Сергей Лобанов - Диверсанты

«Ещё бы! — мысленно хмыкнул Туркалёв. — Ради племянницы ты положишь весь авиаполк, а если понадобится, то и больше».

— Есть вопросы?

— Так точно, товарищ генерал армии. Один.

Астроном кивнул.

— Если группа не найдёт вашу племянницу, что тогда?

Янычар смотрел в глаза Большому Папе, не отводя взгляда, ожидая чёткого недвусмысленного ответа, ведь от того, каков он будет, зависело будущее всей группы.

Тот покатал желваки и ответил после паузы:

— Возвращайтесь, майор, вы мне ещё понадобитесь.

Туркалёв снова посмотрел на фото, где весело улыбалась симпатичная загорелая зеленоглазая шатенка лет двадцати, в открытом летнем платье, волосы схвачены на затылке заколкой, хвостик лежит на правом изящном плечике. Ещё ничто не омрачает её беззаботное лицо, вся жизнь впереди, обязательно счастливая и яркая.

«Снимок явно довоенный. Все ещё живы… все ещё живы… — рассеянно думал майор. — Хорошенькая. Сейчас-то она вряд ли так выглядит. Узнать бы, как встретим. Если встретим, конечно. Лучше не загадывать. А здесь хорошенькая, ничего не скажешь. Есть женщины в русских селеньях. Есть… А дядя упырь. Во, точно, упырь, а никакой не Астроном и уж тем более не Большой Папа».

Единственным для Янычара плюсом являлось то, что Красноярск действительно был его родным городом, где он родился, учился, жил, пока не поступил в военное училище. С тех пор ему так и не довелось побывать дома.

С начала войны он ничего не знал об отце и матери. При отступлении оппозиционных войск и оставлении города фйдерам, Алексей воевал на другом участке фронта. А теперь ему предстояло вернуться в детство, в юность, где были первая любовь и первое горькое разочарование; где знакомы и любимы многие места, ныне лежащие в руинах, неузнаваемые и чужие; где каждый камень, каждый угол обвалившегося здания, каждый проём таят смертельную опасность.

Не таким ему виделось возвращение домой. Не таким…

Обратный путь на УАЗе проделали с теми же предосторожностями в прежнем молчании. Всю дорогу майор обдумывал полученное задание, не в состоянии избавиться от горького осадка осознания бессмысленности войны. Эти мысли никогда не оставляли его. Но как неприятно лишний раз убедиться в своей правоте, на которую всем наплевать!

За что он воюет?

Можно сколько угодно убеждать себя, что воюет за правду, за народ, за таких вот, в конце концов, «племянниц», вовсе не виноватых за родственников, по чьему желанию наступление может начаться, а может и не начаться.

Да что там наступление или отступление! Они решают, быть войне или нет! Гореть им в Аду за это!..

Что толку от самоубеждений в правильности собственного выбора? А какой толк от самокопания измученной мятущейся души? Какой смысл выискивать кристаллы правды в море лжи, словно в десять лет, когда только начинаешь понимать, что далеко не всё в этом мире безоблачно и радужно?

Что толку? Что изменится? Эх…

Глава II

Срыв операции

«(9.10) Всё, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости»

«(9.12) Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них»

Огонь «Шилки»[8] по вертолёту стал для всех полной неожиданностью. Как только машина оказалась над левым берегом Енисея, из заснеженной чащи ударили четыре ствола самоходной установки.

В город заходили по большой дуге, рассчитывая с относительной безопасностью пересечь линию фронта с некоторых пор пролегающую по Енисею, ставшему преградой между противниками. При этом весь город, расположенный на обоих берегах, пока был под контролем федералов, где каждая улица, каждый разрушенный дом напичканы оборонительными заграждениями и войсками, имевшими приказ: держаться. Поэтому его обходили стороной, но всё же напоролись на противовоздушную оборону.

Град пуль хлестанул по днищу винтокрылой машины, почти выведя из строя. Вертолёт начал падать, салон наполнился едким дымом, парни тревожно подскочили с мест.

— Падаем!!! Падаем!!! — отчаянно заорал Бек.

— «Шилка», что ли?! — крикнул Мамба, кашляя от дыма.

— Да, вроде! — прокричал в ответ Янычар. — Стоят ещё на вооружении, надо же!.. Бек! Негатив! Быстро к пилотам! Что там у них?

Те, хватаясь за что придётся, удерживая равновесие в падающей горящей машине, устремились в кабину пилотов.

Вторая очередь опять плетью хлестанула по корпусу. Мамба сильно вскрикнул и тяжело упал. Янычар и Куба тут же склонились над ним, мелко вздрагивающим, изо рта у него сочилась кровь, лицо исказила мука боли, глаза наполнились влагой.

— Мамба! Мамба! — закричал Куба, пытаясь понять, чем можно помочь товарищу.

Но Рустам уже не слышал. Он видел зелёные холмы родного края, по ним разбрелись отары овец, ярко лился странный Свет, наполненный теплом и удивительным покоем. Потом он увидел своего деда улыбающегося в седую бороду, умершего давно, но сейчас живого, в белой бурке и белой папахе. Дед держал в одной руке кусок лепёшки, а во второй глиняный кувшин. Как знал Рустам, в нём всегда было молоко. Он радостно побежал навстречу любимому деду…

— Мамба! Мамба! — продолжал кричать Куба.

Янычар сидел молча, расширенными глазами глядя на друга, забыв обо всём.

Выглянувший из кабины пилотов Негатив крикнул:

— Командир! Держитесь, сейчас будет удар! Даст Бог, по касательной упадём!

Тут же послышался треск ломаемых деревьев, сильный удар. Янычар полетел по салону, больно ударился, сознание окутала темнота…

Возвращение в мир звуков случилось сразу, словно переключили тумблер. Он услышал знакомый голос Кубаева:

— Командир, ты как?

Янычар скосил глаза и увидел его, стоящего рядом на коленях.

— Не знаю, — ответил майор, опасливо пробуя шевелиться, опасаясь почувствовать боль. — Я ранен?

— Нет, вроде, — ответил Кубаев.

— Как ты?

— Цел. Шибануло только здорово, отключился, а когда очухался, вынес тебя, а Бек и Негатив помогли.

— Как они?

— Тоже в порядке, рацию пытаются выдернуть из покорёженной машины, зажало её там, а куда мы без связи? «Мишку» потом вызвать не сможем.

— Мамба? — спросил Туркалёв, уже зная, что скажет Кубаев.

И всё же ответ Кубы стал неожиданным.

— Раздавило его совсем. При ударе машину сплющило, оба двигателя рухнули в салон, как раз на Мамбу… Не вытащить его. Мне и тебе повезло. Если бы первым ударом о деревья не отшвырнуло от Мамбы, то двигатели задавили бы живьём… Негатив и Бек даже сознания не теряли, а вот обоих пилотов «Шилка» почти пополам разрезала…

Куба никак не мог выговориться, испытывая шок.

Янычар опять попробовал пошевелиться. Боли нет. Кости, похоже, целы. Он опасливо сел, всё ещё ожидая неприятных сюрпризов от плохо слушающегося тела. Осмотрелся по сторонам. Кругом лесная чаща с густым подлеском, с подушкой снега, укрывающего всё вокруг. Сзади что-то трещало. Обернувшись, Туркалёв увидел метрах в пятидесяти то, что осталось от вертолёта — груду покорёженного металла, зарывшегося в землю, выворотившего её на белое покрывало снега. В разрывах чёрных клубов дыма нет-нет, да и просматривалась приличная просека из переломанных стволов. Сбитый вертолёт пошёл по касательной, это и спасло разведчиков. Если бы машина рухнула отвесно, одного везения было бы мало.

Подошли Негатив и Бек, гружёные оружием, боеприпасами, без рации. Оба выглядели разочарованными.

— Ты как, командир? — спросил Бек.

— В порядке, — ответил Янычар, вставая, чувствуя, как всё плывёт, но быстро обретает привычную чёткость форм.

— Не получилось рацию вытащить, — сказал Негатив. — Там уже горит всё. Оружие ещё смогли унести и то хорошо.

Парни смотрели на командира, ожидая приказа.

— Группа, внимание, — произнёс Янычар. — Разобрать личное оружие. Негатив, теперь за снайпера ты. Почтим память товарища…

Они постояли, склонив головы, затем передёрнули затворы и, подняв автоматы вверх, дали по короткой очереди, прозвучавшей хлопками. Затворы, лязгая, выбросили несколько гильз, утонувших в снегу.

Теперь первым шёл Негатив, повесив свой «вал» на плечо, используя для этого ремень, крепящийся за антабку на прикладе. В руках он держал «винторез» Мамбы.

Следом шёл Куба, третьим двигался Бек, замыкал колонну Янычар. Они привычно держали оружие «ёлочкой», то есть, если один контролировал местность слева от себя, то идущий за ним, контролировал местность справа, держа оружие в том направлении. И так через одного.