Андрей Дай - Поводырь в опале
Нам нужны такие же новые мирские земские советы и такой же новый великий земский собор…
— И что вы с ним станете делать? — громко поинтересовался я, вставая и отправляясь к кафедре. — Тогда-то, если мне не изменяет память, все для выборов достойнейшего на царствие собрались. А теперь что? Слава Господу, Государь наш, его императорское величество, Александр Николаевич, жив, и пребывает в здравии. Государь цесаревич — тоже. Ну, представьте на миг…
Я вышел к кафедре, неотрывно разглядывая неуверенно мнущегося лектора.
— Попробуйте себе представить. Собрали вы этот ваш собор. Великий, едрешкин корень. Дальше-то что делать станете? А! Отвечать!
— Ваше превосходительство, — промямлил Шашков, пряча глаза. — Я не знал, что вы тоже здесь.
— Это не ответ. Извольте ответить на мой вопрос, сударь!
— Дык уж подикась найдется, чем собору заняться, — выкрикнул кто-то из зала.
— Водку пить и беспорядки устраивать — вот что найдется, — пробасил Гиляров.
— Один, прости Господи, дурак что-то сболтнул не подумав, — кивнул я коллежскому советнику. Ссориться с главным бухгалтером губернии, да еще поставленным в Томске прямым распоряжением Рейтерна, мне совсем не хотелось. — Другие — рады стараться. Понесли по России-матушке…
Заметил, как Колосов открывает рот — наверняка чтоб возразить — заторопился его перебить. Мало ли что он в запале выкрикнул бы. А мне потом его что? К суду за подстрекательству к бунту?
— Или вы бунтовать тут мне вздумали? Кричали, чуть ли не хором. Университет им нужен. Я даже обрадовался было. Думал, кои-то веки нашлись люди, что дело станут делать, а не только языком трепать. Думал, подсказать — чтоб прямо сейчас, прямо здесь, составили общее прошение на имя Государя об учреждении Императорского Томского университета. И что я слышу? Университет уже не нужен?! Теперь вам собор всероссийский подавай?! Потом что? Владычицей морскою захотите стать? Так я вам вмиг устрою разбитое… гм… корыто!
Каюсь. Ждал аплодисментов. Не дождался. Зал притих, видимо напуганный, или уж, по крайней мере, ошеломленный моим напором.
— Вы меня, господа, разочаровали. Вот этой вашей несерьезностью, детскостью. Кричалки тут устроили. Лозунги. А потрудился кто-нибудь прожект университета составить? Сметы на устройство? С купцами нашими просвещенными, с меценатами известными, кто-нибудь догадался поговорить? Вам нужно и все! А трудиться? Трудиться, кто будет? Золотая рыбка? Или опять губернское правление?
— Ктож еще, — воздух от голоса Гилярова загудел, завибрировал. — Неужто эти недоросли что-то путное сделать сумеют.
— А вот это мы сейчас и выясним, уважаемый Михаил Алексеевич, — улыбнулся я старому чиновнику и тут же скомандовал притихшей публике:
— А ну! Немедленно! Выбрали председателя, и организовали Сибирское Университетское Общество. И работу распределите непременно! Кто, что, и главное — когда должно быть готово. Как прошение на Государево имя будет готово, как прожект составите и потребные средства сочтете — добро пожаловать ко мне.
Тыкнул пальцем в Шашкова.
— Вам понятно мое распоряжение?
Перевел палец на Колосова.
— Я вас спрашиваю!
— Так точно, Ваше превосходительство, — радостно скалясь, отрапортовал поручик в отставке. — Будет исполнено, Ваше превосходительство.
В том, что они попытаются, я нисколько не сомневался. Что у них получится — мог себе представить. По себе знал, как это не просто составить правильные бумаги. Верно все рассчитать и подобрать нужные слова, чтоб донести до искушенных подобными прожектами господ свою мысль. Тешил себя надеждой, что молодежь помучается, наспорится до тумаков и водки, и либо притихнет на время, либо прибежит за помощью.
Оба варианта меня устраивали. Хотя, конечно, второй был бы предпочтительнее. Можно было бы, под предлогом обучения, пристроить этих энергичных и неспокойных начинающих деятелей к своим делам. В конце концов, сколько можно все тянуть самому!
Проект прошения на высочайшее имя лежал у меня на столе, мирно соседствуя с кофейным прибором и горкой ароматных, пахнущих корицей и сдобой булочек. Только ни читать творчество засидевшихся до первых петухов энтузиастов, ни наслаждаться завтраком желания не было. Потому что Миша, вместе с бумагами принес известие, что в приемной меня дожидаются старейшие, считающие себя авторитетнейшими, чиновники моей администрации с Гиляровым. Настроены они были весьма решительно, и даже озаботились вооружиться каким-то документом.
Собственно — уже несколькими минутами спустя, я имел возможность этот самый документ изучить. И он мне совершенно не понравился. Хотя бы уже потому, что начинался он с перечня лиц, которым копия этой, по большому счету, кляузы, была отправлена. И если в списке оба генерал-лейтенанта — что Дюгамель, что Панов были вполне ожидаемы, то граф Виктор Никитич Панин, главноуправляющий Второго отделения собственной его императорского величества канцелярии показался мне явно лишним. Особенно, принимая во внимание сам текст, изобиловавший словами «подрыв», «призывы к бунту» и тому подобную ерунду.
Честно говоря, граф Панин, от встречи с которым меня не иначе, как сам Бог уберег, меня и безо всяких доносов пугал. Дело в том, что если у столичных либералов-реформаторов в роли лидера выступал великий князь Константин Николаевич, то консерваторы — они же ретрограды — предводителем почитали Виктора Никитича. И он вполне оправдывал их чаяния, бульдожьей хваткой вцепляясь в каждое новое дело, затеваемое конкурирующей партией. Прекрасный юрист и законовед, человек с титановой волей и нечеловеческим трудолюбием, он отточил искусство «сворачивания крови» реформаторам до идеала. Я, сдавая идею дозволения свободного переселения крестьян из Прибалтики и Нечерноземья графу Строганову, очень надеялся, что тот замолвит за меня словечко перед долговязым и суровым старцем. В конце концов, это было выгодно не только моей губернии, но и помещикам. В том проекте, что подготовили во Втором отделении и который был мне показан в Царском Селе, вообще начисто отсутствовало слово «Сибирь». То есть консерваторы были намерены попросту согнать «лишних» людей с мест, а куда те отправятся — никого не интересовало.
Но если в вопросе перенаселения не слишком плодородных областей мне с ретроградами, и соответственно — графом Паниным, было по пути, то о других моих проектах я этим похвастаться не мог. Больше того. Они, в случае успеха, явно демонстрировали положительный эффект от проводимых либералами Великих Реформ. То есть — были попросту потенциально опасны для консерваторов.
А еще я хорошо помнил по той, оставшейся в другой жизни, истории, роль графа Панина в деле так называемых «Сибирских сепаратистов». Что именно он практически заставил жандармов открыть дело, арестовать и предать суду Потанина, Ядринцова, Колосова и еще сорок с чем-то человек. По сути — самую энергичную, активную часть молодого поколения сибирских общественных деятелей.
Правда, как мне помнилось, все должно было начаться с обнаруженной у одного из соратников Потанина, поручика Усова, в Омске, прокламации «Патриотам Сибири» весьма и весьма экстремистского содержания. С призывами вооружиться, встать и отделиться нафиг, чтоб создать от Урала до Владивостока свободную республику по образцу США. Преподаватели ВПШ утверждали, что текст был составлен неким красноярским купцом Поповым — лицом нервным, легкомысленным и бесчестным. И будто бы, хотя мои «областники» не имели никакого отношения к этой записульке, этот купчина, чтоб снять с себя обвинения, поспешил донести на них Корсакову — наместнику Восточной Сибири.
Только и здесь я думал, что успел опередить грядущую трагедию. Мой новоявленный окружной южно-алтайский начальник поклялся, что Усов предупрежден и все имевшиеся экземпляры прокламации уже уничтожены. Так нет. Эти, едрешкин корень, мамонты из вечной мерзлоты выползли со своим «Сим довожу до вашего сведения»…
— Жаль, — вздохнул я, убирая документ в папку. — Не смею вас больше задерживать, господа.
Старики переглянулись, но без команды своего предводителя с места не двинулись.
— Ваше превосходительство, — низко поклонился председатель Казенной палаты. Всегда поражался тому, как легко гнулись спины этих матерых крючкотворов. — Вы ни о чем не хотите более нам сказать?
— Сказать? — я приподнял бровь. — Вам? Вы что же это, господин коллежский советник, полагаете, будто я должен давать вам отчет?
— Нет-нет, Ваше превосходительство, — поспешил отступить старик. — Ни в коем случае, Ваше превосходительство. Я бы никогда не осмелился. Однако же…
Он оглянулся в поисках поддержки к остальным. Все-таки подобная ситуация, когда, пусть даже и заслуженные, убеленные сединами чиновники посмели бы требовать отчета у своего начальника, была бы немыслима во времена их молодости, при императоре Николае.
