Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 - Саша Токсик
Лучшее, что я могу, это использовать “Свему 125”, открыть до предела диафрагму и просить модель замереть и не дышать, совсем как в винтажных фотоателье.
— Где ближайшие скалы, — спрашиваю, — желательно, на открытом месте.
— Прямо по улице, потом налево, на просёлок, — говорит невеста, — а ты что вообще собираешься делать?
После поцелуя в её комнате и совместного вылезания из окна не удивительно, что мы уже на “ты”. Причём вылезла она охотно, а сейчас в замешательстве. Списываю это на моё обаяние и убедительность.
— Похитить тебя и требовать у твоей маман выкуп, — говорю, — фильм смотрела? “Кавказская пленница” называется.
— Там не выкуп был, а влюблённый джигит, — поправляет она.
— Сфотографировать тебя хочу, — сдаюсь я, — красиво, на скалах, показать твоей маме “товар лицом”.
— Не подействует, — невеста обречённо качает головой. — Ты не знаешь мою маму. Если она вбила что-то в голову, то уже никак не переубедить.
— А ты не знаешь, как я фотографирую, — отвечаю. — На мопеде ездила? Держаться умеешь?
Невеста фыркает, показывая, что ездила и на чём-то посерьёзнее. Не удивляюсь. Это местная “золотая молодёжь”, а в селе расслоение чувствуется значительнее, чем в городе.
У одних быт практически городской, горячая вода из газовой колонки и цветной телевизор. Вторые таскают вёдра из колодца и ходят по нужде в деревянные строения “типа “сортир” и зимой и летом.
Она плотно и упруго прижимается ко мне сзади, обхватив руками за пояс. Сразу видно, не из робкого десятка, что удивительно при такой матери.
Хотя если она унаследовала не только внешнее сходство, но и характер, то коса на камень в их семействе находит регулярно. Мне даже жаль становится трудягу Михаила. На трезвую голову двух таких женщин в доме выдержать непросто.
Через двести метров асфальт круто уходит вправо, к турбазе, а влево ныряет узкий просёлок. Весело скачем по ухабам. Невеста ойкает на ухо и пружинит грудью о мою спину, вызывая бурю совсем несвоевременных эмоций. Мы петляем мимо кривых низкорослых берёзок, пока не выкатываемся на ровную известняковую площадку с редкими пучками травы.
Такое чувство, словно кто-то много веков назад заложил тут фундамент чего-то исполинского, вроде замка или сторожевой башни, а потом бросил и забыл про него.
Обрывистые скалы — дно древнего океана сложенное из доисторических ракушек. Бурный Телепень прорезал за миллионы лет себе русло и сейчас шумит где-то глубоко внизу. Почти белые камни подёрнуты серым, как старое серебро благородной патиной. Солнце уже скрылось, но последние лучи ещё блестят на их вершинах.
Осторожно подхожу к краю и заглядываю сверху. С высотой у меня сложные взаимоотношения. Не то, чтобы я её боюсь. Но когда оказываюсь на краю обрыве или высотном здании, мне всё время кажется, что сейчас что-нибудь выпадет у меня из рук или из карманов и исчезнет в бездне. Насовсем.
Интересно, что когда я начинаю снимать — страх пропадает. Прыгаю по любым горам молодым козликом.
Говорят, это одна из причин, по которым фотографы гибнут в горячих точках. Когда смотришь на мир через видоискатель, инстинкт самосохранения отказывает.
Справа через листву замечаю яркие крыши. Они на удивление близко.
— Турбаза, что ли? — спрашиваю.
— Да, — объясняет невеста, — тут по тропинке можно минут за десять дойти, а на машине в объезд не меньше двадцати.
Тропа довольно широкая и основательная, два человека спокойно разойдутся, не задев друг друга плечами. Автомобиль, конечно, не проедет. Дорожка уходит вниз и теряется между деревьями.
— Давай спустимся немного.
Мне надо выбрать удобную точку, так чтобы снимать снизу вверх. Белое платье станет самым ярким элементом на фоне рельефных скал и темнеющего вечернего неба. Платье!
— Переодевайся, — говорю.
— Тогда отвернись!
— Не смотрю, не переживай, — демонстративно разворачиваюсь спиной и разглядываю мох на деревьях. Муравей бежит…
Слышу сзади сопение. Не реагирую. Ещё один муравей… вот целых трое гусеницу тащат. Гусеница изгибается, но без особого рвения. Сопение становится громче.
— Помоги мне, только не смотри.
— Как же я помогу? На ощупь?
— У меня рук на спине нет, — огрызается будущая невеста. — Застёгивать сзади нужно. Его шили не для того, чтобы по горам лазить.
— После того как мы целовались, можно не стесняться, — мне становится смешно.
— Дура-а-а-ак, — фыркает она. — Все вы городские — наглые. Вот только как до дела дойдёт — сразу в кусты. Застёгивай уже, только не слишком пялься.
Чудо портновской мысли застёгивается сзади на крючки. Начинать следует снизу, практически от самой попы. Чуточку выше.
Кожу девушки покрывает ровный плотный загар, который приобретается исключительно на грядках и на речке, а не на южном берегу Крыма. Посередине, там, где следует находиться лифчику, спину пересекает молочно-белая, незагорелая полоска.От этой полоски в голову лезут совсем непрофессиональные мысли.
— Меня, кстати, Альберт зовут, — говорю, чтобы заполнить неловкую паузу. — Можно Алик
— Я запомнила, — отвечает невеста, — ну и момент ты выбрал для знакомства.
— Лучше поздно, чем никогда.
— Татьяна я… Таня… ты там руки-то не распускай, Алик. А то врежу.
Неудобные крючки то и дело выскакивают из рук, и пальцы время от времени касаются кожи.
— Я на работе к девушкам не пристаю, — говорю. — Не надейся.
— А после работы?
— После работы ты будешь замужем, — застёгиваю наконец маленькую пуговку на самом верху. — Готово.
Платье выглядит немного старомодным. Прямое, с высокой талией и закрытыми плечами. Хотя я ни черта не понимаю в современной свадебной моде. Может, это последний писк. Татьяна выглядит в нём чудесно.
— Что теперь?
— Теперь попробуй залезть вон на тот уступ… Не боишься?
— Смотри, сам не испугайся.
Таня ловко забирается длинный каменный “язык”. За её спиной по одну сторону скалы на противоположной стороне Телепня, по другую — начинающее темнеть небо.
Достаю из футляра свою вчерашнюю покупку. Ставлю “Мир” вместо штатного “Гелиоса”. Картинка в видоискателе сразу прыгает навстречу. В неё помещается всё, и “балкон” над пропастью, на котором стоит невеста, и камни, и редкие верхушки деревьев.
Держу камеру как киллер пистолет в каком-нибудь боевике. Левая
