Заур Караев - Место, которое есть

Первая попытка оказалась неудачной — я душил ее до тех пор, пока она не отключилась, после встал и потащил тело в сторону недавно примеченной мной свежевырытой могилы. Но во время опускания его в яму мои глаза заметили, что в это тощем до отвращения организме по-прежнему теплица жизнь — ребра продолжали совершать привычные движения, а это означало, что женщина все еще дышит. Мертвые не могут дышать… На это разве что Ливий возразит. Видимо, для того, чтобы убить, я неправильно обхватывал шею. Похоже, она потеряла сознание из-за передавленной артерии, которая снабжает кислородом мозг, и тем самым ввела меня в заблуждение. Ужасно, но мне пришлось браться за дело снова, только теперь оно должно быть обставлено наверняка. И опять ладони мои заключили в свои цепкие объятья шею обреченной.

Несмотря на то, что сознание так и не вернулось к ней, конечности ее все же задергались, когда конец ее жизненного пути оказался настолько близко, что хватило бы и пары жалких мгновения до перехода в мир иной. И вот, этот скачок совершен, и она вознесена или низвергнута, а я отнимаю руки от объекта, более не имеющего никакого отношения к живому.

— Говорил же, что скоро исчезнет ее тело. — смотря сверху на меня, орудующего в могиле, вымолвил Ливий после того, как неслышно подошел к краю углубления. Я смутился поначалу очень и приготовился к какой-нибудь пренеприятной сцене, но на мое удивление лицо могильщика было невозмутимо.

— И что же с ней теперь станется? — риторически вопросил он. — А знаешь что? Присыпь ее хорошенько, да утрамбуй потом сверху… — кратковременное молчание. — Хоть и худюща сильно, но все ж теплее будет так. А завтра мужчину к ней подселим. Он-то рассчитывал на уединение, но ничего не поделаешь. — после этих слов идиот удалился. Очень интересное у него безумие, прямо не знаю, как к нему относиться.

Когда с телом Этем Актуи было покончено, причем вся процедура прошла именно так, как то советовал Ливий, я, умыв руки и лицо, воротился в наше с Евой жилище.

Почему-то не хотелось сразу же заходить в комнату, где располагалась недавно подарившая мне чадо и, собственно, само чадо. Поэтому я уселся на грязный стул в пустом помещении и задумался. Что-то неладное со мной… Откуда столько жестокости? Уже вторая жертва на моем счету, но в первый раз убийство совершалось впопыхах, отчасти случайно — печальный результат драки, а сейчас все было обдумано, несмотря на то, что действовать приходилось на скорую руку. Твердо помню, как в голове у меня вырисовалось «убить, и только так остановить». Ради чего же это? Ребенка? Да, так оправдаюсь, но, по правде говоря, я и сам толком не знаю, что побудило меня вычеркнуть из списка земных жителей бедную женщину.

Такого характера думы, возможно, еще долго бы мучали мой мозг, если бы меня не отвлек плач ребенка, начавшийся с пары очень своеобразных всхлипываний, после обратившийся в неприятный для уха монотонный шум… А мне ведь до сих пор неизвестно, кто это кричит — сын или дочь?

Я встаю со стула и, чувствуя сильную усталость, бреду к источнику режущего мой слух звука.

Слепая обнимает своего ребенка, прижимает его нежно к щеке и, плача горькими слезами, пытается успокоить кричащее существо. Как же ей, наверное, горестно от того, что ребенка своего она никогда не сможет увидеть. От такого понимания для меня картина становится еще более драматичной, несмотря на то, что два основных персонажа, ревмя ревя, и так на славу постарались для того, чтоб навести на наблюдателя такую тоску, которую мало кто ощущал.

— Ева, это я. — сказал я в меру громко, аккуратно усевшись на краюшек кровати, возле той, кому адресовывалось обращение. Никакой реакции не последовало, и это при том, что я, рассчитывая на ответ, промолчал не менее полуминуты.

Дитя, не очень плотно обвернутое в простыню, как-то смешно копошилось, стараясь, по всей видимости, своими еще слабыми конечностями разорвать оковы материи. Личико его при этом некрасиво морщилось и выглядело так, будто оставили на нем свое клеймо нестерпимые муки. Мать же пребывала в полном неведении. Занятно было бы, если бы не было так жалко их обоих, и я даже не знаю почему сердце кровью обливается во время созерцания этого.

Я снова посмотрел на лицо сморщенного гуманоида и заметил, что в перерывах между залпами плача, он причмокивает губами, будто стараясь ими нащупать какую-то ценную вещь, давно разыскиваемую, но никак не обретаемую. Наверное, это первый намек с его стороны на хотя бы легкий ужин. Надо поделиться с Евой своими наблюдениями, и пускай она осчастливит его, пускай испуганный этим поганым миром познает, что здесь может быть не так уж и дурно, если ты в тепле и брюхо твое не страдает от издевательств голода.

— Он хочет есть. — говорю я Еве.

— Как?! — слегка оживившись, восклицает она. — Уже? — лик ее преображается улыбкой. — Только родился, а уже есть хочет. Ну что ж, придется кормить.

Засим следовало выполнение указанного обещание. Еще не успел почувствовать себя родителем, а уже делаю успехи на поприще отцовства. Для доказательства этого достаточно посмотреть на в миг умиротворившегося младенца. Стоило ему только коснуться груди, комната наполнилась тишиной, почти ничем не тревожимой, разве что едва различаемыми по временам причмокивания, да нашими с Евой вздохами.

— Мальчик или девочка? — сказал я, после того как заметил, что процедура кормления подошла к концу.

— Мальчик. — последовал ответ.

— Дай мне его. — Ева сразу же выполнила мою просьбу. Наконец-то я держу в руках своего долгожданного сына, и, надо, сказать, ожидания не оправданы — нету внутри меня ликующей души, да и волнительного трепета телом не ощущаю. Да уж, надеялся на что-то другое, на более интересное состояние; сейчас кроме легкой радости ничего не испытываю. Чересчур, видать, важной для меня стала борьба на пути, ведущему к достижению цели, причем настолько важной, что умудрилась заставить поблекнуть саму мечту.

«Интересно, а идеален ли он?» — подумал я, когда ребенок смешно поморщил нос, а потом выдавил из себя короткий звук, напоминавший хрип. Ну, желудок у него точно есть, не в отца, значит, пошел. Руки с ногами тоже прощупываются сквозь простыню. Похоже, физически он полноценен — если бы какие-то внутренние органы были поражены, то, мне кажется, на его внешности это отразилось бы, ну или он не переставая плакал бы. Но подобных признаков какой-нибудь патологии не наблюдается — розовая кожа, здоровый аппетит и такой же сон. Не соврал старикан — видать, моя половая система и в самом деле является уникальной, во всяком случае для искалеченного Гипербореей человечества. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь урод породит прекрасного! Никто, кроме меня и Ипполита, но последний уже не в счет. Жалко, конечно, что с ним случилась беда, но будь он сейчас здесь, то, уверен, радость его была бы куда более неистовой и искренней, нежели моя. Вся жизнь моего дорогого доктора была отдана вот этому мирно нежащемуся в объятиях сна на моих руках комочку мяса и косточек, которому-то всего пару часов отроду, что никак не помешало Ипполиту посвятить себя ему еще несколько десятилетий назад. Но вот, казалось бы, цель достигнута, а тот, кто был рабом ее, никогда не сможет насладиться своим свершением.

Я отдал ребенка обратно Еве и сказал, что скоро ей будет преподнесен ужин, который обычно готовит Ливий. С целью навестить жилище последнего, мною была покинута халупа, ныне превратившаяся в обитель нового человека — идеального.

Старик повстречался мне по пути, и в руках он держал поднос с парой каких-то блюд. Всегда так пунктуален этот безумец, ни разу еще не запаздывал, оттого мне иногда кажется, что он предугадывает мои действия, когда я в назначенное время подумываю о том, что пора бы попросить обед для моей супруги. Странное дело, почему сумасшествие не влияет на его хорошие черты? Да и Бог с этим, как-то слишком уж я устаю в последнее время — никаких веселий и забав, одни только трудности, да еще в придачу суета. Раньше на все это я смотрел бы проще, и в серьез не воспринимал бы многие вещи, но с тех пор, как питание мое стало великим облегчением для меня, по причине больших разрывов меж днями, отведенными под впрыскивание в вену веществ, стало тяжело делать почти все. Плевать, главное ведь не сдохнуть, а то какой из меня герой тогда будет?! «Умер с голоду» напишут потомки, а это все равно, что написать «умер в нищете». Унизительно даже подумать, ведь нищете, как полагают многие, всегда сопутствует духовная деградация. Получится, эдакий оскотиненный образ родителя первого идеального человека. Не хочется.

Я отношу Еве пищу, а затем уваливаюсь спать, так сказать, пользуюсь последним оружием против истощения. Надо быть готовым к начинающейся семейной идиллии. Все теперь для этого есть — отец, мать, ребенок, и даже своего рода слуга (готовит же Ливий вкусные блюда для Евы и убирает же он в нашей лачуге). Радуйся, Ид, жизнь наладилась, хотя кругом по-прежнему смрад и мрак. Радуйся, несмотря на то, что ничего никогда не изменится, пока тот источник, что дает людям разум и сознание, не иссякнет совсем. Подождать, кажется, чуть-чуть еще надо, а затем… да здравствует благоденствие.