Александр Мазин - Богатырь

А с Богуславом так и виделся недавно, поскольку тот ходил мимо городка не раз, и последний – нынешней весной. Имя у наместника было непривычное: Емыш.

Емыш расспросил о Владимире, о Серегее, вообще о делах киевских. Илья поведал, что знал. Поинтересовался, как тут, в Муроме, добро ли?

Наместник заверил: милостью князя Владимира – совсем хорошо. Людей торговых много. Правда, булгары да русь безмытно торгуют, но и других немало. Да и рыночный сбор все платят, как же без этого? Но не жалуются. Ходить по Оке нынче спокойно.

– Так уж и спокойно? – усомнился Илья. Леса вокруг богатые, а где леса, там и люди лихие.

– Выше по реке, бывает, вятичи озоруют. А здесь мы всех бьем, – заверил наместник.

Но как-то уж слишком пылко заверил. Илья хоть и молод, а чуял, когда собеседник лукавит.

Однако вопросов больше не задавал. Не его дело.

Затем, как водится – пирушка. Подняли чару за Ильеву родню, за великого князя Владимира, за князя черниговского Фарлафа, потом за гостя славного, княжича и гридня киевского, потом за хозяина, потом за всю славную гридь…

В общем, когда на следующее утро пришел Стриж, Илья спал в обнимку с двумя теремными девками и просыпаться не пожелал, кинув в Стрижа кувшином из-под меда.

Стриж кувшин поймал, поставил на пол и вернулся на лодью без Ильи.

Однако, посовещавшись, хузары решили без него не отплывать. Тем более место не дикое: есть где поразвлечься денежным гостям.

Развлеклись. Режей учинил драку с охранником местного богатея. Девку не поделили. Режей купца побил. Сильно. Купец пожаловался наместнику, наместник глянул на Режея…

Да и сунул его в яму, назначив аж три гривны выкупа.

Илья об этом узнал, когда пришел на лодью.

Акиба деньги приготовил, но был возмущен. Три гривны! А ведь у побитого – никаких увечий. Синяки одни.

– Пойдем, – сказал ему Илья. – Я поговорю с наместником.

Наместник Емыш удивился. Не знал, что Илья и угр на одном корабле приплыли. Поинтересовался: что общего у киевского княжича и злобного угра?

С угром – ничего, а вот с хузарами – родство, пояснил Илья. Сестра его замужем за Йонахом, сыном Машега.

– Эти что ж, тоже твои родичи? – поморщился наместник. Видно было, что хузар он тоже недолюбливает.

– Дальние, – соврал Илья. – Но речь не о том. Речь о справедливости. Вот Йонах слыхал, что не угр был зачинщиком драки? Так ли это?

– Видаки наши говорят – угр начал, – возразил наместник.

– Допустим, – не стал спорить Илья. – Хотя проверить надо. Угр вашим чужак, а побитый – земляк. Могли и соврать.

– Ты что ж, киевлянин, решил на моей земле дознание вести? – Всё дружелюбие наместника улетучилось.

– Как можно! – отказался Илья. – Тебя здесь Правду хранить поставили. Тебе и судить. Да только у нас в Киеве, да и в Чернигове, как я слыхал, за побитую харю и помятые бока вольного человека виры не берут. Что ж, тогда каждого смерда, что другому смерду нос разбил, на княжий суд волочь?

Стоявшие поблизости отроки захихикали. Наместник глянул на них сурово:

– За кровь отвечать надо!

Говорили они во дворе Детинца, и разговор у них шел интересный, так что к отрокам, что сопровождали наместника, прибавились другие дружинники. Уже с дюжину набралось.

– Так кровь они оба друг другу пустили, – возразил Илья и вдруг заметил, что подражает батиной речи. Говорит так же солидно, весомо и по делу. Заметил и порадовался. – А кто зачинщик, узнать нетрудно.

– Это как же? – нахмурился наместник.

– А по обычаю, – жизнерадостно сообщил Илья. – Перекресток у вас найдется?

Емыш не понял. Нахмурился еще больше…

– Само собой найдется! – заявил кто-то из дружинных. Другие поддержали одобрительными возгласами.

Наместник сообразил, о чем речь, и замотал головой:

– Не наш это обычай! Дикий, поганский!

– Ну почему же? – возразил Илья. – Прошлой зимой у батюшки моего и боярина Семирада спор вышел, так на Божьем суде и решили. И великий князь по тому суду боярину и виру назначил. Или ты считаешь, что великий князь не ведает, что по христианскому обычаю, а что нет?

Сказано было будто вскользь, но по сути – угроза. Емыш – человек князя черниговского, но черниговский князь Владимиру кланяется. И ежели дойдет до него, что Емыш великого князя в образец не ставит, ой аукнется это муромскому наместнику!

– Пусть будет так! – согласился Емыш. – Но побитый против угра биться не должен. Болен он. Замену найдем… – И оглянулся на своих, ища подходящего бойца.

– Замена – это по Правде, – кивнул Илья. – Однако если за него кто из твоих дружинных встанет, ты должен поединок чистым объявить.

– Как это? – вновь нахмурился наместник.

«Что ж это за наместник такой, наших обычаев воинских не знающий?» – удивился Илья. И пояснил:

– Это значит, что поединщик ваш на время поединка становится безродным, и коли убьет его Режей или изувечит, то ни виры за княжьего человека платить не будет, ни мстить ему за смерть никто не должен.

– Не убьет! – заявил наместник.

– Всяко бывает, – заметил Илья. – Режей на мечах хорош. Я б сказал: не всякий киевский гридень с ним управится. Но у тебя, вижу, есть вои неплохие. Да и суд это Божий. Господь правого защитит. Ну что скажешь, господин Муромский? Быть суду Божьему?

Наместник задумался надолго. Потом изрек мрачно:

– Забирай своего угра! Без виры его отдаю. Из уважения к твоему роду.

Гридь разочарованно заворчала. Еще бы! Никому лихость не показать. И поединка не будет.

– А ты языком молоть ловок, – заметил напоследок наместник. – Не скажешь, что безусый.

– Так у батюшки научился, – ухмыльнулся Илья. – Спасибо за угощение и ласку! Даст Бог – свидимся!

– Может, и свидимся, – проворчал наместник. И чуть позже, когда Илья уже отошел и не слышал: – Но думаю, что нет.

И тоже ухмыльнулся. Недобро.

Глава 10

– Скажи мне, Стриж, что у тебя за долг перед Машегом? – спросил Илья.

– Долг жизни. Может, слыхал: когда Машег в Итиле голосом вашего князя Святослава был, недовольные мятеж подняли. И дед мой с отцом были среди них. Побили мятежников. Кого насмерть, кто убежал, а мои были среди тех, кого в плен взяли. Раненными, – добавил он, чтобы никто не подумал, что его родные сдались, потому что струсили. – А потом был суд, и всем пленным присудили выкуп платить, а кто не заплатит – того казнить. Выкуп же изрядный. И заплатить моя родня могла лишь за одного. Да и то если весь скот наш продать до последней овцы и последнего жеребенка.

Продали. Принесли судье. Тот спросил:

– За кого?

А как тут было выбрать? Дед, он был старший в роду. Велел, как старший, отца освободить. А отец молодой был, дерзкий. Против воли старшего пошел. На Закон сослался, где сказано: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь Бог твой, дает тебе». Закон, сказал мой отец, выше воли родительской.

А судья, он законник был известный. Заинтересовался, прав ли мой отец? Позвал учителей Закона. Те три дня спорили, так и не решили, как верно. Ведь выходит, что от почитания дни сыновни не продляются, а напротив, прерываются.

Они б, может, еще месяц спорили, но дошло до родича твоего, Машега, наместника Итильского. Приехал он в узлище, где мои дед с отцом томились, пока мудрецы спорили, глянул на них и освободил своей волей обоих. Без выкупа. Лишь слово взял, что ни они, ни кто-либо из нашего рода против рода его и князя Святослава больше не пойдут. Простое слово. Сказал: «Немного в Хузарии людей чести осталось. Вы – из них. Живите и множьтесь».

– Вот с тех пор у рода моего – двойной долг жизни был перед родом Машега. И половину его я вернул, когда не взял твою жизнь и Акибе не позволил.

– Я ему расскажу, – пообещал Илья. – Когда увижу. Что там попутчики наши?

– Ползут, – вздохнул Акиба. Он уже раскаивался, что согласился примкнуть к купеческому каравану.

Ветер стих, суда влекло лишь неспешное течение и пара весел, которыми лениво пошевеливали рабы. Будь они одни, Акиба посадил бы всех рабов на весла, но в караване все равняются по последнему, а последним был неповоротливый насад с двумя парами весел, которые, похоже, вращали либо дети, либо одряхлевшие старики.

– Оторвемся? – предложил Илья.

– У нас – ряд[15], – вздохнул Акиба. – Нехорошо выйдет. И места здесь не то чтобы добрые.

Илья вспомнил слова наместника о лихих людях. Которых якобы нет.

Ока текла широко и свободно. Порогов пока не наблюдалось, хотя нагромождения скал у берегов были нередки.

Время от времени лес отступал, и были видны черные дома и возделанные поля. Не много, но признак хороший. Выходило понемногу вятское племя из своих чащ. Или это уже не вятская земля?