Секретная командировка - Евгений Васильевич Шалашов
– Что?! – вскипел начальник подотдела.
Зачем же за револьвер-то хвататься? Придется отобрать.
– А теперь вы получите и обвинение в сопротивлении при задержании, – пообещал я, вталкивая хозяина в дом.
Внутри дом оказался довольно скромным. В одной комнате кровать, платяной шкаф, в другой – еще одна кровать, два комода и письменный стол. Кухня тоже без изысков. Русская печка, занимавшая треть помещения, стол и шкафы. Разве что стулья не привычные венские, а какие-то другие, с мягкими сиденьями. Покамест советские чиновники не успели обрасти буржуазным барахлом. Ни тебе старинных зеркал, хрусталя, ни всего прочего.
На постели испуганно куталась в одеяло жена – очень милая женщина, лет на двадцать моложе супруга.
– Я сейчас позвоню Тимохину, а то и в Москву, в комиссариат продовольствия, – пообещал Петелин. – Знаешь, Аксенов, что с тобой будет? Да я тебя с говном смешаю!
Видимо, начальник подотдела еще не понял, что все это всерьез. Он дернулся к аппарату, но был перехвачен.
– Сядьте на стул, гражданин Петелин, и не трогайте телефонный аппарат. Тем более что прямого провода с Москвой у вас нет, а на коммутаторе вас соединять не станут. К тому же – станет ли товарищ Цюрупа защищать убийцу, это еще вопрос.
Петелин сидел, свесив голову на грудь и скрестив руки. Я же решил изобразить маленький спектакль.
– Так, – начал я, щелкнув защелкой, и принявшись вытряхивать патроны. – Что мы имеем? А имеем мы, дорогой гражданин, шесть патронов.
Ага, а это уже стреляный, гильзу придется выбивать шомполом!
– Скажете, отстреливались от бандитов?
Я уже готовился начать увлекательную повесть о баллистической экспертизе, способной доказать, что пуля, извлеченная из головы Николая Иваненко, выпущена из оружия гражданина Петелина, как вдруг услышал со стороны постели:
– Это я убила.
– Помолчи, дура! – вскинулся начальник подотдела, но был остановлен крепкими руками.
– Продолжайте, – кивнул я, слегка сбитый с толка.
– Это моя вина, что Ваня начал продукты брать. Кое-что мы себе оставляли, но большую часть в Питер посылали, родственникам. У меня на вокзале знакомый есть, договорилась. Вы-то жируете, а мои родственники голодают! А чекист этот про то узнал, пришел ко мне и говорит: рассказывай, мол, красавица, как вы с супругом народное добро расхищаете? А я решила Ване не говорить, думала, пококетничаю с чекистом, от меня не убудет. Один раз даже переспала. (Вот тут уж мы удерживали Петелина втроем) Думала, стану его любовницей, он и отстанет. А он не отстал. Я вчера утром револьвер у Вани взяла, он его редко носит, позвонила чекисту. А он пришел, поел-попил, а потом говорит: мол, я твоего мужа все равно под ревтрибунал подведу, пусть лучше все добровольно выдаст, зачтется. Сидит, весь такой довольный! Я и думаю – ладно, сволочь! Взяла револьвер, да и выстрелила. Потом Ване на службу позвонила, сказала – беда, мол, приезжай!
В общем-то, все ясно. Не первый и не последний случай, когда жена от большой любви к мужу толкает того на должностное преступление. Нам теперь останется провести обыски отправить супругов в домзак, написать рапорт, а там пусть трибунал решает, кто больше виновен, кто меньше.
Глава 17. Интервенция
Николая Иваненко похоронили на «нашем» кладбище. Угол, отделенный от городского кладбища дорогой, аккурат там, где начинался пустырь, примыкавший к памятному для меня двору гражданки фон Беккер, стал местом, где хоронили и красногвардейцев, и чекистов. Здесь лежат ребята, пытавшиеся остановить погром винного погреба в октябре семнадцатого; те, кто погиб при разоружении мятежного эшелона; продотрядовцы, зарубленные кулаками. Здесь нашел свое пристанище и военный комиссар Лапшин, не переживший пленения. Военком несколько дней ходил как потерянный, а потом пустил себе пулю в лоб. Поначалу его даже не хотели погребать на этом кладбище – мол, дезертиров нельзя хоронить там, где лежат достойные люди, но передумали. В конце-концов, он всю свою жизнь положил на дело революции, а уж какую принять смерть – его право.
Здесь нет могилы Николая Андриановича, по сути, спасшего нас (возможно, что и весь город) и похороненного на Соборной площади, около старинного храма, где губернский исполнительный комитет решил устроить Пантеон для самых заслуженных людей. Если там хоронить всех погибших чекистов, не хватит места.
Здесь нет и могил ушедших на Восточный фронт. Есть ли вообще где-нибудь их могилы? Если да, так хорошо бы ребят перевезти сюда, чтобы они лежали в своей земле. А нет… А нет, так какая разница, где лежать?
Кольку провожали с музыкой и с речами. Ораторы говорили, что на этом месте потомки поставят памятник. Нет, не поставят. Как помню, в этом месте будет разбит парк, а народ станет гулять и радоваться канадским кленам, каштанам и любоваться на цветущие лилии. Самое странное, что меня это нисколько не удручало. Наоборот, я слегка завидовал Кольке. Он же погиб именно для того, чтобы народ мог радоваться! А то, что люди станут ходить по его могиле – ничего страшного.
Любопытно, что попав в эту эпоху, я начал мыслить совсем иначе. Может, прав Владимир Иванович Вернадский, говоривший о сфере разума? И разум людей, верящих в созидательную идею революции, строительство светлого будущего, влияет и на меня? Но я почему-то не боялся этого.
Может, кому-то покажется, что я слишком черствый человек – не переживаю о расставании с Надеждой, не горюю о смерти своих друзей. Не знаю. Но дело в том, что теперь у меня каждый день случается столько событий и происшествий, которых в прежнее время хватило бы на месяц, а то и на два, и мне просто некогда переживать или горевать.
Начался август, и посыпались новые события. Даже не знаю, которое для меня главнее. Во-первых, меня приняли в партию. Уточняю, что именно в РКП(б), а не в какую другую.
Вступить в РКП(б) я решил сам. Иначе, не дело это, если чекист, разделяющий идеологию большевиков, исполняющий решения Совнаркома, во главе которого стоит человек, являющийся членом ЦК, будет беспартийным. Рекомендации мне дали два уважаемых человека – Николай Харитонович Есин, чей партстаж был ровесником партии большевиков, и Иван Васильевич Тимохин. У нашего губернатора стаж поменьше, с февраля семнадцатого, но
