90-е: Шоу должно продолжаться [СИ] - Саша Фишер
«Вова, у порога большая клетчатая сумка, возьми ее с собой. Джамиля работает в киоске номер двадцать восемь. Подойдешь к ней, скажешь, что ты Вова Корнеев, она тебе все покажет. Люблю тебя. Мама».
Я отогнул край шторы и выглянул в окно. Да я везунчик, ничего не скажешь! Вчерашний мелкий холодный дождик ночью превратился в снег, и на улице сейчас была настоящая такая зимняя сказка, подсвеченная включенных по утреннему времени фонарей. Красиво, конечно, но блин. Сразу возникло желание сказаться больным, забраться обратно под одеяло и сладко доспать до полудня. И потом весь день пить горячий чай с этими вот вкусняшками, которыми балует нас каждый день мама.
Я отвесил себе мысленную оплеуху, быстро дожевал еще пару сырников. Подумал пару секунд и съел еще два. По идее, мне бы неплохо сейчас еще заточить яичницу из штук четырех яиц, конечно. Откуда-то же нужно организму брать белки для мышц. А то толку от моей качалки не будет, как был дрищом, так и останусь. Но это пока терпит. То тяжелых весов и профицита калорий надо хотя бы общую физуху в норму привести. А для нее сырников достаточно.
Я помыл кружку, напялил на себя парочку свитеров, мысленно поблагодарил маму, которая рядом с здоровенным клетчатым баулом поставила мои зимние ботинки. И вышел в ночь, которая еще пока не стала утром.
Никогда раньше не был на рынке так рано. Вообще как-то даже в голову не приходило, во сколько именно этот мир свободной торговли просыпается. Но к семи утра там уже вовсю бурлила жизнь. Даже кто-то из покупателей уже притащился и слонялся между суетящимися внутри и вокруг палаток продавцами. Джамиля оказалась пожилой казашкой, которая на русском говорила безо всякого акцента и со скоростью пулемета, я даже не всегда успевал за ее мыслью, особенно спозаранку. Она выдавала мне инструкции вразнобой, перескакивая с обязательного учета товаров и тетрадок для записей к тому, у каких бабушек покупать пирожки следует, а каких лучше пропускать мимо. По ходу пьесы вывалила на меня кучу информации о соседях по торговым палаткам, хронику вчерашних происшествий и ее прогноз на цены на дрова в бухте Дикси. У нее были свои взгляды на звезд советской политики, попытку переворота в прошедшем августе и профпригодность футболистов нашей сборной. Вместе с этим нескончаемым монологом, она не забывала раскладывать на своем прилавке товары — массу всяких девочковых штук, от палеток теней и помад до цветных трусиков и заколок с цветочками. Причем, зараза, не слушать было нельзя, потому что в этом бесконечном потоке была и нужная мне инфа. Вкраплениями, так сказать. Благо, ничего сверхъестественного она мне не рассказывала — строгий учет, порядок и внимание к покупателям. В нештатных ситуациях самому на рожон не лезть, звать ее, она здесь босс, а Лейла и я — всего лишь мурзилки наемные.
Лейла напротив была девочкой молчаливой, хмурой и очень глубоко беременной. Двигалась она чуть заторможено, но говорила, когда открывала рот, тоже без всякого акцента. Наш прилавок был, как несложно догадаться, одежный. Кроме тех вещей, что шились у мамы в цехе, были и другие. Свитера, трикотажные платья и всякие шапки-шарфики.
К восьми утра рынок заработал в полную силу — из автобусов-троллейбусов хлынули покупатели, киоски звукозаписи врубили свои колонки, из которых, сменяя друг друга лились то ласковомайские «Белые розы», то романсы Малиниа, то ноющий вокал какого-то модного исполнителя, имени которого я не помнил, но который повторял свое бесконечное «Больно мне, больно!»
Между рядов бродили, размахивая длинными многослойными юбками цыганки, покрикивая: «Жвачка, помада, жвачка!» или «Шубы, девочки подходим примерять шубы!» Кто-то торговал вразнос газетами. Кто-то толкал тележку с укутанными в ватники пирожками. Мужик жутковатого вида с седой бородой и в телогрейке скрипучим голосом повторял: «Отрава! Отрава! Для мышей, тараканов, крыс…»
И все это складывалось в какофонию. Или симфонию, смотря с какой стороны посмотреть. Потому что, какие бы потрясения не происходили с миром, это место всегда остается неизменным. А значит, оно такое, какое должно быть. Вместе с попсой и блатняком из колонок, маргиналами, трущимися по краям, и суетливыми и не очень покупателями.
Наверное, будь я настоящим Вовой-Велиалом, это место показалось бы мне филиалом персонального ада. Вот только я им не был, так что адаптировался, в целом, довольно быстро. Познакомился по-быстрому с соседями по торговым палаткам, пил горячий чай из термоса, который сунула мне в сумку заботливая мама, а музыка через пару часов превратилась в обычный белый шум, к которому я даже и не прислушивался. И думал больше всего о том, как бы так понежнее сегодня рассказать своим «Ангелам Сатаны» о грядущих новшествах, которые я собирался привнести.
На завод я прибежал чуть пораньше, чем мы договаривались. С дядей Колей насчет своих ребят я договорился, чтобы он их пропускал без моего участия. Принес ему расписание наших репетиций и фамилии-имена парней. Не знаю, почему Вова-Велиал этого раньше не сделал. До моего вмешательства мы собирались где-то в другом месте, приходили к КПП все вместе, ключ был только у меня. А я оставил ключ у дяди Коли, наказа выдавать его первому, кто придет. Мало ли, вдруг у меня будут какие-то дела, и я не смогу явиться на репетицию. Мне-то, если задуматься, и незачем все время присутствовать.
— Привет, Володя, — кивнул дядя Коля, не отрываясь от разгадывания кроссворда.
— Здрасьте, дядя Коля, — сказал я. — Можно мне ключик?
— Так там пришел уже один твой, — вахтер мотнул головой в сторону территории завода. — На вид вроде хороший мальчишка, что он с вами, волосатиками, якшается, ума не приложу.
— Не судите по одежке, дядя Коля, — усмехнулся и и просочился на территорию завода. Раз приличный мальчик пришел, значит это Кирюха. Больше из нас никто под это определение не попадал. Я дотопал почти до двери и замер. Из приоткрытой двери звучала песня. Кто-то, впрочем, понятно кто, там же кроме Кирилла никого не было, играл на акустической гитаре и пел.
…в поле, где река текла
Девушки белье стирали
Свои сочные тела
Бесстыдно выставляли
'Эй, монах, хочешь к нам?
Я тебе потрогать дам!
Ну давай, меня раздень!
Вижу клобук набекрень'.
Похоть! Похоть! Похоть! Похоть!
Знала бы, бесстыжая, как будет тебе плохо…
Смотрел монах, и это смерть
Кипела в нем
Хочу тебя совсем раздеть
Святым огнем!
Ведьма! Ведьма! Ведьма! Ведьма!
Скоро стану и я молотом, и плетью!
Монах шагал с улыбкой тихой
Думали все, что он под шафе
Никто не знал, что скоро вспыхнут
Везде костры аутодафе!
Мелодия была чем-то средним между «Сплином» и «Королем и шутом». Играл Кирюха отлично, я даже заслушался. Надо же, первый раз песню слышу… Когда он закончил, я распахнул дверь и зашел в нашу берлогу.
— Ой, прости, — смутился Кирилл и спешно отложил гитару. — Я просто пришел пораньше, сидел тут, тренькал немного…
— Сам написал? — спросил я.
— Что? — Кирилл сжался и покраснел. — Песенку? Ну, вроде того… Понимаешь, я писал доклад про Генриха Крамера… ну, это который написал «Молот ведьм». И как-то само собой… Велиал, я просто так, для себя, ты не подумай…
— Эй, ты чего зажался, песня-то отличная, — я похлопал смущенного Кирюху по плечу.
— Ну… Вдруг ты подумаешь, что я хотел… Что я претендую… Не говори ничего Астароту, ладно? До него мне далеко, я даже не думал…
«Да твоя песня в сто раз лучше той бабуйни, которую Астарот сочиняет!» — чуть не ляпнул я, но вовремя прикусил язык. С этими творческими людьми надо осторожно, как с хрустальной вазой на гололеде. Ну и мне же нужно, чтобы они вместе работали как команда, а не чтобы пересрались по поводу какой-нибудь строчки
