Ант Скаландис - Меч Тристана
И только какая-то мелочь мешала ему, какой-то пустяк, назойливый, как тонкое зудение будильника на наручных часах. Он даже на левую руку свою посмотрел. Любимых электронных часов фирмы «Касио» на ней не обнаружилось, зато под ногами кое-что лежало.
Сверток, упакованный по всем правилам. Перепутать его было не с чем.
Ну скажите, с чем профессиональный диверсант может перепутать сложенный другим профессионалом легкий десантный парашют старого советского образца?
* * *Ах, как красиво был описан его прыжок древним французом Берулем! Маша потом, у ночного костра в Мюррейском лесу, читала ему наизусть эти казавшиеся смешными строчки:
Ни мига не теряя зря,Несется мимо алтаряИ из окна, с отвесной кручиКидается, затем что лучшеРазбиться насмерть, чем живьемСгореть при скопище таком.Но буйный ветер налетает,Его одежду раздувает,Несет на камень плоский плавно —Спасен от смерти рыцарь славный.Скалу ту в память этой были«Прыжком Тристана» окрестили.
Особенно нравилось Тристану место про «раздутую» одежду. И еще хорошо про плоский камень. Чтоб ему, этому Бирюлькину самому на такие «плоские» камни прыгать! Острые, зубастые обломки торчали повсюду на берегу. Любой парашютист знает, что это такое — приземлиться на каменное крошево. А еще парашютисты обычно дергают за кольцо не в ста метрах от земли и босиком, как правило, не прыгают, если, конечно, не собираются вписаться в Книгу рекордов Гиннеса.
Тристану и здесь повезло. Гиннес остался бы доволен. Ветер дул в сторону моря, и отчаянный корнуоллский диверсант дотянул до полосы прибоя. Дотянул. И хотелось упасть, хотелось в прохладную воду окунуться, а надо было бежать. И он побежал израненными пятками по мокрому крупному песку, бежал и оглядывался, пока часовня на горе не скрылась из виду за массивным утесом. И… тут же почти упал под лошадь. Лошадь узнала его. Большой, сильный, добрый и надежный, как собственная правая рука, оруженосец Курнебрал, усмехаясь в бороду, протягивал ему широкую ладонь.
— Как ты узнал, что я буду здесь?
— Служба такая, мой господин. Да и люди добрые подсказали. А что за странное одеяние тащишь ты за собою по песку, Тристан?
— А, пустяковина, — отмахнулся Тристан, но видя, что оруженосец внимательно разглядывает стропы и спутанный ком парашютного шелка, счел необходимым пояснить: — Это специальная рубашка для прыжков с большой высоты. Изобрел весною от скуки, когда в сторожевом домике куковал.
— Доброе изобретение, — похвалил Курнебрал. — Хотел бы и я с его помощью полетать, как птица небесная.
— О нет, мой друг, — разочаровал его Тристан. — Нельзя так искушать судьбу. Когда я был там, наверху в часовне, Бог велел мне сжечь крылатую рубашку, если останусь жив. Ибо человек — не птица, не пристало ему летать. Гордыня это.
— Что ж, как скажешь, сэр, разведем костер и сожгем.
При слове «костер» Тристан вздрогнул и быстро спросил, едва не заикаясь:
— А… а Изольда?!
— Все будет в порядке, сэр Тристан. Она жива. Мы едем сейчас к лесу. Я там припрятал одежду и оружие для тебя. Мы устроим засаду, и ты освободишь ее.
— От кого же? — поинтересовался Тристан деловито.
— А вот от кого…
* * *Будинас первым прискакал на площадь, уж больно конь его был славен быстроногостью и осанкой. Королевский гонец отстал, и потом его уже никто не собирался слушать.
— Люди добрые! — закричал Будинас. — Слушайте все! Истинную правду расскажу вам. Тристан Пожал из-под стражи и остался жив. Тристан вернется сюда. Ты слышишь, король Марк? Я долго был норным твоим вассалом и сенешалем у тебя служил. Я вправе сегодня дать тебе совет. Не казни Изольду! Ты видишь, сам Господь наш, рожденный Пресвятою Девой, восстает против тебя, против решения твоего о жестоком смертоубийстве. Бог накажет тебя за это неправое дело. Изольда ни в чем не созналась, и доказательств у тебя нет. Значит, она неповинна. И людская молва не на твоей стороне, король. А бароны, подбившие тебя на эту казнь, разве о тебе, Марк, думают они сегодня?! Они с Тристаном и королевой счеты сводят. Помилуй Белокурую Изольду, пока не поздно, Марк, и тебя будут вспоминать в веках добрым словом.
Мрачнее тучи сделался Марк, слушая Будинаса. Потемнело лицо его, наливаясь кровью. И молчал король, словно отравленный кусок застрял у него в горле — не проглотить, не выплюнуть.
— Не боишься ты Божьей кары, Марк. Понимаю: уже не боишься. Потому как свет тебе не мил, ни земной, ни небесный. Видно, сильно застит твой взор ревность и злоба. Не дорожишь ты грешной душой своей, так подумай о бренном теле. ТРИСТАН ЖИВ! Ты не понял, Марк? Он не простит тебе смерти Изольды, которую, рискуя жизнью своей, добыл для тебя же в бою. Не сносить тебе головы, Марк, если поднимешь руку на молодую жену. Ох, не сносить!
От речей таких совсем ополоумел король Марк и взревел на всю площадь:
— Вон отсюда, Будинас!!! Или я велю тебя сжечь вместе с нею. Пока еще я — король Корнуолла и не позволю никому указывать мне! Римский Закон велит казнить неверных жен, и Изольда примет сегодня смерть из рук моих. Приступайте! А до Тристана мы позже доберемся!
— Римский Закон велит нам любить всех людей, ибо они братья наши во Христе, — тихо проговорил Будинас и пришпорил своего жеребца, дабы не видеть, как языки жаркого пламени из самой гущи терновника обнимут хрупкое тело прекрасной королевы.
Только пыль поднялась столбом от копыт лихого скакуна — умчался рыцарь Будинас Литанский и не увидел, как в то же время, оглашая площадь трещотками и бубенчиками, вступили с другой ее стороны прокаженные, невиданно большой, шумной и оглушительно зловонной толпою. Народ брезгливо расступался, пропуская их к яме и помосту, сооруженному рядом для короля и его свиты.
Впереди всех шел известный в Тинтайоле предводитель уродов, не только прокаженный, но и душевно больной Ивронь, по кличке Слива.
— Остановись, король! — проскрипел и прогундосил он. — Прикажи убрать факелы от терновника. Слишком сильно ненавидишь ты жену свою, как я посмотрю, а смерть ей придумал легкую. Огонь приласкает кожу, и сердце королевы быстро перестанет биться. Она и вспомнить не успеет обо всех грехах своих. Разве об этом ты мечтал, Марк, когда страдал по ночам от ревности в неизъяснимой муке. Ты ведь желал Изольде долгих и страшных мучений? Не так ли? — гнусно вопросил он голосом первостатейного злодея из дешевой голливудской мелодрамы. — Не так ли, Марк?!
— Да! — выдохнул король, ошарашенный таким натиском прокаженного безумца. — Что же ты посоветуешь мне, Ивронь? Какую мучительную смерть предложишь в качестве достойной казни?
— Я буду краток! Я буду о-о-очень краток! — заверещал Слива, плюясь во все стороны ядовитой гадкой слюною. — Отдай ее мне, король! Отдай Изольду нам! Нас много, и плотские желания кипят в нас, раззадоренные болезнью, но от наших собственных женщин, давно покрытых струпьями и язвами, с одеждою, набрякшей слизью, с лохмотьями, отрывающимися вместе с кожей, от этих женщин нас давно тошнит, а твоя жена, привыкшая ходить в парче и горностаях, привыкшая спать на шелках и умащивать себя благовониями, — о, каким сладким подарком будет она для нас! Каждый в моей команде станет ей мужем, мы пустим ее по рукам, и она превратится в такую же ходячую мертвечину, как мы все, но будет жить долго, очень долго, мучительно долго! Поверь, Марк, иная жизнь пострашнее смерти, особенно для таких нежных созданий, как королева. Душные норы вместо светлых покоев, холод и грязь вместо тепла и уюта, вонючая похлебка и тухлая вода на каждый день вместо изысканных кушаний и сладких вин. Вот когда она вспомнит о своих грехах, Марк! Отдай ее нам.
От рассказов сумасшедшего Ивроня затошнило, похоже, уже всех на площади, народ загудел недовольно, отодвигаясь все дальше и дальше от поганого сборища. А лицо короля Марка, продолжая темнеть, приобрело совсем бордовый, почти черный цвет. Изольда даже успела подумать, что с ним сейчас сделается удар. Но король совладал с собою и, улыбнувшись нехорошей улыбкой, выпалил:
— Бери ее, Слива!
А потом бросил стражникам:
— Развяжите!
И закрыл руками лицо, ставшее в тот момент поистине более страшным, чем все изъеденные проказою рожи перед помостом.
— Сожги меня, Марк! Лучше сожги! — заголосила Изольда, вне себя от ужаса и омерзения. — Сожги, ради Христа! Ради той любви, что была между нами, — сожги! Пощади, Марк!
Но Марк был глух, словно его уже и не было на площади. А может, и вправду не было? Инсульт — не инсульт, но приступ какой-то явно случился с немолодым уже правителем Корнуолла.
Прокаженные взяли Изольду в плотное кольцо и, шаркая в пыли, ворча, бренча, гогоча, улюлюкая и хрюкая, двинулись вверх по дороге, идущей к лесу. Странная это была картина: ни один урод не подошел к королеве вплотную, словно какое-то защитное поле оберегало ее от заразы. В действительности таков был приказ Сливы: никто не трогает сдобную булочку раньше вожака, а вожак хотел насладиться ею в тиши лесов и не наспех.
