Фигль-Мигль - Волки и медведи

– Город не допустит, чтобы по Неве армии туда-сюда гуляли, – сказал контрабандист. – Да и лёд вот-вот тронется.

– Тронется и пройдёт, – упорствовал я. – Тогда по чистой воде на лодках. В нашу сторону им вообще по течению.

– Правильно, Разноглазый, мыслишь, – одобрил меня Плюгавый. – Но не туда, не туда. – Он поднял палец, нос и плечи. – Календула с китайцами переговоры ведёт, гнида продажная. То есть это он думает, что он, а на деле – они с ним. Интервенция у китайцев в плане! Пятую колонну обрабатывают! А те и рады жопой плясать!

– Чо за бред! – закричали контрабандист и Анжелика.

Плюгавый отмахнулся.

– Китайцы мутят! – изо всех сил крикнул он. – Не с Календулой, так с ментами! Со всеми разом! Оптом вас, предателей, скупают! Родина всё знает! Обо всех знает!

– Ну ты уж того, Ваша Честь, – сказала Анжелика разгневанно. – Сдуйся. Нашёлся один патриот на всю округу! Не хуже твоего Родину любим. И в геополитических интересах тоже, знаешь, разбираемся. – Под килограммами косметики её лицо рдело глубоко в землю упрятанным вулканом, и можно было скорее вообразить, чем увидеть, как бушующая кровь расцветает узорами и язвами капилляров. – Предъявы делаешь? Морали давишь? А как насчёт того, что китайцы всю дорогу губернатору заносили? А у Колуна твоего какие дела на севере?

– Клевета! – завопил Плюгавый. – Измена!

– Казнокрады! – заорала Анжелика. – Ворьё примеченное!

– Убивают! – грянуло откуда-то сбоку.

Никого, кроме меня, этот крик не отвлёк от дискуссии, да и мне не столько хотелось знать, кого там убивают, сколько были скучны взаимные счёты разбойников. Я развернулся вместе со стулом и стал прилежно вглядываться.

Народные дружинники вознамерились накостылять менту, а для этого его нужно было вытащить из-за стола и – в идеале – из Ресторана. (Свычаи и приличия возбраняли устраивать драки в самом Ресторане, живым напоминанием о чём уже стоял наготове с хлыстом в руке владелец заведения.) Миксер был здесь же и с озабоченным видом следил за своими парнями. Мент – замечу, в штатском, что не мешало его идентифицировать, но указывало на внутренний надлом, – верещал, лягался и кусался. Народ за соседними столиками начинал жаться и ёрзать, за столиками подальше – засматривался, не прекращая жевать. Оркестрик, подсобравшись, грянул нечто похабное.

Дружинники наконец одолели и поволокли заходящееся от ужаса тело прочь. Миксер двинулся следом: посмотрев сперва на хозяина Ресторана, даже шагнув в его сторону, но передумав. Хозяин отвечал очень напряжённым и мрачным взглядом. В меня кинули комочком хлеба.

– Да, Анжелочка?

– С нейтральными зонами всегда так, – сказала Анжелика спокойно. – Кому нейтральная, а кому – нет. И главное, ни за что не угадаешь.

– Тут уж какой расклад, – согласился контрабандист. – Чего гадать, пока не увидишь.

– Хозяин-то, – сказал я, – как переживает.

– Попал под замес, чего переживать.

– А репутация? Он же гарант… своего рода.

– Вот пусть и поглядит, чего его гарантии стоят, – отрезала Анжелика.

– Это против правил.

Они неодобрительно зафыркали.

– Ты скоро останешься единственным, кто их соблюдает.

– Если кто-то перестаёт соблюдать правила, – ответил я, – они от этого быть правилами не перестают.

– Даже если вообще все перестанут?

– Даже так.

Плюгавый, который и без того подозрительно долго молчал, не вытерпел и крикнул:

– Для гада правила важнее Родины! Гаду предать неймётся! Здесь Родина правила устанавливает, понял, нет?

– Молодец, Ваша Честь, – сказала Анжелика, но улыбнулась мне: сочувственно, покровительственно и с долей презрения. – Не в правилах дело, дело в людях. Люди решают, какое из правил сейчас правило, а какое – нет. Знаешь, как это называется?

В Ресторане голоса, дым, музыка, пар от еды и тел сбились в плотную пелену, сквозь которую уже не просвечивал рисунок жизни. Кривой, неудачный, некрасивый, он тем не менее существовал, и его осмысленность, заложенный в него намёк – пусть в этом случае, наряду с детскими каракулями или набросанным в темноте, лихорадке и спешке черновиком стихотворения, воплощение оказалось бесконечно далеко от задумки – не давали миру развалиться. Теперь я его не чувствовал, не видел, сколько ни вглядывался.

– Разноглазый!

– Да, знаю, – сказал я. – Хаос.

Когда через пару дней я работал на Миксера и тот хмуро жаловался на безвластие и неразбериху, мне пришлось заметить, что людям, беспредельничающим в нейтральной зоне, грех потом удивляться. «Беспредельничают всегда другие», – сказал Миксер. Мы не обменялись ни единым бранным словом, но атмосфера вмиг утяжелилась, а лица присутствующих покраснели. «Шшшш», – сказал я.

Городской совет действительно прислал на Финбан комиссию. Расследование преступлений против человечности свелось к тому, что комиссия из трёх человек (поседелый клерк от юридической службы Горсовета и два профессора с В.О.) засела в особняке администрации и погрузилась в изучение бумаг. Ничего сверх того, что было написано на бумаге, они не видели – да притом и бумаги им принесли не всякие, – а приём жалобщиков, что также входило в программу, всё откладывался и откладывался из-за трудностей в согласовании регламента.

Профессора (специалист по Спинозе и специалист по Блоку) горели рвением – аж руки тряслись при мысли о всех обидах и несправедливостях, какие можно сделать человеку, – но с юристом я поладил. Не угрюмый, не унылый, невозмутимо сосредоточенный, он тихо корпел в отведённом ему углу и, когда разговаривал со мной, не трудился скрыть поблескивавшую в глазах насмешку.

– Что вы будете делать дальше?

– Представим Горсовету отчёт.

– А Горсовет что сделает?

– Вынесет резолюцию. – Он закрыл и перебросил какую-то папку из одной стопки в другую. – Можно даже предположить какую.

– О необходимости положить конец?.. – предположил я. – Навести порядок?.. В таком роде?

– В таком. Вы прекрасно сформулировали наши ближайшие пожелания.

– А что потом – оккупация?

– Нет. Резолюция не даёт права на силовое вмешательство во внутренние дела провинции.

– Почему?

– Это спровоцирует ещё большее насилие.

– Вот как, – сказал я. – И по какой методике вы его измеряете?

Он взглянул… скажем так, дружески. И ответил:

– Вы умный человек, патриот – хотя и с видом на жительство – кстати, поздравляю – в метрополии, – и, видя, что происходит, сердитесь. И я бы на вашем месте сердился. Наша комиссия, – он пожал плечами, – действительно производит то ли комичное, то ли удручающее впечатление, и я – на своём собственном месте – был бы против её назначения, если б моим мнением соблаговолили поинтересоваться. Что ж тут делать, коли делать нечего! Но взглянув на вещи трезво – а этот взгляд, полагаю, присущ вам в высшей степени, – вы должны будете признать, что в сложившейся ситуации причинение наименьшего зла уже есть благо. Не думаю, что мы окажемся заметным сдерживающим фактором. Но и в усилении дестабилизации нас будет не упрекнуть. – Он говорил как писал, притом казённую бумагу. А теперь, явно устав говорить, заскучал и торопился поставить точку. – Пока что наша миссия – привлечь к проблеме ваше же внимание. Если местная власть найдёт в себе силы контролировать…

– Местных властей сейчас по числу банд, и никто из них контролировать не в состоянии.

– Будем надеяться на лучшее.

– Неужели в Городе не видят, что рано или поздно всё это хлынет к ним?

– Ерунда, – сказал он искренне. – Вам – ведь есть в вас что-то злорадствующее, не так ли? – хотелось бы верить в подобное развитие событий. Но оно невозможно.

Юрист был неглупый, опытный, и я не мог понять, почему он не понимает. Я сделал последнюю попытку.

– Сперва Город делает вид, что ничего не происходит. Потом присылает гуманитарных клоунов. Когда по Невскому пройдёт парадом Национальная Гвардия Охты, вы, очевидно, ответите резолюцией о недопустимости нарушения границ?

– Господь с вами, при чём здесь Охта?

– Абсолютно ни при чём. Какое отвратительное кликушество! – сказал новый голос: глубокий, взволнованный.

Мы разговаривали в кабинете Потомственного. Хозяин кабинета принял комиссию со слезами на глазах, не знал, чем угодить, не отходил от профессоров (величая каждого «господин профессор», с благочестивой радостью глядя на их товарищество – и не зная, что в коридорах университетской жизни эти товарищи не раз пытались вырвать друг другу горло). Теперь он стоял в дверях и пронзал меня взглядом.

Вид у юриста сразу стал сонным.

– Ммм… Пётр Алексеевич…

– Простите, Юрий Леонидович, что так вторгаюсь, – сказал Потомственный строго в его сторону, а в мою боком излучая пышущее недовольство. – Только что пришли документы по милиции.

– Замечательно. Приобщу.

– Не лучше ли выделить их в отдельное производство?