Попытка возврата - Владислав Николаевич Конюшевский
— Вот этого уже точно не может быть!
Я в свое время был достаточно наслышан о «договорных районах» что в Афгане, что в Чечне, поэтому в ответ на возражение Шаха только пожал плечами.
— Иван Петрович на преувеличениях замечен не был. Да и документально все это подтверждено. Только ты меня не дослушал. Там еще и из комендатуры приходили с жалобой. Ябедничали на фуражиров из соседней части, которые рыскают по деревням, отбирая у крестьян продовольствие и овес. А на одном хуторе даже расстреляли недовольных. Комендантские всячески открещивались от этих беспредельщиков и своей шкурой за их бесчинства отвечать не собирались. Поэтому просили как-нибудь этих фуражиров… ну выгнать, в общем.
— Пх-х-х… — Было видно, что Шарафутдинов потрясен. — И чем все закончилось?
— В конце концов слухи дошли до самого верха. В Берлине просто озвезденели от подобных фортелей, и все местное начальство пошло под суд, а против бригады Германа была снята с фронта пехотная дивизия, усиленная танками, авиацией, артиллерией и антипартизанской частью СС. Немцы создали группировку общей численностью около пяти тысяч человек, и начались бои. В результате партизаны, хорошо потрепав фрицев, ушли, пробившись к своим, а Герман получил вторую Золотую Звезду…
— За прорыв?
— По совокупности заслуг. Они ведь за год своей работы намолотили больше десяти тысяч гитлеровцев, мостов подорвали туеву хучу, эшелонов под откос пустили под сотню. Семнадцать гарнизонов полностью уничтожили. То есть только живой силы врага за год работы уничтожили в десять раз больше, чем вся польская Армия Крайова за время своего существования…
— Да сколько же у него бойцов в бригаде было?!
— В начале боевых действий — сто пятьдесят человек, а перед прорывом около двух с половиной тысяч[38].
— М-да. — Шах вздохнул. — Все бы так воевали, мы бы фрицев уже в сорок первом уделали… А почему о нем в газетах не писали? Ведь какой пример!
— Так отряд же секретный был. Это ведь не просто партизаны, а диверсанты. Ты, к примеру, про группировку Медведева что-нибудь слышал? Вот видишь… А ребята там тоже лихо орудовали. И таких отрядов у нас — не один десяток. Ничего, война закончится, обо всех напишут. — И, подумав, я добавил: — О ком разрешат говорить и с кого гриф снимут…
Шарафутдинов кивнул:
— Это точно. — А потом протянул руку и добавил: — Подъезжаем. Вон, смотри — указатель!
На дороге действительно стоял знак, оповещающий, что мы въезжаем в Нанси. А чуть дальше виднелся контрольно-пропускной пункт. Подрулив к КПП, мы узнали, куда ехать дальше, и еще через двадцать минут я встретился с капитаном Дерябиным — начальником СМЕРШ дивизии. Капитан — среднего роста шустрик, с внушительным рядом наград, пожал мне руку и, предложив следовать за ним, двинул сначала в глубь здания штаба, а потом шагнул на лестницу, ведущую куда-то вниз. Глядя на слегка облупившиеся стены, выкрашенные в темно-серый цвет и навевающие смутные ассоциации, я поинтересовался:
— Надеюсь, моего человека вы не в подвале все это время держали?
Дерябин, улыбнувшись, ответил:
— Что вы! У нас все как положено: лишних вопросов не задавали, отдельную комнату отвели рядом с нашим расположением и на довольствие поставили! А здесь мы пошли, чтобы здание не обходить. Сейчас напрямую через коридор во внутренний двор попадем.
Так и оказалось: пройдя небольшим коридором и поднявшись по лестничному маршу, мы вышли во двор, огражденный забором. Тут же стояло приземистое одноэтажное здание, в котором располагались контрразведчики, и где мне наконец предоставили Кравцова-младшего. Тот, увидев целого подполковника, несколько обалдел, но, когда я полез обниматься, оттаял и лишь, скосив глаза на мой погон, удивленно отметил:
— Вот теперь даже не знаю, как обращаться — на ты или на вы…
— Я тебе дам «на вы»! Когда во время экспроприации средств у марсельских апашей матом меня крыл и голову лечить советовал вежливостью и не пахло. А теперь, гляди ты — смущение его взяло!
Мишка рассмеялся:
— Надо же, как сказал… Мне до сих пор казалось, будто мы занимались банальным грабежом! И учти, что матом я крыл одного самонадеянного и весьма наглого субъекта в куртке с чужого плеча и с огромным синячищем в половину лица. А сейчас предо мной стоит солидный подполковник. Чувствуешь разницу?
Я хмыкнул:
— Чувствую, но пусть она тебя не смущает. — Потом, повернувшись к Дерябину, попросил: — Извините, товарищ капитан, вы можете нас ненадолго оставить?
Смершевец кивнул и, прежде чем закрыть дверь, оповестил:
— Я буду в соседнем кабинете. Когда понадоблюсь — позовите.
А я, повернувшись к Михаилу, предложил:
— Ну что, давай рассказывай, как дела. Как Аристарх Викторович, мать, Шурочка, Петька? Игнат Киреевич так с вами и живет?
— Все живы-здоровы. Сейчас временно находятся в Линсоне — ждут моего возвращения.
Поняв, что Кравцов не сильно расположен предаваться воспоминаниям, я тоже свернул предусмотренные вежливостью церемонии.
— Значит, ждут… Угу, ясненько. А теперь давай четко, коротко и по делу: что там у вас произошло, и почему вы из своего дома вынуждены были сорваться?
Мишка, обрадованный тем, что я правильно истолковал его переживания, начал докладывать:
— После твоего отъезда пару месяцев было тихо. Но в конце марта один мой старинный знакомый, который был вхож в руководство маки, сказал, что нами, точнее моей семьей, заинтересовались англичане. Оказывается, «лайми» все это время пытались разобраться, куда пропала одна из боевых групп, да еще и под руководством офицера из МИ-6. И надо же было такому случиться, что они вышли на мадам Пуалю.
Михаил на секунду замолк, а я, закусив губу, попытался вспомнить, что это за мадам. Но, так и не вспомнив, поинтересовался:
— Какую такую Пуалю? Что, эта мадам ночами в полях гуляла и бой видела?
Кравцов усмехнулся.
— Никто ничего не слышал. Здесь мы все правильно рассчитали. Но помнишь, перед тем как попасть к
