Александр Прозоров - Змеи крови (Слово шамана)

– И я с тобой, – моментально сообщила Юля. – Одного не отпущу.

– Ну куда тебе, Юленька? – развел руками Варлам. – То ведь не набег скорый, и не свой поход в охотку. Там ведь и в сечу ходить придется, и от лавы татарской строй держать…

– А то я в поход не ходила, – хмыкнула бывшая спортсменка. – Забыл, как мы крестоносцев на Луге долбали?

– Любая моя, – осторожно попытался возразить муж. – Но ведь не было у нас с тобой тогда детей малых. И хозяйства никакого не имелось. Только сабля, да шкура медвежья на двоих.

– Я на шкуре его спала, – пояснила Юля для навострившего уши Адашева. – А он рядом на траве.

– Помню, – кивнул гость. – Помню я историю про поход сей. Это когда опричник государев Зализа Семен Прокофьевич набег ордынский зимой остановил?

– Он самый, – кивнула Юля и запоздало сообразила, что спать зимой на траве, мягко выражаясь, затруднительно. – В общем, невенчаны мы еще были.

– Понятно, – пригладив бороду, кивнул Даниил Федорович. – Коли невенчаны, тогда да.

– Но будь моя воля, – не удержался Варлам, – я бы тебя и тогда в сечу не пустил.

– Не пустил бы в сечу, – не сдержав улыбки от давнего воспоминания, парировала Юля, – некого было бы потом в Каушту из Бора по реке домой везти. Ты помнишь, когда мне про десять сыновей первый раз сказал?

Батов тоже улыбнулся и взял жену за руки.

– Я вот рассказать тебе хотел, Варлам Евдокимович, – с серьезным выражением лица начал гость. – Про помещика нашего, Думова Сергея из-под Вологды. Ходил он на Засечную черту с ополчением, татар о прошлом лете стеречь. Так представляешь, вернулся через год домой, а приказчик его, оказывается, все добро продал, смердов обобрал до нитки, отчего те по соседям разбежались, казну всю помещичью собрал, да и сбежал с нею незнамо куда. Так и остался боярин Сергей только с тем, с чем в поход собирался: оружием, котелком медным, да топориком малым. Теперь побирается, сердешный, на дороге, что в Клин от Москвы ведет.

– Слышал я про такое, – кивнул Варлам. – У нас в Водьской пятине тоже староста деревенский помещика обобрал, пока тот в походе был. Оброк весь собрал, деньги, что у боярина в кубышке имелись, вынул, добро продал, да в бега ударился.

– Ну что вы врете, как сивые мерины? – вздохнула Юля. – Что вы мне голову морочите? Ну коли ваш Сергей боярин, коли поместье от родителей получил, так наверняка у него в усадьбе бабка с дедом, мать или отец старые еще живут, жена с детьми, сватья-теща али еще какая приживалка обитает! Кто же даст приказчику смердов сживать или в казну лапу невозбранно запустить? Даже если государь воину храброму поместье пожаловал – все одно жена быть должна, родственники какие прибьются. И уж если бояре ваши дураки такие, что всех близких со свету сжили, из дома своего выгнали: так ведь и приказчика он сам выбирал. О чем думал? Страсти, что вы придумываете, только у одного на тысячу случиться могут. И то не обязательно случатся. Что вы мне вкручиваете, мужики? Я что, похожа на идиотку?

– Ты, боярыня Юлия, – вкрадчиво сообщил Адашев, – похожа на хозяйку, что поместье свое без пригляда бросить готова. И родичей у тебя, как я вижу, в усадьбе нет.

– Сговорились?

– Как можно? – улыбнулись в одинаковые бороды витязи. – Что есть, то и говорим.

– Это дискриминация женщин!

– Это любовь к тебе, милая моя, – ответил Варлам, уже успевший не раз услышать мудреное ругательство. – Я тебя пред Господом беречь поклялся, и в дальний переход, за Дикое поле брать не стану. А ну, беда случится? Я-то ладно, наше дело ратное. А тебе рисковать нельзя, женщина ты. Честь моя, любовь и отрада.

– Мне тебя потерять тоже страшно. Как я одна останусь? Лучше вместе…

– И говорить так не смей! А кто детей растить станет? Хозяйство хочешь на распыл пустить?

– Э-э, какие у вас мысли печальные, хозяева… – потянул гость. – А я-то усадьбу вашу за крепость крепчайшую принял, рубежи московские с юга означающую. Даже местом сбора для рати назначил, что на татар пойдет. Через неделю тронуться отсюда должны. А вы никак погибать собрались, на силу свою более не рассчитываете?

– Не дождутся, – буркнула Юля, исподлобья зыркнув на мужа. – Мы еще их всех переживем. Идите к колодцу руки мыть, и в трапезную приходите. Распоряжусь Мелитинии, чтобы накрывала.

– Боится за тебя, – понимающе кивнул дьяк, оставшись наедине с хозяином.

– Знамо, боится, – кивнул Варлам. – А скажи мне, Даниил Федорович, как ты собираешься татар останавливать? Степь широкая. Где у них на дороге не встанешь, все одно стороной обойдут.

– Да есть у меня мыслишка, Варлам Евдокимович, – улыбнулся в бороду гость. – Не первый год со степняками грызусь, знаю, где у них слабое место…

Второго июля тысяча пятьсот шестьдесят восьмого года на южном берегу Северского Донца, неподалеку от Изюмского брода, немногочисленные невольники, взятые во время наскока на оскольские, тамбовские и воронежские земли, начали сворачивать татарские шатры и укладывать ковры, подстилки, деревянные жерди каркасов, железные треноги жаровен и очагов на телеги. Хорошо отдохнувшие за две недели на сочных зеленых пастбищах скакуны снова оказались под седлом у не менее хорошо отдохнувших нукеров, вдосталь повалявшихся на толстых потниках под теплым солнцем, отъевшихся парной бараниной и говядиной, заменившей надоевшую за время похода конину, насладившихся ласками рыхлых румяных невольниц, что вскоре окажутся на шумных рынках Кафы и Гезлева.

В тот же день нукеры начали сворачивать шатры и в обширном лагере возле Ор-Копы. Сахыб-Гирей, так и не дождавшись возвращения племянника, двинул тридцать тысяч собравшихся под его бунчуком нукеров на восток, вдоль побережья Азовского моря, собираясь обогнуть его, переправиться возле Азова через Дон и пойти дальше, вверх по течению реки Сосыки, углубляясь в черкесские земли.

Второго же июня поднял в седла собравшихся возле Батово русских воинов дьяк Даниил Федорович. Для поддержки пятитысячного боярского ополчения подошло четыре тысячи городских стрельцов от города Мценска и еще три тысячи – из Одоева.

С медлительным воинством Девлет-Гирея, отягощенного большим обозом, русские рати разминулись на два дня – передовые разъезды кованой конницы вышли к Изюмскому броду только тогда, когда прикрывающая хвост обоза полусотня опытного воина Гумера из рода Алги уже несколько часов, как скрылась за горизонтом.

Далее пути ратей разошлись. Гирей-бей повел свою добычу далеко в обход Днепра, известного своими разбойничьими поселениями, и на запад, к Перекопу. Русские, перейдя Дон, направились почти прямо на юг, стремительно сближаясь с войском Сахыб-Гирея. Они двигались быстрее всех, поскольку не имели ни единой повозки, и кормили скакунов овсом, давая им попастись лишь немного времени утром и вечером, пока люди сами завтракают или ужинают солониной, сдобренной перемешанной с перцем солью и разведенным в воде толокном. За татарами же тянулся не такой большой, как девлетовский, но все-таки медлительный обоз, груженый шатрами, припасами для долгого пути, посудой, оружием, пучками запасных стрел, путевой казной, походными кузнями и любимыми наложницами самого хана и его ближайших советников и еще многими насущными вещами. К тому же, татарские кони питались подножной травой, а потому для выпаса им ежедневно требовалось несколько часов.

Уже одиннадцатого июля русская рать вышла к реке Миус вдосталь напившись воды после долгого перехода через скупую на влагу степь. В тот же день передовой разъезд бояр Храмцова и Одоевского при семи холопах, поднявшись на очередной пологий взгорок заметил впереди всадников и, дав шпоры, устремился к ним.

Следивший за степью в двух верстах от левого крыла крымского войска десятник Нурмухам Кутуй тоже заметил незнакомых воинов. Его эта встреча не очень взволновала – мало ли верховых бродит по степям на бескрайних просторах ханства? Однако проверить, кто это такие, все равно следовало, а потому десятник повел восьмерых воинов своего рода навстречу чужакам.

Оба дозора разделял всего один холм. Они спустились в прогалины перед ним каждый со своей стороны, а когда снова увидели друг друга на пологой вершине, выяснять что-либо было уже поздно – настала пора действовать. Думать бесполезно, да и не о чем – показавший спину воин мгновенно превращается в беззащитную жертву.

– Ал-ла билла-а-а! – опустив копья и растягиваясь в цепь начали разгоняться татары.

– Ур-ра-а-а! – пригнулись к гривам коней русские.

Сергей Михайлович Храмцов оказался напротив вражеского десятника и вглядывался во врага, пытаясь в оставшиеся мгновения найти уязвимую точку. Но татарин выглядел защищенным целиком – боярин видел перед собой только верхний край щита, над которым, под железной шапкой, поблескивали глаза, и правое плечо. Неуверенность передалась рогатине – и в момент сшибки рогатина вошла не во всадника, а в лошадиную шею. В тот же миг Храмцов ощутил, как правый бок разорвала острая боль – стальной наконечник, порвав прочное железо кольчуги и кожу поддоспешника, вошел в живую плоть. Еще один, куда более болезненный рывок – копье вывернуло из раны. Так и не поняв, каким образом он вылетел из седла, Сергей Михайлович увидел стремительно приближающуюся землю, прикрыл глаза и его тело в третий раз пронзила боль, от которой перехватило дыхание, и он ненадолго лишился чувств.