Татьяна Вяземская - Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Смерти Великому визирю требовали все. И Сулейман принял такое решение.
– Но ты не можешь его казнить! Ты же давал клятву!
Сулейман был сумрачен.
– Давал. Но пойми, по-другому поступить просто невозможно!
– Но это же такая глупость! Ну, присвоил он себе титул, разве это имеет значение! Ведь именно благодаря ему мы заключили соглашение с французами!
– Именно он проиграл войну с Азербайджаном. И главное – не то, что проиграл, а то, что зря погубил столько народа. Это тоже произошло из-за того, что он возгордился сверх меры. Возгордился, посчитал, что способен самостоятельно принять решение, и, как результат, люди погибли зря.
– Ты не вернешь женам мужей, а матерям – сыновей, казнив еще и Ибрагима. Ты знаешь, я… недолюбливаю его, но…
– Полководец, который не думает о солдатах, должен быть наказан, – жестко ответил Сулейман. – Его судьба станет предостережением для других, которые готовы кинуть в бой полки, не обдумав как следует, нужно это делать или нет. И потом, я не хотел тебе говорить… Но один из родственников Ибрагима… Если говорить кратко, Ибрагим доверил исполнение некоторых из своих обязанностей одному из своих родственников, кажется троюродному брату. А тот запустил свои жадные руки туда, куда не должен был запускать: в казну.
– Ибрагим богат; ты сам одаривал его, причем одаривал достаточно щедро. Неужели он не может возместить убытки?
Сулейман удивился:
– Конечно, он возместит убытки. В случае казни по такому обвинению имущество казнимого поступает в казну. Неужели ты не понимаешь? Он не имел права назначать на такую должность вора; воровства не случилось бы, если бы Ибрагим контролировал действия своего родственника. Но он слишком доверился. Если бы он обнаружил преступные действия ранее, казнен был бы только его родственник.
– Но ведь Ибрагим не мог подумать… Это ведь все-таки брат!
– В таком случае не существует родственных отношений. На должности следует назначать людей, которые лучше всего могут справляться с исполнением обязанностей, этой должностью предусмотренных. А никак не тех, кого просто нужно… пристроить на хлебную должность.
– Я все понимаю. Но ты давал слово.
– Я уже решил эту проблему. Я взял фетву, меня освободили от моего обещания.
Хюррем стало обидно. Он решил такой серьезный вопрос не то что не посоветовавшись – даже не поставив ее в известность!
– Просто не хотел, чтобы ты мучилась, – примирительно заметил Сулейман. – Ты же всегда страдаешь. И тут могла бы чувствовать себя виноватой и пыталась что-то исправить.
– А исправить нельзя?
– Нет. Я же сказал, это не обсуждается. Ибрагим, если ты хочешь знать, уже осведомлен.
– Я хочу поговорить с ним!
Сулейман покачал головой:
– Он сказал, что не хочет никого видеть. Конечно, возможно, он не имел в виду тебя, но…
– Послушай. Если Ибрагим не захочет разговаривать со мной, я не стану навязывать ему свое мнение. Но если захочет…
Сулейман помолчал, потом вздохнул.
– Я надеялся, что он… сбежит. Я предоставил ему такую возможность. Но он до сих пор не воспользовался ею. Может быть, не догадался? Я позволю тебе повидать его, а ты… нет, намеков он не понимает, я уже намекал, – скажи ему прямо.
Она в последний раз видела этого непонятного человека. Сейчас он не вызывал у нее неприятных чувств – только жалость и недоумение. В самом деле, чего он медлит? Боится, что Сулейман накажет за его бегство его родственников?
– Послушайте, Сулейман считает, что вы не понимаете намеков, поэтому я скажу прямо. Почему вы до сих пор не воспользовались возможностью убежать? Сулейман не станет мстить вашим родственникам!
Он прикрыл неестественно ярко блестящие глаза.
– Позвольте, сиятельная хасеки, не соблюдать сейчас этикета. Я не настолько туп, чтобы не догадаться о предоставленной мне возможности, но я ею не воспользуюсь.
– Почему?!
Он пожал плечами.
– Возможно, я считаю, что за свои ошибки я должен расплатиться сполна. А может, просто устал от жизни.
Они оба молчали.
– Послушайте…
– Нет, это вы послушайте, сиятельная хасеки. Я скажу вам всего одну фразу, и вы сразу уйдете. Возможно, вы не сразу поймете… или не поймете вообще. Ну что ж… Стало быть, так и должно быть. Итак, слушайте, и если вы все же поймете, стало быть, моя смерть будет иметь хоть какой-то смысл. Ослы не едят овец. Зато ослы иногда влюбляются в тигриц. А теперь уходите.
После смерти Ибрагима его имущество отошло казне.
В доме провели – нет, обыском это назвать, наверное, было бы неправильно. Осмотр?
Хюррем запретила себе думать на эту тему, но все равно целый день провела словно на иголках. Прибегал маленький Джихангир, ластился, хотел играть, она с трудом смогла ответить на ласку ребенка.
Наконец двери распахнулись, впуская мужа.
Бестолково засуетились служанки, бегая туда-сюда, вместо того чтобы просто взять и выйти. Конечно, как же им додуматься, что нужно делать, они вместо этого впечатление производят! Каждая, каждая хочет попасть на ее место. Каждая рассчитывает, что вот именно ее сейчас огладит взглядом всемогущий падишах, поднимет до высот невиданных… Только вот знали бы, как больно с высоты падать. Сама она не падала еще, несколько раз близка была, но так и не упала, а все равно – знала. А эти дурехи мечтали получить власть – как у нее, всемогущей хасеки. Ну, получили бы, только ведь удержать – гораздо труднее!
Хюррем подавила раздражение. Ну, пускай поснуют, потешат себя надеждами.
А вот султан подавлять свои эмоции не считал нужным.
– А ну-ка, все вон!
Никогда прежде, по крайней мере на памяти Хюррем, не приходилось Сулейману самому выгонять кого-то из помещения. Всегда рядом была куча челяди, задачей которой было уловить малейшее желание повелителя не по жесту даже – по отголоску жеста. Поднялась на волосок бровь, дернулся уголок губ, чуть прикрылись глаза – каждое движение трактовалось, и трактовалось верно, в противном случае слуга на своем месте не задерживался. Сейчас же слуг попросту не было, один пришел. Видно, до сих пор находился в потрясенном состоянии.
Состояние Сулеймана ощутила не только она – в несколько секунд покои опустели, кто-то даже подхватил отчаянно вырывающегося Джихангира и вынес заодно и его. Ничего. Сына она успокоит потом.
– Вот. – Он протянул ей что-то, свернутое в трубочку. – Оказывается, Ибрагим неплохо рисовал.
Она осторожно развернула лист. С портрета – с рисованного давным-давно ею самою портрета! – на нее глядел Сулейман. Сколько же лет прошло? Шестнадцать? Семнадцать?
– Никогда не рассказывал. – Сулейман уселся прямо на пол, прислонился плечом к ее ногам, словно хотел чувствовать чье-то живое тепло рядом с собой. Чье-то? Именно ее, жены, любимой женщины.
– Никогда не рассказывал, – повторил муж, – а я думал, что хорошо знаю его. Все же не до конца он стал правоверным мусульманином.
Муж считал, что портрет нарисован Ибрагимом. Ну что же, пускай и продолжает считать. Ибрагим заслужил право иметь хоть какие-то тайны от своего повелителя, и не ей…
Захотелось просто взять и разреветься. Но она не имела на это права. Должна была быть сильной, ее сила сейчас нужна была Сулейману.
Только вот откуда ее взять, силу эту? До сих пор эхом звучат в ушах слова: «Ослы не едят овец. Зато ослы иногда влюбляются в тигриц».
Он прочел ее притчу. Как? Остается только догадываться. Может, постарался найти похожие слова в русском – теперешнем русском, а не в том, на котором она писала, – языке. Для того, чтобы понять, что там написано, ему нужно было проделать колоссальную работу.
Только сейчас до нее начало доходить. Медленно, а главное – исключительно вовремя! Ибрагим тогда подарил ее султану, потому что с первого раза, с момента их «знакомства» в доме торговца – как же его звали? Какое-то смешное имя, сейчас так просто и не вспомнишь… Да, он тогда, с первого раза почувствовал ее неприязнь. И потому не навязывал ей свое присутствие.
Почему держал так долго у себя в доме? Теперь ей уже не суждено узнать этого никогда. Может, из-за мазохистских наклонностей – да, лет пять назад она бы подумала именно так. Сейчас, когда над ней уже не тяготеет эта неприязнь – непонятная, невесть почему образовавшаяся, – она понимает: Ибрагим ждал удобного момента, когда можно будет сделать султану подарок. Подарок, прямо скажем, непростой – сейчас она уже знала, насколько сложно и даже опасно подарить султану наложницу.
Почему, зная, чувствуя ее отношение к нему – всегда и во всем старался помочь? Только ли из-за «любви к тигрице»? Или потому, что являлся преданным своему государству человеком и хотел на самом деле «как лучше»?
Только вот она ведь сперва вовсе не хотела «как лучше» для страны, которая на тот момент не была ей родной! Пыталась выстраивать свои поступки, что называется, «с дальним прицелом», на будущее.
