Рейд в опасную зону. Том 2 - Мэт Купцов
— Мама, это Саша Колесников, мой товарищ.
— Здравствуйте, Саша, заходите, заходите, вы, наверное, голодные! Снимайте ботинки, идите в комнату.
Проходим внутрь. На стенах обои с цветочками, хотя кое-где пятна от времени. В углу стоит массивная польская стенка — гордость мамы. На полках фотографии, книги, хрусталь.
Из кухни тянет запах борща.
— Идите сюда, — зовёт она. — Кушать будем.
Она приготовила большущую кастрюлю борща, будто ждала роту солдат. Впрочем, сегодня это почти правда.
Мы с Сашкой сидим на кухне. Я разглядываю свою мать, которая суетится возле стола. Ей где-то пятьдесят пять лет, но выглядит она моложе — высокие скулы, прямой нос, губы, которые кажутся чуть сжатыми, будто она собирается что-то сказать, но не говорит. Волосы светло-каштановые с прядками седины, аккуратно уложенные в простую прическу.
На ней домашний халат — светлый в мелкий рисунок.
Она двигается быстро, но не суетливо — как человек, который знает, что каждая минута на счету. То чайник поправит, то конфеты в вазу переложит.
— Мам, — я наконец решаюсь, и она застывает с чайником в руках. — Я вспомнил, что Маша Озерова рассказывала про мое усыновление.
Мама поворачивается ко мне медленно, будто пытается оценить, насколько серьезно я настроен. Ее серые глаза на секунду опускаются, потом снова поднимаются и она смотрит прямо на меня.
— И что она рассказывала? — спрашивает она, улыбнувшись чуть-чуть как-то неестественно, натянуто.
— Про то, как меня взяли из детского дома, — говорю я прямо. — Мне ведь уже четырнадцать было. Да я и сам помню.
Она ставит чайник, слишком громко, чем собиралась.
— Ну… так получилось, — тянет она и садится напротив меня. — Мы с отцом долго об этом думали. Ты же знаешь, я детей любила всегда…
— Мам, ну не юли, — перебиваю я. — В чем был смысл? Зачем вам был нужен я, почти взрослый?
Она вздыхает, сцепляет пальцы в замок на столе. Я видел, как они чуть побелели от напряжения.
— Глеб, это сложный вопрос… — начинает она, но я только усмехаюсь.
— Да ладно, мам. Ты говоришь так, будто я сейчас судить тебя начну. Просто скажи, как было.
Она умолкает, а потом резко встаёт.
— Тебе надо понимать… — она замялась, поправляя невидимую складку на юбке. — У нас с отцом… были причины.
— Какие? — Я смотрю ей прямо в глаза, но она не выдерживает взгляда, отворачивается к окну.
— Не время сейчас, Глеб. Ты все равно не поймешь, — неожиданно произносит она, не глядя на меня.
— А вот теперь, мама! С этого места поподробнее, — хрипло цежу. — Я не в том возрасте, чтобы слушать такие отговорки.
— Глеб, давай поговорим вечером. Извини, не при посторонних, — кивает она на Колесникова. — Кушайте, ребята! –пододвигает ближе к нам тарелки, — и резко выходит из кухни.
Переглядываемся с Сашкой и приступаем к еде.
Разговор с мамой оставляет странное послевкусие — где-то внутри скребёт. Слова её, интонация, паузы… как будто она что-то недоговаривает.
«Не накручивай себя», — пытаюсь я успокоить внутренний голос. Но чувство недоверия не отпускает.
Если она что-то не договаривает, значит, причина весомая.
Я поднимаюсь с места и выхожу в комнату.
— Где брат? — сухо спрашиваю.
— Ушёл куда-то, — мама смотрит на меня пристально. — Он сейчас часто пропадает, дела какие-то. Глеб, ты его не узнал бы, совсем он изменился.
Почему она так говорит?.. Он же не ребенок. А я его видел совсем недавно.
Мама не отрывает от меня взгляда, будто боится, что я исчезну.
Она садится напротив меня. В глазах тревога. Я чувствую, что она хочет сказать что-то важное, но молчит. Смотрю на часы — когда же вернется брат Серёга? И какие у него дела?
Он недавно дембельнулся из армии. Знаю, служил на Дальнем востоке. Но он же не был срочником.
Что-то не так.
Вдруг звонят в дверь. Мама напрягается, взгляд падает на меня. Встаю, иду к двери. За ней слышится голос — не брата.
Открываю. На пороге — мужчина лет тридцати в джинсах и футболке. Глаза серые, холодные.
— Ты — Глеб Беркутов? — спрашивает он.
— А ты кто? — отвечаю, открывая полностью дверь.
Мужчина не улыбается.
— Нам нужно поговорить. Твой брат Сергей в неприятностях. И ты теперь тоже.
— Ты в этом уверен? — холодно уточняю я.
— Ну, если, конечно, тебе плевать на брата, тогда нет.
— Жди возле подъезда. Сейчас выйду, — хмуро бросаю я.
Поворачиваюсь к Сашке.
— Можешь не объяснять, я все слышал. Пошли.
Мама не говорит ни слова, молча смотрит на нас.
— Скоро вернемся, — бросаю я, и мы скрываемся за дверью.
— Как зовут? — спрашиваю незнакомца, спустившись вниз.
— Виктор, — представляется он.
Киваю.
Едем на такси на другой конец города, машина останавливается, парень расплачивается с водителем. А водитель так сильно топит педаль газа в пол, буквально обдает нас струей выхлопных газов, будто тут гиблое место, и линять отсюда надо по быстрому.
Оглядываемся по сторонам. Даже не предполагал, что в городе могут еще оставаться такие заброшенные места.
Идем за Витьком уже минут двадцать по промзоне.
Длинные тени пляшут по обшарпанным стенам, а в воздухе стоит густой запах мазута и гнили. Казалось, что вся эта промзона давно умерла, но не хотела признаться в своей смерти. Я шел первым, чуть за Витьком, а Сашка следовал позади, иногда шаркая ботинками по потрескавшемуся асфальту.
— Беркут, — зашипел он мне в спину, — ты уверен, что нам сюда? Этот парень что-то слишком уж резво нас ведет. Знаешь, как в тех фильмах, где героев заманивают в ловушку, а потом…
— Потом включают музыку и танцуют, — обрываю его я, стараясь говорить ровным голосом. На самом деле, мысли о ловушке мне тоже приходят в голову, но там брат Сергей.
И чтобы там не было впереди, я должен идти.
— Сашка, — бросаю через плечо. — Тут, похоже, действительно дело пахнет керосином. Ты не обязан в это впрягаться. Это личное. Ты можешь вернуться назад.
— Десант своих не бросает! — отвечает Колесников и продолжает идти за мной.
Я иду вслед за незнакомцем,
