Сергей Артюхин - «Эффект истребителя».«Сталинский сокол» во главе СССР

С сожалением бросив взгляд на ПТРС, Андрей опрокинул пару канистр с бензином стоявших до этого в коридоре на пол, а содержимое еще одной вылил на помост и столь славно послуживший ему инструмент. После чего чиркнул зажигалкой и проследил, чтобы язычок огня побежал в сторону обоев. Убрал в чехол снайперскую винтовку, спрятал кобуру со "Стечкиным" под одежду и направился к выходу.

Уже у двери, оглянувшись, майор с удовлетворением отметил, что огонь времени не терял, за минуту набрав более чем приличную силу. Швырнул заранее приготовленный "коктейль Молотова" на стену маленькой прихожей и стремительно покинул помещение. На лестницах уже толпились люди, пытающиеся понять, что происходит. Все же стрельба в доме из фактически маленькой пушки – не самое тихое занятие. Плюс взорвавшаяся полуторатонная бомба…

Не торопясь спустившись на пару этажей ниже, Нефедов огляделся и, поняв, что на него внимания пока что не обращают, продолжил путь к выходу из здания. Уже на первом этаже его настиг истошный женский вопль, на фарси:

— Пожар! Пожар! — после которого он кинулся вниз, изображая испуганного человека. Дым, пробивающийся на лестничную клетку, добавил паники, немало помогая смешиваться с толпой.

Выскочив во двор, Андрей быстрым шагом переместился через дорогу, к соседнему дому, где уселся на спрятанный в кустах мопед. Бросив взгляд на возбужденных людей, высыпающих из дверей "наблюдательного пункта", он покинул эту часть города, процентов на девяносто уверенный, что операция закончилась успехом.

Это был первый крупный провал в карьере Нефедова.

Выжить генерал Бахтияр не мог. Никак. Не имел шансов – один на десять миллионов не в счет. И пусть, когда атака началась, его лимузин ехал последним и оказался прикрыт от "Доджа" дистанцией и машинами, ему, как наименее пострадавшему от взрыва, досталось больше всего внимания от диверсантов.

Три патрона от Нефедова, несколько сотен выстрелов из ППШ и пулемета, несколько рядом взорвавшихся гранат и лопнувших бутылок с зажигательной смесью – это должно было гарантировать смерть главы САВАК. Должно. Но не гарантировало.

Нет, невредимым он не остался. И пуль ему досталось штук десять, и осколков, и пламени. Порезанный, подстреленный, обожженный, он истекал кровью, когда его вытаскивали из машины.

Но ненавидимой всем населением Северного Ирана и доброй половиной Южного фигуре, видимо, рано было умирать. Небеса то ли давали ему еще один шанс, то ли решили, что попадать на тот свет еще пока не время, или, быть может, он этой чести не заслужил – но пускать к себе отказались наотрез.

Иначе сложно объяснить такое количество совпадений, спасших Бахтияру жизнь. Начиная от дурного предчувствия, мучившего генерала все утро, и заканчивая оказавшейся в распоряжении правительственных медиков делегации американских врачей, прибывших в страну-союзника обмениваться опытом. При этом в составе этой миссии оказался врач не просто с опытом, но с опытом колоссальным – пожилой уже доктор начинал свою практику еще на фронтах Первой Мировой войны, побывал и на Второй. Пожалуй, он был одним из немногих в мире людей, способных спасти Бахтияра от смерти.

В любом случае, шеф южно-иранской службы безопасности выжил. И хотя он находился в тяжелом состоянии, факт оставался фактом.

Повторять покушение не следовало даже и пытаться. Генерал находился в клинике правительственного квартала, приблизиться к которой даже и на полкилометра оставалось в эти дни задачей абсолютно невозможной. Целая армия охраны – причем из фанатичной гвардии, проникнуть в которую ни ГРУ, ни НКГБ пока еще не удалось. Блокпосты, патрули, бронетехника, собаки… "Жертва коммунистической тирании" оказался слишком нужен как южно-иранскому правительству, так и их покровителям из Вашингтона.

В Кремле оценивали даже возможность нанесения авиаудара, но от такой идеи быстро отказались – это неминуемо приводило к полномасштабной войне, которая никому нужна не была, да и выглядело буквально подтверждением авторства этого покушения. Поэтому Москва официально заняла позицию "случившееся есть акт сопротивления народа Ирана, страдающего под игом захватчиков". Впрочем, слово "тирания" применялось и здесь. Правда, использовалась приставка "империалистическая" вместо "коммунистической".

Драгомирову, однако, вопрос о Бахтияре на одной из больших "встреч с народом и прессой" задали. Глупо, конечно, но корреспондент лондонской "Таймс" решил, что стоит хотя бы попытаться.

И вдруг получил ответ. Правда, совсем не тот, что ожидал:

— Если бы Советский Союз захотел убить Теймура Бахтияра, то тот уже бы умер. Но смерть этого человека в планы СССР не входит. Мы последовательно добиваемся его выдачи для открытого международного суда за военные преступления. И попыток своих прекращать не собираемся, — на лице советского лидера застыло все то же выражение слегка расслабленного человека, ведущего беседу о дожде или видах на урожай. Разве только добавилось хмурости и грусти… Но ответ точно не напоминал раскаяние или оправдания. Скорее, сожаление о том, что у советского государства отобрали – точнее, попытались отобрать – право зарезать барана самостоятельно. — Не секрет, что означенное лицо ответственно за множество самых страшных преступлений. Среди них казни военнопленных и мирных жителей, пытки и другие карательные акции. Этот же случай с нападением просто показывает, что иранский народ устал ждать правосудия от лица мирового сообщества и попытался взять его в свои руки. Осуждать людей за это я не могу.

Англичанин попытался продолжить тему, но оказался перебит многочисленными китайскими и восточно-европейскими журналистами. Других шансов задать "острый" вопрос ему не предоставили. Что, впрочем, не значило, будто Драгомирова не интересовала возникшая проблема. Нормальные переговоры с курдами оказались сорваны – они требовали голову Бахтияра, и попытки его убийства их не интересовали. Только результат.

Но теперь добиться желаемого стало чем-то почти нереальным. По крайней мере, не в ближней перспективе. Судоплатов клятвенно пообещал сделать все возможное, но генеральный секретарь и так не сомневался в том, что тот болеет душой за дело. Вот только смущали вполне себе объективные трудности, ясно видимые даже из Москвы.

Как бы то ни было, сейчас оставалось только ждать.

Терпения, впрочем, бывшему летчику-истребителю, одному из самых опасных хищников прошедшей не так и давно Второй Мировой войны, было не занимать.

Великий фюрер германской нации в подавленном состоянии находился уже неделю. Каждый день с фронтов приходили сводки одна хуже другой. Вот и сегодня Кейтель принес ужасные новости. Русские отразили удар Вермахта у озера Балатон и перешли в контрнаступление. Это буквально кричало – все! Конец! Финита!

Останавливать советский бронированный каток было нечем и некому. Отчаянная попытка отбросить Красную Армию за Дунай только ухудшила положение – потери в авиации, танках, артиллерии и живой силе оказались непозволительно велики. Если бы операция завершилась успехом, то оно бы того стоило, но войска Сталина выстояли. И более того – ответили ударом на удар.

Однако хуже всего на фюрера подействовало не это. Отход эсэсовских войск без команды – вот что пугало и лишало последних надежд. Их боевой дух иссяк. Окончательно. Нет, оставались еще в распоряжении Генерального Штаба хорошие, боеспособные соединения – но веры в победу больше не было. Даже самые фанатичные прекрасно понимали, что провал на Балатоне означает потерю Австрии и Южной Германии. Учитывая, что русские уже не так далеко от самого Берлина… Это конец.

В окружении все еще сражалась шестая танковая армия СС, но жить ей осталось от силы несколько дней.22 Русские уже захватили превосходство в воздухе, установили внешнее кольцо – и последняя серьезная сила на их пути лишилась всяких надежд на спасение.

Усилить фронт хоть кем-то, хоть как-то, хоть сколько-нибудь Гитлер тоже не мог. Потому что плохо было везде. В Италии и Франции стремительно наступали американцы и англичане, на востоке – русские, югославы, а с недавних пор еще и болгары…

Вермахт отступал на всех фронтах. Раз за разом попытки стабилизировать ситуацию проваливались, оставляя все меньше и меньше надежд на хоть сколько-нибудь благополучный исход войны. Вспомнился Бек, взятый гестапо за подготовку переворота. "Мы проиграли войну в сорок первом. Сорок второй и сорок третий просто лишили нас шансов на выживание", — эти слова из протокола допроса, прочитанные фюрером, сейчас жгли то, что заменяло нацистскому вождю душу.

— Нет! Германия будет сражаться! — попытки убедить себя у Гитлера всегда получались неплохо. — Мы их остановим!