говорили потом, что Антипа тайно встречался с Иешуа в те дни, но я не могу этого ни подтвердить, ни отвергнуть. Возможно, что так и было. Допустим, что так и было. Что ж, понятно простое желание дяди познакомиться с племянником и убедиться, что перед ним не самозванец; понятно и желание правителя узнать, кто претендует на соседние земли; понятно все. Не знаю, убедил ли Иешуа Антипу в своей истинности? – ведь что у него было: пятна на теле (говорили, что такие же были у Ирода; не знаю), перстень с печатью и имена людей, которые могли выступить свидетелями – Оронта в первую очередь. Известно, что за Оронтом Антипа не послал, но значит ли это, что он удовлетворился другими доказательствами? Нет, я так не думаю. Скорее, он просто решил выждать, как все обернется, а чтобы вернее выжидать, нужно как бы не до конца знать положение дел.
Так или иначе, в Галилее Иешуа поначалу ничто всерьез не угрожало, хотя формально его не признавали и даже порицали с площадей. Но делали это подчеркнуто незлобиво.
Другое дело, что и помощи ему никакой не было. Да, Антипа особо не мешал ему, но и не помогал ни на йоту.
Жаль, жаль, что не смогла я задать Антипе долго мучивший меня вопрос: а все же в глубине души был ли он уверен, что перед ним тогда стоял его родной племянник? Не потому, что это на что-нибудь повлияло бы, нет, я-то знаю, как можно резать и травить родных и самых родных. Нет-нет, тут что-то другое, и за этим простым вопросом стоит какой-то больший, какой-то иной вопрос, который я пока не могу рассмотреть и назвать вслух. Но я постараюсь. Может быть, за этим я и затеяла вот это письмо. Когда пишешь, мысли делаются яснее. Наверное, так. Да.
Что же представляла собой наша армия? Это было отнюдь не то вооруженное вилами и кольями поголовье, что окружало Шимона – у них храбрость граничила с безумием, а готовность умереть ужасала. Нет, Иешуа сразу сказал, что намерен не воевать, не заливать страну кровью, а покорить ее нежно и бережно – может быть, так, чтобы римляне и не заметили этого.
Потом, уже в другой жизни, я познакомилась с человеком, который придумал и воплотил нашу армию. Звали его Гектор, родом он был с Крита, и за свою жизнь он участвовал по крайней мере в шести войнах против римлян. Он гордился тем, что на родном его Крите есть немало мест, где не ступала нога римского легионера.
Да, римская армия – сильнейшая в Ойкумене. Но только тогда, когда вступает в бой на своих условиях. Чтобы успешно бороться с нею, бой ей нужно навязывать тогда, когда ей сражаться неудобно – и без стыда избегать боя, когда она развернута для сражения и готова к нему. Примерно так действовали в те времена повстанцы в Иллирике и Каппадокии, но им не хватало продуманной организации. Гектор эту организацию создал.
Основу армии составлял пентон – несколько бойцов-панкратиоников, обычно от трех до двенадцати, хорошо знающих друг друга и понимающих без слов. Во главе пентона стоял пентоник, который либо сам набирал себе бойцов – когда армия формировалась, либо избирался бойцами, если прежний пентоник погибал. Двенадцать пентонов составляли апостолон, названный так по апостоле, «посланию» – легкому знамени на высоком древке, видимому издалека; на самый верх древка, выше знамени, можно было быстро и легко поднять сигнальный флаг, значение которого легко понималось пентониками. Таким образом, начальник апостолы мог легко руководить своими бойцами, разбросанными на большом пространстве боя. Это давало особое преимущество в городах, когда сигнальщики поднимались на крыши или башни.
