Макс Мах - Под Луной
– Ты с ней давно? – спросил, явно заинтересовавшись, через мгновение.
– А тебе какое дело? – Максу вопрос не понравился.
– Я сестру ее, покойную, знал. – Вздохнул Яков. Кажется, искренне вздохнул.
– Сестру? – они жили вместе уже больше полугода, но о сестре Рашель Кравцов слышал впервые. Она вообще не распространялась о своей семье, что, учитывая обстоятельства Гражданской войны на Украине, вполне могло быть обосновано. Макс и не спрашивал.
– Циля Кайдановская. – Сказал Блюмкин, и в мозгу Кравцова "замкнуло цепь".
Они не были похожи, вот в чем дело. Старшая сестра, Циля или Лиза, как ее называли на русский лад, была черноволоса и черты лица другие, и цвет глаз, и манера говорить…
– Лизу убили в девятнадцатом. – Сказал Макс на всякий случай.
– Я знаю. – Кивнул Яков. – Очень красивая женщина была. Не такая, возможно, как твоя Рашель, – он выделил имя женщины интонацией, – но взгляды притягивала. Король в нее недаром влюбился, было в ней что-то такое…
– То есть, ты тоже…?
– Упаси боже! – Всплеснул руками Блюмкин. – Где Япончик ходил, нам простым социалистам-революционерам ходу не было!
Старая ревность проступила в голосе, как плесень на хлебе. Стало неловко, и за себя, и за Якова.
– Ты знаешь, кто положил Винницкого? – спросил через пару ударов сердца.
– Нет, откуда? – пожал плечами Кравцов.
– Жаль. – Глаза Блюмкина сузились, налились мглой. – Я бы этого доброго человека враз активировал бы. И за Мишу, и за Лизу.
"Но, прежде всего, за Лизу".
Ну, что ж! Знал Блюмкин, мог узнать и Котовский, но вот история с бриллиантами выглядела полным фарсом. То есть, не то, чтобы из этого нельзя было "сшить кафтан". Дело – особенно имея в колоде пару сявок, готовых свидетельствовать перед революционным трибуналом, о чем угодно – дело сверстать не так уж и сложно. Было бы желание, воля и средства. Средства у Котовского имелись, воля или страсть, что более типично для эпилептиков, прилагалась, желание, как не упустил случая намекнуть замнаркома, могло появиться.
"Сука!" – Кравцов сделал глоток коньяка и начал раскуривать трубку.
"Не кипятись! – сказал он себе. – С холодной головой ты опасный соперник, на нерве – сам себе враг!"
Все верно, но взять себя в руки оказалось отнюдь не просто. Ненависть, зажегшая сердце, была столь сильна, что на мгновение показалось, синим электрическим огнем полыхнул даже прохладный рассветный воздух.
"Итак…"
Проговаривая сейчас тот разговор слово за словом, Кравцов начинал понимать, что если за всем этим "безобразием" и угадывалась фигура наркома, то только в самом общем плане. Это не было похоже на "операцию" Фрунзе. Типичный бандитский фарт, вот что это такое. Разумеется, сложись так обстоятельства, Фрунзе, скорее всего, был бы совсем не против, объединить наркомат и РВС в одних руках. В своих, разумеется, руках. Но он вряд ли начал бы действовать именно сейчас и настолько прямолинейно. И потом, Михаил Васильевич послал бы разговаривать с Кравцовым Якира, а не Котовского. И это было раз. Однако и в то, что это всего лишь личная инициатива не по разуму преданного клеврета, не верилось тоже. Григорий Иванович отнюдь не дурак, не стал бы просто так, без причины, торопить события. А причина, к слову, в разговоре, была озвучена – спешно подготавливаемая и ожидаемая многими со смешанными чувствами конференция ВКП(б).
"Нет, не так. Котовский упомянул пленум ЦК, ожидаемый в мае, но думал-то он о конференции, это как пить дать!".
Разговоры о конференции шли повсеместно. Более того, в партии развернулась открытая дискуссия, которую поддерживали и Троцкий с Серебряковым, с одной стороны, и Сталин с Каменевым, с другой. У каждого был свой резон: Троцкий защищал свободу дискуссий в принципе, не решаясь или не будучи способен отказаться от своих идей даже тогда, когда гласное обсуждение тревоживших партию проблем могло ему только навредить. Сталину же, утратившему часть с таким трудом завоеванного влияния, широкая дискуссия в партии открывала возможность интриговать и сколачивать новую коалицию, тем более, что его позиция была заведомо выигрышная. Сталин предлагал свернуть НЭП. Возможно, что он верил в правильность этого решения, но, несомненно, и то, что ненависть к НЭПу владела душами многих рядовых – и не только рядовых – партийцев. Новая Экономическая Политика представлялась, и не зря, отступлением от идеалов Октября. Так все на самом деле и обстояло. "Купите бублики для всей Республики" вместо "Вставай проклятьем заклейменный!" Вот только никто не хотел задуматься над вопросом, а что это, собственно, такое "Идеалы Октября"?
Кто бы что теперь не утверждал, все способные здраво мыслить люди, тем более, люди, владевшие информацией по данному вопросу, знали, революция произошла в значительной мере неожиданно. Во всяком случае, никто – кроме сумасшедших пророков – ее так скоро не ожидал. Другое дело, что кое-кто – Ленин, Троцкий, Свердлов – оказались к рухнувшим на них событиям готовы, а другие – Зиновьев и Каменев, например – нет. Однако, готовы организационно, не означает готовы – концептуально. Проблемы социальной революции и строительства социалистического общества в бедной малограмотной стране, окруженной к тому же многочисленными и гораздо более развитыми в техническом и экономическом смысле странами, были изучены слабо, если рассматривались в теории вообще. Потому и выступили против этой революции и социал-демократы (меньшевики, бундовцы и многие другие), и социалисты других направлений, те же эсеры, например. Классический марксизм – Маркс, Каутский, Плеханов – не оставлял России никаких шансов, но и теоретические выкладки Ульянова серьезным людям убедительными не казались.
В этих условиях Октябрь Семнадцатого представлялся безумием и воплотившейся в жизнь утопией. Никто не знал толком, куда ведет эта дорога. Потому так долго – почти до конца двадцатого – и шли все вместе, большевики и другие ультралевые: эсеры-максималисты, анархисты-коммунисты, коммунисты-сионисты… Каких только лозунгов не привелось слышать в то странное, безумное время. Однако жизнь брала свое и, в конце концов, Ленин вынужден был признать: военный коммунизм, показавший себя невероятно эффективным в условиях прямого военного столкновения, не способен обеспечить победы в долговременной перспективе. Так, если излагать смысл событий предельно упрощенно, и возник НЭП. И следует отдать должное Троцкому, наряду с левой фразой, вполне адекватно отражавшей стиль его мышления, была у него так же удивительная способность видеть несколько дальше произнесенных слов и видеть там суть проблемы. Когда в 1918 стране грозил транспортный коллапс он, не задумываясь, предложил милитаризовать тыл в той же мере, в какой был "милитаризован" фронт. Создание трудовых армий ведь преследовало именно эту цель – восстановить транспортное сообщение. Но уже в девятнадцатом году именно Троцкий, едва ли не раньше Ленина – а может быть, и раньше – заговорил о финансовых рычагах управления экономикой. Он поддержал Ленинский план и не видел пока реальной причины к свертыванию НЭПа. И Кравцов склонен был поддержать мнение тех в ЦК, кто сплотился вокруг "платформы Троцкого". Впрочем, Макс не тешил себя иллюзиями. Среди тех, кто поддержал Льва Давыдовича, было много таких, кто делал это из одной лишь политической необходимости, как они ее понимали, а не потому, что принимал экономические выкладки вождя. Смирнов и Крестинский, Серебряков, Бубнов и многие другие, всем им единство "правящего блока" казалось – на данный момент – важнее их собственного видения путей и средств социалистического строительства. Тем проще было аргументировать свою позицию Сталину. Рядовые партийцы ведь не представляли, не могли себе представить даже ближайших результатов перехода к внеэкономическим методам управления хозяйством. Товарный голод – увы – не исчезнет сам собой, а напротив, усилится. И социалистическая экономика, строить которую, разумеется, нужно так быстро, как только возможно, не построится быстрее, если отменим уже сейчас концессии, разгоним старых специалистов – какими бы ретроградами, бюрократами и контрреволюционерами – они не были, и закроем, начавшуюся было складываться тенденцию к возвращению эмигрантов. О, да, они все там "бывшие", это так. Вот только процент закончивших гимназию или, бери выше, университет среди них гораздо выше, чем среди нынешних командиров промышленности и торговли. Однако и принять такой взгляд на вещи отнюдь не просто. Образование требуется, которого нет, самостоятельное мышление, на которое многие товарищи, к сожалению, не способны или не приучены.
Кравцов и не заметил, как допил чай. Оказалось, что он уже какое-то время сидит с незажженной трубкой в одной руке и пустым стаканом – в другой. За окном набирал силы рассвет, а в голове складывалась окончательно мозаика политических раскладов, приведших к нынешней острой ситуации.
