Олег Таругин - Комбат. Вырваться из «котла»!
– Все, Витя, готово. Сильно болит?
– Не особенно. Терпеть можно, – прошипел сквозь зубы товарищ, за все время медицинской экзекуции ни разу не застонав.
– Вот и хорошо. И не нужно с таким траурным лицом сидеть, до свадьбы заживет. И ребра целы, и легкое почти не пострадало, пуля по самому краешку прошла. Грязь внутрь, конечно, попала, но с этим я ничего поделать не смогу. Но до госпиталя нам с тобой стоит добраться как можно скорее.
– И где тот госпиталь? – тоскливо вздохнул особист, тут же болезненно скривившись. – О-ох, твою ж мать…
– А вот дышать, Вить, привыкай неглубоко. Иначе никак.
– Да понял уже… эх, как же я так-то?
– На войне всякое бывает. На-ка вот, сделай пару глотков, другой анестезии у нас все равно не имеется, – дождавшись, пока товарищ приложится к фляге, Сергей забрал ее. – Ну, все, все, хватит. Потом я тебе еще первитина дам, у фрицев в аптечке разжился, взбодришься немного. Ладно, посиди пока, в себя приди. А я с пленным переговорю… душевно.
– А вам-то чего, уважаемые? Приказа не слышали? – с удивлением обратился Кобрин к подошедшим старикам, на груди одного из которых висел потемневший от времени Георгиевский крест.
– Дык это, ваше благородие, то есть, прощения просим, товарищ командир, а что с нашими погибшими делать будем? У нас двое полегло, да ваших столько же. Давайте хотя бы прямо здесь похороним, по-людски, по-православному? Пока бабы скарб с харчами собирают, мы с мужиками как раз управимся. Могилки хоть не глубокие выйдут, да свои.
– Копайте, – не раздумывая, кивнул комбат.
Автоматически взглянув на обувь старика, названия которой даже не смог сразу и придумать, поколебавшись, добавил:
– И это, если кому обувка нужна, снимайте с немцев, не стесняйтесь. Им уже без надобности.
Покосился на Зыкина. Но особист демонстративно глядел в сторону, старательно делая вид, что ничего не слышит…
* * *Допрос пленного много времени не занял. Откровенно обалдевший от столь неожиданного поворота судьбы фриц пребывал в полной прострации и даже не собирался запираться и качать права. Ну еще бы, буквально только что планировал заняться кое-чем весьма интересным с молоденькой туземкой, ко всему прочему наверняка еще и девственницей – и вдруг такой гросс-облом! Очнулся сидящим под деревом, с гудящей от удара головой и в окружении трупов доблестных германских солдат, его бывших подчиненных. Ни той девчонки, ни других местных вокруг не было. Только валялась неподалеку скомканная плащ-палатка и оторванная от сарафана лямка.
Поначалу, с нескрываемым удивлением услышав из уст унтерменша в грязной, местами прожженной и разорванной гимнастерке отличную, прямо-таки академическую немецкую речь, воспрянул духом, решив, что произошло какое-то недоразумение. Поскольку весьма сомневался, что большевистский командир в чине всего-то капитана может настолько чисто говорить на единственном в мире великом языке. И даже попытался задать встречный вопрос. Как выяснилось в следующую секунду, зря…
Сплюнув на землю обломки пары зубов и заполнившую рот после короткого удара кровь, лейтенант торопливо представился, назвав имя, звание и часть, как того и требовал русский. И дальше уже просто отвечал на вопросы, больше не пытаясь проявлять ненужную инициативу.
Ничего ценного выяснить у него не удалось, поскольку лейтенант оказался идеальным германским солдатом и, как говаривал знаменитый генералиссимус, знал исключительно «свой маневр»[7]. Да, запереть в Белостокском выступе русских не удалось (а то они с Зыкиным не в курсе). Практически все войска благополучно отступили, в окружении остались лишь разрозненные малочисленные группы, сейчас укрывающиеся в лесах. Наступление на Минском направлении? Да, продолжается, но темп безнадежно потерян, хотя ходят слухи о неком весьма неожиданном для большевиков сюрпризе. Каком именно? Не могу знать, герр гауптман. Мое подразделение? Мы просто разведывали местность… нет, вы не так меня поняли, герр гауптман! Мы не фронтовая разведка, обычные мотострелки. Нас послали вперед, чтобы выяснить, проходимы ли для техники несколько второстепенных лесных дорог, которые не нанесены на карты. Нет, у меня не имеется никаких сведений, планирует ли командование использовать их для переброски войск, но такой вариант вполне реален. Этот хутор? На него мы наткнулись абсолютно случайно, на карте никаких обозначений не было. Отношение к местным жителям? Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос… Да, разумеется, я отвечу, только не нужно больше бить! Мои солдаты очень устали после стольких дней боев, им необходимо было просто сбросить напряжение, а занятия сексом… да, вы совершенно правы, я понимаю, что это военное преступление, и… нет, прошу вас, герр гауптман, не делайте этого! В рейхе меня ждет жена и дети, две прелестных девчушки, Инга и Грета, они совсем еще дети! Старшей всего двенадцать лет, младшей вдвое меньше, разрешите, я покажу вам их фотографию…
Была, к чему скрывать, гаденькая мыслишка запихнуть несостоявшегося насильника-педофила в бронетранспортер, сперва прострелив ему колени или связав, облить десантное отделение бензином из тех самых канистр, да и подпалить. Особенно после слов про дочерей. «Старшей всего двенадцать лет» – вот, значит, как! А девчушка, которую он собирался изнасиловать, от силы на год-два старше. С-сука нацистская…
Но комбат быстро отогнал опасную мысль: нет, фрица он нисколько не жалел, еще чего не хватало, просто не хотелось опускаться до их уровня. Поскольку с подобным только так: однажды замараешься – и хрен после отмоешься. Не перед людьми – перед самим собой, перед собственной душой. Он – не нацист, чтобы людей живьем жечь. И точка. Да, покарать хотелось, причем покарать показательно-жестоко, поскольку та прикрывающаяся худенькими руками девочка никак из памяти не уходила, но… кто это оценит? Зыкин? Почти наверняка нет. Может, ушедшие в лес хуторяне? Тоже нет. Он сам? Весьма сомнительно. Не гитлеровец он, а простой русский человек, пусть и из далекого будущего. И этим все сказано.
И потому Кобрин просто медленно вытащил из кобуры пистолет, звучно взвел курок и, брезгливо поглядев на потемневшие в промежности лейтенантские бриджи – обоссался-таки, юберменш хренов, – выстрелил в упор. И еще дважды, чтобы наверняка.
Затем комбат пересадил раненого товарища в мотоциклетную коляску, плотно набив и ее саму, и небольшой багажник позади сиденья боеприпасами, провизией и медикаментами, какие нашлись. Немецкие зольдбухи, поколебавшись, тоже собрал – для отчетности. Бронетранспортер и второй мотоцикл Сергей облил бензином, закинув внутрь лишние канистры. Выстрелив из ракетницы, несколько секунд наблюдал за взметнувшимся над угловатым корпусом ревущим огнем, затем закинул за спину автомат и побежал к «своему» мотоциклу. Все, хорошего понемногу, пора отсюда валить. И без того задержались сверх всякой меры. Будут ехать, пока есть дорога – поначалу он ничего подобного не планировал, но кто ж знал, что у него раненый на руках окажется? С простреленной грудью особо по лесам не побегаешь и на голой земле не поспишь. И надо ж было Витьке на ту пулю нарваться?..
Но самое главное – местные благополучно ушли, чему поспособствовала не только его угроза спалить хутор и стрельба в небо, но и решительная позиция того самого старикана с царским «Георгием» на груди. Дедок оказался отнюдь не простой. Проведя с бабами краткую политинформацию на тему «Слышали, чаво офицер сказали? Не уйдем – всех поубивают», стребовал с капитана разрешение взять себе немецкий карабин: «Вы, не переживайте, ваше благородие… кхе… вот же старость, вовсе из ума выжил, товарищ командир, оружие ихнее мне еще с империалистической знакомое, германец и тогда с подобными воевал».
Комбат, разумеется, разрешил. Обрадованный дед тут же затрофеил четыре карабина – по числу мужского населения, видимо, – и набил карманы патронами. Прикинув, не присутствует ли он при рождении нового партизанского отряда, Сергей отвел его в сторонку и поинтересовался: не хочет ли уважаемый георгиевский кавалер в нагрузку забрать еще и два пулемета с патронными коробами и десяток трофейных гранат?
Хитро взглянув на капитана из-под косматых бровей, тот кивнул:
– Отчего ж не взять, вещь в хозяйстве полезная. Да и вам с товарищем чекистом все меньше тащить. Дык, может, мы уж тогда и все остальные винтовочки заберем? На телегу, вон, погрузим – и всех делов? К чему такую ценность бросать?
Гляди-ка, «товарищ чекист», значит? И все карабины прибрать захотел? Ох, непрост он, ох непрост! Тот еще кадр…
– Берите, – не раздумывая, согласился комбат. – Только быстро, вам уходить нужно.
Поколебавшись мгновение, дедок сжал плечо Кобрина оказавшейся неожиданно сильной рукой:
– Спасибо, вам! Бабы-то они дурные, ничего не понимают, а я сразу смекнул, что плохо все кончится. Как молодух снасильничают, свидетелей ни за что живыми не оставят. А тут-то вы на подмогу и прибыли. Раньше-то германец настолько не зверел, хоть на фронте всякое случалось. Ну, дык тогда у них кайзер при власти был, а не этот, Адольф который.
