Анатолий Матвиенко - На службе зла. Вызываю огонь на себя
Впервые за несколько лет Никольский вспомнил Спиридонову. Ей пятьдесят семь. Не очень много, но для профессионального политзэка достаточно.
Одолела дремота, а потом накатил странный и чрезвычайно отчетливый сон. Как синематограф, только с цветом и запахами.
По лесной дороге пылила колонна из полутора десятков грузовиков. Издалека донеслось буханье — то ли артобстрел, то ли бомбардировка. Затем начал накрапывать дождь. Дорожная пыль моментально превратилась в грязь. На небольшой поляне головной грузовик остановился, из кабины вылез капитан в форме госбезопасности, старающийся не перепачкать сапоги. Повинуясь его жесту, сбежались старшие машин. Капитан отдал какую-то команду, махнув рукой в сторону опушки, метров тридцать-сорок от колонны, и поросшего кустарником оврага.
С задних бортов на землю спрыгнули солдаты с винтовками, за ними неторопливо опустились помятого вида люди в одинаковой непрезентабельной одежде. Некоторые пытались прихватить узелки, но под окриками конвоиров бросали их обратно в кузов, затем под дождем и ветром покорно плелись к опушке.
Откуда-то Никольский знал, что это — Орловская губерния, точнее, Орловская область, а верхушками деревьев сердито колышет Медведевский лес. Во сне все казалось очевидным, включая знание, что сейчас доблестные бойцы ГБ будут расстреливать политических заключенных.
Капитан что-то выкрикнул, от кучки смертников отделили человек двадцать мужчин покрепче и оттеснили в сторону. Остальных выстроили в ряд.
Измученные немолодые лица. Их золотые годы пришлись на революционный семнадцатый и Гражданскую войну. Троцкисты, уклонисты и прочая элита ВКП(б), в определенный момент переставшие вписываться в монолитные ряды сталинской коммунистической партии.
А потом Никольский увидел знакомые черты. Неужели изможденная женщина с вытянутым некрасивым лицом — Мария? Он видел ее отчетливо, как и в тот декабрьский день, когда ей в голову ударил приклад пограничника. Трудно узнать, но точно — она. Рядом столь же избитый жизнью мужчина, поддерживающий под локоть. Наверно, так лучше уходить в небытие, когда ты знаешь, что не один и до последней секунды кому-то нужен.
Никто не бросился в лес. Люди, которые довели страну до того, что массовый расстрел в лесу стал обычным делом, спокойно взирали на своих палачей. По лицам струились ручейки дождя, никто не вытирал глаза. Некоторые даже запрокидывали головы к сумрачному небу, принимая сентябрьский дождь за прощание с Родиной и жизнью.
Почему никто не бежал? Они устали бороться? Или, быть может, на пороге вечности на них опустилось высшее знание. Такое же, как на Марию, когда она, осужденная на смерть царским судом, лепила из хлеба висельников в камере. В свете этого понимания попытка к бегству и прочая суета выглядели ничтожными и недостойными.
Капитан что-то выкрикивал, безуспешно удерживая бумагу, на которой под дождем расползались чернила. Зачем эти крики, этот приговор, это самооправдание? Политзаключенным безразлично. Когда их выгрузили и выстроили под дулом пулемета в глухом лесу, они догадались — нельзя допустить, чтобы вермахт освободил их.
Так для чего звучат ритуальные мантры: «решением военной коллегии Верховного суда» и «По постановлению Государственного Комитета Обороны»? Наверное, палачи убеждают самих себя, что творят не беззаконие, а социалистическое правосудие. Политзэки уйдут в небытие, а стрелкам жить и дальше с сознанием того, что где-то рядом Красная Армия отбивается от нацистских полчищ, а они, крепкие молодые парни с винтовками, стреляют в безоружных граждан СССР.
Мария и ее спутник повернулись друг к другу. Оба молчат. Все уже сказано. Все, что можно сделать или пережить, — уже в прошлом. Меж ними нет романтической любви. Есть что-то большее в последнем пожатии рук.
Сухим треском рвущейся тряпки прозвучала команда. Лязгнули затворы винтовок, пулеметчик изготовился, чтобы огненной струей перечеркнуть шеренгу людей.
Вдруг лицо Спиридоновой перечеркнула зловещая и безумная улыбка. Глаза в последний раз вспыхнули давно забытым огнем. Она оставила спутника и побежала, расплескивая лужи на траве. Она неслась не в лес, к призрачной свободе, а прямо навстречу черным зрачкам винтовочных стволов. Что-то кричала — лозунги или проклятия, может, просто отчаянное «А-а-а!» Черная юбка развевалась, как на броневике перед корниловскими солдатами. Легендарная валькирия революции.
Первая пуля ударила ее навылет в низ живота, пробив ту самую женскую часть тела, в которой не зародилась и никогда не зародится новая жизнь. Вторая и третья пробили грудь, опрокинули на спину и остановили бег.
Конвоиры подошли к лежащим на земле телам. Прозвучало несколько одиночных выстрелов. Двадцатка временно живых троцкистов пришла в движение, под штыками и дулами они перенесли трупы в овраг. Туда же отправились и сами. Когда стихли последние выстрелы, капитан приказал забросать братскую могилу сучьями и ветками. На более основательное погребение не хватало времени — хотелось быстрее удрать из-под Орла до прихода немцев. Последнее видение: застывшее в безмолвном крике мертвое женское лицо скрылось под охапкой еловых лап.
Никольский вскинулся на кушетке. Он не мог поверить, что сидит один в пустой питерской квартире. Секунду назад был в дождливом лесу под Орлом. Впрочем, наверняка в резиденции Шауфенбаха хватает таинственных штучек, из-за которых снится всякая чертовщина. Но в том, что Мария Спиридонова убита, у него не имелось ни малейших сомнений.
Революция продолжала пожирать своих детей и спустя четверть века после ее окончания.
Следующим мистическим ощущением после цветного сна на Фонтанке стало чувство дежавю, которое он ощутил, попав, наконец, в действующую армию. Разбитая дорога южнее Питера, слева железнодорожное полотно. 76-мм дивизионная пушка образца 1902 года на деревянных колесах, с архаичным прямоугольным щитом от осколков, вместо обученного расчета — вчерашние рабочие. Никольский приник к панораме, снова прикидывая, на какой дистанции открывать огонь по танкам, на какой — по пехоте.
Противотанковые калиберные болванки современные, шрапнель — французского производства, аж с Первой мировой. Совсем плохи дела, если на передовую тянут подобную рухлядь.
Справа раздались крики «Смир-рна! — Отставить», сигнализирующие о приближении начальства. Хлюпая сапогами по размокшей от октябрьского дождя траншее, у позиции материализовалась целая делегация — командир дивизиона лейтенант Задорожный, командир батареи младший лейтенант Петухов и темная личность, которая даже в балетной пачке будет выглядеть особистом.
Лениво скомандовав «смирно» своему расчету, Никольский отдал честь и доложился. Гэбист сразу вылез вперед и заорал:
— Какого хера открыли огонь, старшина?
— Согласно боевому уставу артиллерии, при подготовке оборонительных мероприятий на заранее укрепленной позиции силами расчета производится пристрелка со стороны вероятного направления появления противника. — Никольский, естественно, в глаза не видел артиллерийский устав РККА, но если его писали не полные дебилы, нечто такое там обязательно должно быть.
— Ты мне мозги не трахай, — военный гэбэшник придвинулся так близко, что обдал командира орудия вчерашним самогонным перегаром. — В жопу твой устав. Какого хрена тратил снаряды, которых на врага не хватает?
— Потому что пристреливаться в бою, под огнем врага и силами неопытных расчетов — верная смерть. Танки в первую очередь разобьют артиллерийские позиции, потом без помех приблизятся и передавят пехоту.
— Так ты еще и огрызаешься, с-сука! — особист потянул «ТТ» из кобуры. — Сейчас я тебя прямо здесь грохну.
— Товарищ лейтенант, — обратился Никольский к командиру дивизиона. — Этот гражданин требует нарушения устава и снижения боеспособности батареи. Разрешите его арестовать за переход на сторону врага!
Пистолет затрясся в руке. Желание пристрелить самоуверенного старшину возросло стократно, но делать это после обвинения в пособничестве врагу, основанного на какой-то уставной закорючке, в корне неправильно.
— Товарищ младший лейтенант, никто в моем дивизионе не может быть арестован или расстрелян без моего приказа. Старшина — участник Гражданской и единственный в дивизионе командир орудия с боевым опытом.
— Но открытие огня!..
— Не открытие огня, а пристрелка. Читайте устав, младший лейтенант.
— Я доложу, куда следует, — особист вернул пистолет в кобуру. — Не расслышал, как ваша фамилия, старшина?
— После боя напомните — скажу.
— Охренел вконец?
— Если меня убьют, вам моя фамилия ни к чему. Коли жив останусь — поговорим. А сейчас бегите в блиндаж, товарищ младший лейтенант. Тут жарко будет, не дай бог вашу шкурку поцарапает.
