Андрей Дмитрук - Битва богов

Холод брал свое, — но все же мне было нелегко отрешиться от прелести ее горячих рук, обвивших меня, от дерзкого прикосновения груди, от чистого молодого дыхания… Шутка сказать: я ночевал, обняв мечту всего «гитлерюгенда»! Лишь силою закаленной воли усмирил я беспокойную змею Кундалини[30] и принудил себя уснуть…

Разбудили меня не то стужа, не то спасительное орденское чутье. Я лежал один у догоревшего костра, чуба моя раскрылась, а Ханна, красивым силуэтом на фоне залитого луною хребта, поднимала к моей переносице ствол «парабеллума». Бедная дурочка!.. На сей раз я просто молча поглядел в ее зрачки и сделал два-три плавных движения рукою. Ханна тут же смежила веки, уронила пистолет и послушно вернулась на мою грудь. Она вся дрожала. Мороз терзал нас злее с каждою минутой, но я не поспешил закутаться, а подобрал и спрятал ее опасную игрушку. Внушение Первого Адепта могло оказаться долгосрочным…

Глава V

Деревушка была маленькой — не более десятка двухэтажных домов с плоскими кровлями, приткнувшихся у подножия изборожденной таяньем стены ледника. Последнее человеческое жилье на моем пути… До сих пор для меня загадка — почему люди решили поселиться рядом с вечными льдами?..

Выбрав дом попросторнее с виду, я постучал в запертые ворота хлева — на первом этаже у горцев не живет никто, кроме яков и овец. Чуть погодя из входного лаза на крыше выглянула старуха в вязаной шапке, с продубленным дочерна лицом, и сварливо спросила:

— Каре ре? (В чем дело?)

— Кале пхе! (Не спеши!) — ответил я классическим тибетским приветствием, а затем пояснил, что мы паломники из Индии к святыням Севера и просим приютить нас до утра — разумеется, не бесплатно.

Народ здесь замкнут и опаслив. Должно быть, старуху подкупила моя вежливость; кроме того, я заранее достал из вьюка и держал перед собою белый подарочный шарф. Нам был спущен шест со ступеньками-перекладинами. Торопясь удрать от холода, Ханна кошкою взобралась на крышу — привыкла взбегать по трапу в кабины огромных бомбардировщиков.

Все в доме оказалось примерно таким, как я и ожидал: пропахшая потом и стряпнею теснота, над головой — бурдюки с бараньим жиром, под ногами — косматые шкуры. Топили по-черному, потолочные балки были закопчены; черноты добавляла еще и лампа-жирник возле домашнего алтаря, над которой был подвешен гладкий камень. Значит, и эта бобылка платила «чернильную» дань князю, раз в год соскребая с камня маслянистую сажу для писцовых чернил.

Хозяйка — ее звали, будто в насмешку, Аши (принцесса) — усадила нас на почетное место, у очага. Ханна и поеживалась от крепко пахнувшей «экзотики», и с детским любопытством вертелась по сторонам — когда еще удастся побывать в таком жилище!..

Само собой, Аши покормила нас на славу: горцам известно, как утомляют путника высотные переходы, разреженный воздух и мороз. Отведали мы и дхалы — отварной чечевицы; и непременной цзампы и вязкой, приятно-острой простокваши, и слабо хмельного чанга.

Наевшись, я отдарился плиточным чаем и горстью конфет из Дарджилинга, а затем повел приличный случаю, чисто гималайский неторопливый разговор — о том, о сем, ни о чем серьезном. Таков был обычай, и Ханне пришлось терпеть незнакомую речь. Впрочем, она скоро задремала, доверчиво склоняясь на мое плечо.

Аши поведала мне, что родом она из Мустанга, где до сих пор у женщин может быть несколько мужей, причем дети зовут каждого из них «ау» — дядя-папа.

Там, в деревнях парни не заигрывают с девушками, лишь переглядываются издали. А уж когда договорятся взглядами, парень начинает действовать. Ночью приходит к дому своей избранницы и ну стучать, ломиться в ее окно! Девушка, как положено, вопит во всю глотку, зовет на помощь. Но родители даже ухом не ведут, делают вид, что спят; соседи и подавно… Если девица впрямь не захочет пустить, не пустит и без воплей. Ну а коль переглядки не прошли даром, окошко рано или поздно будет отворено… Наутро счастливый любовник приходит к своему отцу и заявляет: «Я спал с дочерью такого-то». Отец берет бутылку чанга покрепче и отправляется толковать с будущим сватом. Тот встречает пришедшего обязательной фразой: «Руки моей дочери хотят многие» — но затем «смягчается»… После долгого хождения из дома в дом, многочисленных пиров и взаимных подарков жених селится у невесты и живет там с полгода на правах мужа, только «невенчанный». И лишь в конце этого испытательного срока, если молодые не разбежались, лама сочетает их браком.

Аши избежала всех этих сложностей. Ее покойный муж, уроженец здешних мест, был погонщиком каравана; идя со своими яками через Мустанг, он случайно увидел Аши и посватался к ней — за красоту… Трудно было представить, что эту старую карлицу, завернутую в полосатое тряпье, кто-то когда-то считал красивой — но здешние вкусы здорово отличались от европейских… Низшая раса, да! Монголоиды, люди эпохи отдаления Луны. В Берлине я бы брезгливо обошел такое создание… если бы оно вообще осмелилось появиться на столичной улице. А здесь — слушаю монотонный говор Аши не только по надобности, но и с любопытством; ее общество мне приятно… Что это: душевная усталость после трудного пути, странная власть горного края?..

Когда хозяйка приумолкла, я спросил как бы невзначай:

— Ты ничего не слышала о волшебной горе — там, за перевалом?..

Аши не торопилась отвечать; морщинистая маска была бесчувственна. Да поняла ли она? Слыхала ли вообще о других местах, или же интересы ее не простираются дальше дома и стада?..

Допив остывший чанг, я попросил старуху устроить нас на ночлег. Поклонившись, она сказала, что девушку может уложить прямо здесь, перед очагом, а меня проводит в чулан. Стараясь не потревожить, отстранил я от себя спящую Ханну, вместе с Аши устроил летчицу на шкурах.

Вдруг хозяйка посмотрела на меня живее прежнего, даже с хитрецою, и спросила, почему белая женщина идет паломницей в Тибет. Ведь, насколько ей известно, белые верят в Ису, которого казнили и он потом стал богом?..

Черт тебя дери, подумал я, — неплохая сообразительность для дикой горянки! И знания, несомненно, выше, чем она пытается показать… Что она скрывает? Или это просто мои страхи, въедливая орденская подозрительность?..

Я рассказал, что белая девушка — дочь большого начальника в Индии, английского губернатора; она прочла в книге о чудесах Лхасы и теперь хочет своими глазами увидеть заповедную землю великих лам.

Равнодушно приняв мое пояснение, Аши предложила отправиться в чулан. «Рано еще», — ответил я. «Сначала согрей мне воду, чтобы я мог умыться». Старуха засеменила к посудной полке, движения Аши показались мне скованными. Неужели боится — кого? Смиренного паломника, чтящего ахимсу[31]? И почему забеспокоилась только сейчас? Оглядывается через плечо, медлит… Дьявольщина! Глупо было бы наставить на нее пистолет и потребовать сознаться… в чем?! Нет, это уж точно дает себя знать переутомление… Не суетитесь, почтенный Раджнарайян-бабу! Вас просто тошнит от собственной многодневной немытости…

Прихватив с собою медный таз и кружку, отправился я на крышу. Раздевшись и стараясь не замечать холода, облил себя горячей водою, намылился… Уф! Я ощутил себя новым человеком, когда тело мое облекла свежая пара тонкого шерстяного белья.

Надев брюки и сапоги, я принялся тщательно застегивать на себе шедевр берлинского портного — жилет, хранивший в карманах лекарства, патронные обоймы, сухой спирт, планшет с картами, документы на несколько фамилий… Под мышкой пристегнул я кобуру: затем настала очередь куртки.

Уже одетый, я не спешил возвращаться в дом. Надо было выполнить ежедневный ритуал, одновременно уточняя дальнейший путь…

Когда Люцифер, самый прекрасный и гордый из архангелов, восстал на равного ему, но случайно достигшего высшей власти, чванливого Демиурга, — навстречу герою и его легионам выступил ангел с душой раба, тупой рубака Михаил. Случилось так, что во время поединка, от которого дрожали миры, Михаил своим огненным мечом выбил из короны Люцифера сверкающий зеленый камень.

Гигантский кристалл, полный магических свойств, упал на юную Землю, где тогда еще не было людей, и раскололся на части. Миллионы лет спустя из самого крупного обломка была сделана чаша, служившая на тайной вечере Христу — по учению нашего Ордена, арийскому просветителю, чья попытка очеловечить евреев кончилась распятием… Затем в эту чашу собрал кровь из ран умиравшего на кресте миссионера Иосиф Аримафейский.

Чаша стала известной, как Святой Грааль; недавно по воле Главы Ордена ее разыскивал адепт Отто Ран. Намного меньшему числу людей ведома участь других кусков зеленого светоносного камня. Их судьба таинственна и чудесна. Крошечный осколок, отшлифованный руками скрытых от мира Мастеров, стал маяком на пути к моей цели; вот сияет он тревожно, остро, когда я поворачиваю ладонь в нужном направлении…