В. Бирюк - Стрелка
Хмыкнул, подумал, к себе потянул. Пришлось пообещать копию сделать: мне и самому такой списочек нужен. Глянул уважительно. Плямкнул и ушёл.
Серебрушки — звяк-звяк, клиенты — ах-ах, Афоня — пшёл-пшёл…
Так вот что я вам скажу коллеги-попандопулы: войсковой публичный дом, при наличии, конечно, собственной «крыши», разумной организации труда и некоторой инновации… очень даже прибыльное дело. Эдак можно и на что-нибудь существенно-прогрессивное накопить. Только чувство меры терять не надо. А то девку под утро на руках выносить пришлось — коленки у неё, знаете ли… Ничего, обошлось. Помыли, спать уложили. Кушать она не захотела — «сыта любовью».
Верёвочку на ноженьку к скамеечке… Что бы если вдруг… мысля какая… не выпрыгнула. А тут уже рожок поёт, караван сдвигается, разворачивается. С Волги — под углом назад, в устье этой самой Которосли.
Ну, поехали, вгрёбываем.
…Полтораста вёрст этой речки мы шли почти неделю. Сначала, когда она по долине петли вьёт — ещё ничего. Но в среднем течении у неё глубокая долина. И скорость соответствующая. Нам навстречу. Да ещё и половодье не закончилось. Да ещё впереди — княжьи дощаники на всех поворотах заносит. Как того муравья со слоновьими… мда. А сзади ярославские хоругви идут, на пятки наступают.
Одно хорошо — со всей этой суетой к нам четверо парнишек ярославских напросились. Охота им, вишь ты, воинской славы добыть. Ну, само собой, и новизна наша… Ребятишки, вроде, нормальные, деревенские. На моих тверских похожие. «На моих»… мда… Что важно — один из них кухарить горазд. «Горазд»? Ну, по сравнению…
Польза немалая. Потому что снова пришлось вернуться к двум вахтам по 12 гребцов. А иначе бы… в караване не удержались бы. При том пристальном внимании, каким оделяет меня начальство — приходится… перфекционизмом заниматься.
Мы — вгрёбываем, Резан — ругается, воины — тренируются, кухарь — кухарит, девка — трудится, серебро — сыпется. Всё путём, нормалёк — прорвёмся.
* * *Война — очень скучное занятие. Нет, потом-то… по мемуарам, фильмам, книгам… Когда рассказчик отобрал, отсортировал, отфильтровал наиболее яркие, самые интересные… эпизоды и истории. Вычистил из них все лишние слова, детали, повороты… Потом — да. А пока ты сам в этом… Скучно.
«Наша стрелковая дивизии преодолела пешим форсированным маршем последние сто двадцать километров и вступила в боевое соприкосновение с противником».
Звучит… интересно. А вот те дни пока пешком… На плече — дура железная, тянет, наминает, на спине — вещмешок, тянет, нагибает, на ногах сапоги… Факеншит! Да сколько ж в них весу-то… Всё жмёт, трёт, давит, мнёт… Шагай воин. Левой-правой, левой-правой… От завтрака до обеда, от обеда до ужина, от подъёма до отбоя, с утра до вечера, изо дня в день… Подтянись! Не растягиваться!
Молодёжь удивляется:
– Как же так?! По рассказам же — там… страшно, весело, интересно… А тут… одно — левой-правой… А когда ж подвиги будут? Ну, события, бои-сражения…
Шагай деточка, или, в нашем случае — вгрёбывай. Навались-отвались, раз-два… будут тебе — и бои, и подвиги. После марша в мёрзлой земле окоп в полный профиль отрыть… за радость. «Отдых — смена деятельности». Сменил пятки на лопатку — отдыхаешь. Враг — волнующее развлечение. Он бежит — ты в него попадаешь. Ты бежишь — он в тебя. Попал — не попал… Событие. Будешь живой — есть что вспомнить. А пока… левой-правой. Раз-два, раз-два…
* * *Может, я чересчур много о сексе рассказываю? Так ничего другого… забавного — нет.
Интереснее про количество сала, которое нужно положить в котёл для изготовления наваристых щей? Теперь я понял, почему прежний кухарь толстым был — жрал много. Куски из котла вытаскивал, пока никто не видел, и лопал. На Руси говорят: «щи со звёздами». Вам интересно? Вы — «профессор кислых щей»? Или про то, как хоругвь Дворковичей с ярославскими сцепились? На кулачках. А потом все «верхние» набежали, и ярославских толпой задавили? А мы не пошли. Потому что у нас свои ярославские ребятишки есть. И бить их не за что. Или про то, как татя поймали? Украл тут один… рубаху у… у одного. Тот сам видал, божился и клялся. Татя — «в куль да в воду». Только пузыри пошли. На другой день терпила свою рубаху сыскал — в другом хотуле была.
Ещё можно из смешного: как у Афони в руках весло сломалось. Он — гребанул, оно — хрясь, он — брык. Троих гребцов, что по левому борту за ним сидели — завалил. А правый-то борт гребёт! Нас с речки и унесло. На лужок.
Со всех соседних лодий — насмешки в перекличь:
– Гля! Христы тверские явивши! По суху аки по водам гребут. Эй, мОлодцы, греби шибче — корову догоните!
Весло-то не просто так хрясь — мы гуся этим веслом скрадали. Ну что тут непонятного?! Охота-то — хоть чем, была бы дичь.
Гусь, как гусь. Домашний, видно. То ли отбился, то ли заблудился. Но — дикий. В смысле: на сто шагов никакого жилья.
Как Афоня его углядел на том берегу? Там и речка не речка — ручей заросший. Или протока какая. Пока народ свои лодии выводил да выстраивал, мы в эту протоку — шасть. Точно — есть гусь! Ничейный! Ну кто ж мимо ничейного пройдет!
Мы гребем на него, вроде, ноль внимания. Он тоже слегка посторонился и перья чистит. Афоню — на передок с веслом. Мы к гусю — грёб. Подкрадаемся.
Только выходим к зоне поражения — гусь тоже — грёб и опять перья чистит.
Афоня с поднятым веслом так и замер. На передке в замахе.
Еще б чуть — достал. Но гусь, как длину весла прикинул — мы грёб — он греб. Мы грёб — он грёб. И все это в полной тишине.
Тут мне Паниковский и вспомнился. Все такие серьёзные, вроде — охотники, а меня смех разбирает. Хоругвенные мои, глядя на меня, рожи вытянули, креститься начинают — боярич с лавки сполз, морда красная, весь трясется. Меня от этого еще больше колбасит, ну просто чувствую себя командором и начальником автопробега, уже задыхаться стал, а в голове:
– Паниковский, бросьте птицу!
Тут, наконец, гусь оплошал — к берегу ломанул и попал в зону действия афониного весла. Хоругвь — грёб, Афоня, что Илья Муромец двуручным мечом, этим веслом со всего маха — хрясь гуся по горбу! Убил!
Чуть пополам не перерубил. Гуся за шею и под лавку. Все на весла навалились — когти рвать с места преступления. Ничейный-то он ничейный… Тут Резан всех тормознул, заставил камыша нарезать — гуся прикрыть. Как чуял — через метров пятнадцать на бережку дедок сидит с мальком — гусей пасут. Как мы их в пылу гусиной погони не приметили?
Вот когда из протоки выруливали афонино боевое весло «хрясь!» — и сделало.
Потом — снова в речку уволакивались, караван догоняли, обгоняли… гребля, блин… Оксфорд с Кембриджем со своей регатой — отдыхают в сторонке. Ярославские нам дорогу заступали, мы ругались и маневрировали… встали, наконец, на своё место.
Потом ребятишки до ночи хихикали — вспоминали какой у Афони был глупый вид. Каждый повторил физиономию Афони в момент разрушения весла и некоторые высказанные им реплики. Всего — 62 раза. Смешно. Животики понадорвали. Только Сухан не повторял — «живой мертвец» к артистическому искусству не способен. И — Лазарь.
Веселились, пока кулеш с гусем не поспел…
Нехорошие подозрения возникли, когда гуся общипали. Как-то он больше похож был не на гуся, а на ската — какой-то сильно плоский с хвостом-шеей. Как наш ярославский шеф-повар продемонстрировал нам, что стало с несчастной птицей, все уставились опять на Афоню. Уже невесело.
– А я цо? А я ницо! Ано ж ноге мягше гребсти, чем на досках! Хто ж знал, что там гусь?
Этот… эта редиска весь день грёб, упираясь ногами в гуся! Шмяк-чвяк, шмяк-чвяк…Гусёнок табака ёпт… В общем внутри там все гм… гомогенизировалось, как химики говорят. Вместе со всей требухой.
Кулеш, конечно, съели. Афоня даже приговаривал:
– А фо? Ифё нифё полуфилфя. Фкуфный! Фука невевуха! Иффё и вубы выбили!
Губоньки, как у Машки Распутиной, будто в них по двадцать кубов силикона накачали, да и нос набекрень.
А я свою пайку Сухану отдал. Ему все равно, что жевать.
Один я гусятинки не попробовал. И — Лазарь.
«— Я, как человек, — сказал Вронский, — тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит. А что физической энергии во мне довольно, чтобы врубиться в каре и смять или лечь, — это я знаю. Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится. — И он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей, ноющей боли зуба, мешавшей ему даже говорить с тем выражением, с которым он хотел».
Лазарь… Он не говорит так, как Вронский. И зубы у него не болят. Он… молчит. Да, он признал мою правоту, да, он исполняет все обязанности командира хоругви, но… молчит. До чего ж он домолчится-то?
Ребятишки упахивались на вёслах. Однако Резан не только не прекратил, но наоборот — интенсифицировал занятия. Да и парни уже не сильно ноют. Как-то начало доходить, что впереди будет бой. Где от силы и умения — сама жизнь зависит. Всё как-то стабилизировалось, успокоилось, устаканилось…
