Анатолий Дроздов - Листок на воде
– Щекотно! – она прячет ногу.
Вчера не жаловалась. Встаю.
– Павел! – окликает она. Оборачиваюсь.
– Спасибо!
На здоровье!
* * *Безделье на фронте – штука тоскливая. Здесь нет политруков, чтоб занять личный состав, нет лекций о политике партии и правительства. Кино не привозят, газеты доставляют редко, книг в местечке не сыскать. Сидим на острове, отрезанном распутицей, убиваем время болтовней. Сергей у нас только что не ночует. Трезвым, однако, болтать скучно, а собутыльник из Рапоты никакой. Ольга не одобряет возлияния, считая их вредными для здоровья. Как будто здоровье мне пригодится! Сергей Ольге поддакивает: эта парочка спелась. Тоска!
В один из дней Ольга выходит к столу загадочная.
– Какое сегодня число? – спрашивает торжественно.
– Четырнадцатое апреля, – отвечаем в голос.
– Вам, господин прапорщик, это о чем-либо говорит?
Пожимаю плечами.
– Помнится, год тому, в госпитале, я призвала к порядку одного офицера, – она смеется.
– Точно! – Сергей хлопает себя по лбу. – Мы с Павлом в этот день познакомились! Он оправился от контузии, можно сказать, заново родился!
У женщин удивительная память на даты. Я здесь уже год. Давненько…
– Предлагаю отметить событие!
Они смотрят встревожено. Прапорщик полезет за бутылкой и станет глушить водку. Прапорщик не настолько глуп.
– Созовем гостей! Всех летчиков!
Предложение принимается. Иду созывать, Ольга, Сергей и Нетребка с Марией хлопочут об остальном. На приглашения откликаются дружно: не один я маюсь бездельем. "Ваню-Васю" привожу под конвоем. Ребята стесняются: рядовым не положено за столом с офицерами. Это на службе не положено, в своем доме я хозяин. Увидев парочку, Сергей одобрительно кивает. Мы вместе воюем, стреляют в нас одинаково, почему одни наслаждаются обществом женщины, а другим – заказано?
Приходят Турлак, Зенько и Егоров. При виде "Вани-Васи" Турлак морщится, но мнения благоразумно не высказывает. Зенько с Егоровым здороваются с ребятами за руку.
На столе непритязательная закуска: соленые огурца, квашеная капуста, колбаса (Нетребка расстарался), вареная говядина и пирожки. Мария печет пирожки изумительно. Начинка простая: капуста или картошка, но пирожки тают во рту. Пшеничную муку в местечке достать трудно, стоит она дорого, но для нас слово "дорого" не существует.
Ольга принарядилась: на ней синее платье. Сорок дней траура истекли, не попрекнут. Зенько принес бутылку вина и конфеты – он галантный кавалер. С вина и начинаем. Пьем его из чашек, бокалов нет. Нетребка расставляет граненые стопки – это для водки. Стопки достались от прежних хозяев, они разные по цвету и вместимости. Это не страшно: жидкость в них одинаковая. За мое второе рождение выпили, внимание переключается на хозяйку. Ольгу засыпают комплиментами. Особенно велеречив Зенько: он шляхтич и умеет говорить. Мы слышим о прекрасном цветке, распустившем свой бутон над обожженной войною землей. Одним своим видом цветок вдохновляет воинов. Воины не пожалеют жизней, дабы защитить цветок от супостата. Когда цветок слегка зачах, все переживались и молились за его выздоровление. Слава Всевышнему, что цветок оправился. (Прапорщик, ясен пень, здесь абсолютно ни при чем). Зенько щелкает каблуками и опрокидывает стопку. Вместо закуси целует ручку хозяйки, всем своим видом показывая, какое это несравнимое удовольствие.
Идея понравилась, к Ольге выстраивается очередь. Под шумок новорожденный прапорщик успевает себе трижды налить. Под огурчик с капусткой – я предпочитаю русскую кухню. Ручками пусть закусывают еще не резанные большевиками буржуи. Сергей заметил и смеется. Подмигиваю – жизнь хороша!
Ольга раскраснелась, улыбается. Она принимает комплименты всерьез. Зря! Как говорил наш комбат: "В армии и метла красавица!" И добавлял, указывая на контрактниц в камуфляже: "Никто из них не станет Голенищевым-Кутузовым! Зато никто не останется просто Голенищевой…"
Ольгу просят спеть. На стене висит гитара; я раздобыл ее по просьбе кузины. На грифе красуется бант – кузина повязала. Еще б кружавчики с оборочками… Ольга для приличия ломается и берет гитару.
Голос ее не плох, а вот исполнение… В это время обожают аффектацию и манерность. "Утро туманное, утро седое", "Гори, гори, моя звезда", "Не искушай меня без нужды" – все славные, русские романсы, только петь их нужно без завываний. Тем не менее, слушатели в восторге. Они аплодируют и целуют Ольге ручку. По-моему, им главное повод…
Гости расходятся за полночь. Они жмут мне руку и целуют ручку барышне. Странно, что не наоборот, сегодня мы хороши. Я от количества выпитого, они от качества закуски: за столом надо есть, а не целовать ручки. Гости благодарят за чудный вечер, в этом я солидарен: вечер удался.
Нетребка прибирает со стола, я курю на крыльце. В доме и без того не продохнуть. Ольга открывает двери – проветрить. Сердитый взгляд… В чем дело? Бросаю окурок, возвращаюсь под кров. Нетребко снес посуду в сени (Мария завтра помоет) и удаляется. Ольга смотрит в упор. Чем я провинился?
– Зачем столько пил?!
Здрасьте! Я один?
– Они комплименты говорили, ручку целовали, а ты? Не мог сказать приятное кузине?
Терпеть не могу семейные сцены! Но сегодня я добрый.
– К вам было не доступиться, Ольга Матвеевна! Я не знал что сегодня соревнование: "Кто похвалит меня лучше всех, тот получит сладкую конфету!" Кстати, вот и она! – беру с тарелки шоколадную конфету, разворачиваю.
– Не заслужил! – она подскакивает, выхватывает конфету.
Женщин нельзя много хвалить: теряют разум. Для приведения в чувство рекомендовано физическое воздействие. Но это как-нибудь потом, не хочется портить вечер.
– Что сделать этому фанту, Ольга Матвеевна? Прочитать стишок, станцевать лезгинку или спеть серенаду?
– Серенаду! – она вот-вот рассмеется.
– Печальную?
– Непременно! – она подает гитару.
Первым делом снимаю мерзкий бант – я не пою под аккомпанемент кружавчиков. Быстро подстраиваю струны. Глаза у нее почти на лбу – думала, что шучу. На память приходят другие глаза: серые, в опахале пушистых ресниц…
Зацелована, околдована,С ветром в поле когда-то обвенчана,Вся ты словно в оковы закована,Драгоценная моя женщина!
У Липы оковы самые прочные – золотые. Хотя внешне – всего лишь колечко на безымянном пальце…
Не веселая, не печальная,Словно с темного неба сошедшая,Ты и песнь моя обручальная,И звезда моя сумасшедшая.
Говорят, умалишенные счастливы в своих мирах. Подтверждаю. Жаль, что меня излечили.
Я склонюсь над твоими коленями,Обниму их с неистовой силою,И словами и стихотвореньямиОбниму тебя горькую, милую.
Крепче следовало обнимать, господин прапорщик! Теперь поздно.
Отвори мне лицо полуночное,Дай войти в эти очи тяжелые,В эти черные брови восточные,В эти руки твои полуголые.Что прибавится – не убавится,Что не сбудется – позабудется…Отчего же ты плачешь, красавица?Или это мне только чудится?(Стихи Николая Заболоцкого)
Ольга не плачет, но глаза ее влажные. Шоколадная конфета растаяла в ладошке, коричневая слеза просочилась меж пальцев. Эти строки написаны давно и незнакомым мне человеком, но будто о нас. Интересно, Липа плачет ночами?
– Спой еще!
Пожалуйста! Конфеты мне все равно не видать.
Песни у людей разные, А моя одна на века. Звездочка моя ясная, Как ты от меня далека! Поздно мы с тобой поняли, Что вдвоем вдвойне веселей,
Даже проплывать по небу, А не то, что жить на земле…
Обрываю на середине, кладу гитару на стул. На сегодня хватит.
– Павел! – она говорит шепотом. – Почему ты раньше не пел?
Не просили, вот и не пел! В госпитале я читал фантастику. В этих книгах современники попадали в прошлое, где распевали любимые песни. Туземцы балдели и засыпали героев баблом. Однажды я попробовал. У нас случилась стычка с бургундцами – короткая, но кровавая. После боя мы завалились в корчму, где славно выпили. На глаза мне попалась лютня или как там ее звали. Кое-как подстроив струны, я сбацал Высоцкого – душа просила.
– Вот что, Генрих! – сказал мне капитан, после того, как я умолк. – Ты славный рубака, парни тебя ценят. Но если впредь станешь кликать дьявола, я отправлю тебя на костер! Проклятые паписты жгут еретиков живьем, мы не такие – предварительно повесим! Заруби себе на носу!
Я зарубил: каждому времени – свои песни. Подхожу к окну. Снаружи дождь. Капли бегут по стеклу, сливаются и падают вниз. Окно как будто плачет. Похоже, это надолго. Что будем делать завтра?
