Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа
Дю Шастель резко поднял голову.
– Тссс! – Герцог едва заметным движением стиснул запястье мессира Танги и, вскинув брови, тонко улыбнулся. – Я не имел в виду ничего дурного. Её светлость известна мне слишком хорошо, чтобы подозревать её в каких-то недостойных привязанностях. Имелась в виду лишь та степень доверия, которой герцогиня вас удостоила. И, по моему разумению, лучшей кандидатуры она найти не могла. Я же не случайно сказал, что смотрим мы с вами на одну монету, только по-разному.
Танги дю Шастель высвободил руку.
– Я не понимаю, чего хочет ваша светлость.
– Только одного – желания понять. – Улыбка на лице герцога сделалась шире, но взгляд стал напряжённей и твёрже. – Партия, к которой я принадлежу, у власти очень недолго и положение наше непрочно. Все понимают, что Жан Бургундский в своем замке мирно сидеть не будет, к тому же, как опекун дофина, он всё ещё имеет кое-какие права… Но речь не о нём. Бургундец, в конце концов, далеко. Зато прямо здесь, в Париже имеется враг такой же непримиримый и очень нам мешающий… Я надеюсь, пояснять, кто это, не нужно?
Герцог сделал вид, что поправляет ворот камзола и бросил осторожный взгляд на стражников и на дверь.
– Пока королева имеет здесь хоть какое-то влияние, – зашептал он, – мы все находимся под дамокловым мечом перемен! Состояние короля.., скажем так: не самое стабильное. Назначения на ключевые должности в государстве наших сторонников и так проходят очень тяжело, и о том, чтобы коннетаблем стал граф Арманьякский остается только мечтать, а тут ещё эта вавилонская блудница! Вы же понимаете, что полномочия дофина не так уж велики, и право второй подписи по-прежнему за Изабо, что, поверьте, очень мешает нашим планам..
Танги дю Шастель, не выдержав, пожал плечами.
– Ваша светлость, если вам было нужно только понимание, то суть ваших проблем уже достаточно хорошо ясна. Однако, начали мы разговор с другого, и кое-что там меня задело, поэтому извольте объяснить, почему вдруг планы герцогини Анжуйской дали вам повод думать, будто брак двух детей поможет вашей партии удержаться у власти? И причём тут я, в конце концов?
Доверительность на лице герцога исчезла мгновенно, как будто захлопнули окно.
– Не брак, – произнес он холодно, – а родство дома Анжу с домом короля. Оно придаст влиянию герцогини совершенно иной статус, и если вы сможете подвести её светлость к тому, чтобы возглавить оппозицию против Изабо, наша благодарность…
Договорить герцог не успел. Со стороны коридора послышался вдруг шум множества шагов, совершенно непривычный для этой части дворца, и через мгновение приемную буквально затопило людьми.
– Её величество королева! – запоздало выкрикнул изумленный де Бурбон и согнулся в поклоне.
Следом за ним согнулись в поклонах и дю Шастель с Шарлем. Один – по-рыцарски преклонив колено, а другой – досадливо закусив губу.
Шаг назад
Изабо крайне редко бывала в Лувре. И, хотя скука, которую она здесь ощущала, давно уже перебралась в особняк на улице Барбет, королева всё равно продолжала считать, что там, в особняке, ей живётся и безопаснее, и веселее.
Хотя, какое уж там веселье?!
Прошедший год истрепал Изабо все нервы.
Сначала герцог Жан, этот наглый коротышка, наводнил Париж своими английскими наёмниками! Видите ли, ему без них столицу не удержать. А у Изабо от одного их вида тошнота подкатывала к горлу! Все, как один, ненавистно рыжие, веснушчатые, с пустыми глазами и веками, словно бы лысыми из-за бесцветных ресниц. Скукой от них веяло за милю, зато наглостью все эти «сэры» и «милорды» могли потягаться даже с коротышкой!
Слава Богу, что в марте умер их король Генри и всю свору словно ветром унесло. Помчались присягать новому королю, а коротышку Бургундца бросили одного… Ох, как быстро он притих! Особенно, когда «арманьяки» снова подняли головы, и не просто так, а с помощью тех же самых англичан! Куда только подевались и высокомерие, и снисходительная медлительность, и этот наглый, ненавистный жест, которым он, при добром расположении духа, хватал её за грудь… О, Господи! При одном воспоминании об этом у Изабо портилось настроение, и даже если закрадывалась в сердце какая-то жалость к поверженному герцогу, её тут же выталкивало прочь отвращение.
Неужели это всё, что ей осталось?
А ведь кажется, только вчера, юные вассалы слюной исходили, целуя подол её платья, заглядывали жалобно в глаза и только что хвостом не виляли, мечтая, чтобы их поцелуям было позволено подняться выше.
Ах!
Сколько раз, вспоминая об этом, Изабо закрывала глаза и снова, и снова, как в тот далёкий год её самой прекрасной юности, встречалась взглядом с ещё живым и божественно красивым Луи Орлеанским….
Ощущения, конечно, были уже не так ослепительны – время многое в них подтерло, добавив мрачности из будущего – но главное всегда оставалось неизменным. И повернувшееся к ней лицо, всё так же медленно, в ореоле, затмевающем всё вокруг, выплывало из толпы и приближалось, приближалось, приближалось…
От этих тысячекратно вызываемых видений Изабо чуть с ума не сошла.
Июль выдался на удивление жарким, поэтому спать она перебралась в верхние покои, где имелся выход на широкий каменный балкон, густо заросший виноградом. Прохладными ночами здесь так отрадно мечталось об идеальном возлюбленном с глазами Луи, его телом и голосом, со всеми его лучшими манерами и привычками, с его тёплыми руками и мягким голосом. И возлюбленный этот был не знатен, не богат, только более предан ей, и, уж конечно, не умирал под топором наёмного убийцы из-за глупых политических притязаний!
Изабо даже плакала несколько раз, так прекрасна была её грёза, и постепенно довела себя до такого исступления, что не сразу поняла, какая беда свалилась на неё в августе, когда Жан Бургундский так позорно сбежал, сдав Париж своим противникам.
Беда эта звалась Бернар д'Арманьяк, и по сравнению с ним даже наёмники-англичане показались королеве милыми людьми. Граф и раньше её не жаловал, но теперь, без Луи, без защиты коротышки Бургундца, и даже без королевской защиты, (потому что идиот Шарль вдруг снова стал впадать в подозрительность), не гнушался выставлять свою ненависть напоказ.
Впрочем, спроси кто-нибудь, в чём конкретно эта ненависть выражалась, Изабо вряд ли смогла бы ответить. Внешне граф был довольно почтителен, королеву ни в чём не притеснял, (если, конечно, не считать пары новых фрейлин, приставленных к её двору и зорко следящих за всеми делами королевы), но она ПРОСТО ЗНАЛА, что он её ненавидит, и этого было вполне достаточно, чтобы посчитать графа виновным в любых огорчениях и увидеть в каждом его поступке ущемление собственных прав. Во всяком случае, без его вмешательства дурачок Шарль никогда бы снова не надулся на свою «душеньку»! Да и вообще, какое право имеет этот плешивый зануда совать свой нос в дела королевства?! Этот вопрос Изабо без конца себе задавала, раздражаясь уже на одно только имя – Бернар д'Арманьяк. Но, почему-то больше всего обидело её то, что на плоской и совершенно бесцветной дочери графа женился не кто-то, а сын Луи Орлеанского, (Её Луи!!! Её самого лучшего, обожествленного возлюбленного!), который, ещё до женитьбы, при всех называл ненавистного Арманьяка «отцом», подчеркивая тем самым нераздельность их взглядов. Теперь он стал часто появляться при дворе, и небесно-голубые глаза, доставшиеся мальчишке вместе с титулом и состоянием, смотрели на королеву, в лучшем случае, неприязненно, напрочь испортив сладкую грёзу!
Господи, до чего же одинокой ощутила себя Изабо на каменно-виноградном балконе!
Тусклые образы случайных любовников, еле выглядывающие из тумана памяти, ничем помочь не могли, а только разозлили. Целую неделю французская королева провела в слезах и раздражении, срывая его на фрейлинах и слугах, и чуть не отказалась ехать на приём, который Парижский университет устраивал в честь правящей партии. Однако, здравый смысл всё же возобладал. В конце концов, она все ещё королева! Да и проклятым «арманьякам» не следует давать повод для злорадства… Но одевая парадный наряд бедняжка снова чуть не расплакалась. Она ещё так хороша в этом венце из сапфиров, и в этом тугом корсаже с огромным декольте! За что же, Господи, за что злые люди лишили эту красоту даже мечты?! … «Сегодня же велю заколотить дверь на балкон, и больше никогда, никогда…»
Может, так бы и вышло, и несчастная Изабо, проплакав ещё неделю, сообразила бы, наконец, что слишком замечталась, и не худо было бы помочь вернуться коротышке Жану, при котором за ней шпионили не так строго и позволяли, все же, кое-какие радости. Но… Кто знает, по каким винтовым лестницам спускаются к нам и разумные мысли, и нелепые случайности, вроде той, что произошла на приёме Парижского университета?
