Неизвестная война - Евгений Васильевич Шалашов
Мы шли по Москве из вечерней переходящей в ночную. Падал легкий снег, прикрывая следы дневного пребывания людей: окурки, шелуху от семечек, шкурки от вездесущей воблы, грязные тряпки.
Откуда-то из подворотни вышел милицейский патруль, но окинув нас оценивающим взглядом — молодой мужчина, похожий на красного командира, и дамочка начальственного вида, на хулиганов или грабителей не похожи, и документы спрашивать не стали.
Кажется, уже лет сто не возвращался с красивой женщиной со «светского» мероприятия. Впрочем, я и в той жизни не часто баловал супругу посещениями театров и выставок, а уж теперь…
Но мысли уже переносились в Архангельск, прикидывая — как стану переходить линию фронта, где появлюсь, как стану задействовать подполье, если такое еще осталось, как начну разрабатывать господина библиотекаря.
— Володя, а ты не хочешь остаться в Москве? — неожиданно спросила Наталья.
Забавно. А ведь можно предположить, что Наталья Андреевна — твердолобая большевичка, для которой революция — всё, а личная жизнь — ничто. Хотя она же все-таки не из плеяды «народоволок», считавших, что они только удобрение, на котором взойдут ростки народного счастья.
— Интересный вопрос, — задумчиво изрек я. — Сама подумай, какой провинциал не хотел бы остаться в Москве?
— А я серьезно, — сказала Наташа, превращаясь в Наталью Андреевну. — Я могу поговорить с Николаем Ивановичем. Кстати, он с недавних пор член коллегии ВЧК.
Ну ни хрена себе новость. И что делает товарищ Бухарин в ВЧК?
Наталья, между тем, продолжала:
— В Коммунистический интернационал требуются молодые и образованные люди. Старичков, вроде меня, у нас хватает. Есть молодежь, но она, мягко говоря, не очень-то образованна. А ты идеальный вариант — молодой, образованный.
— Ага, замечательное образование — учительская семинария, плюс окопы и год в ВЧК.
— Володька, не смеши меня. Кроме формального образования существует и самообразование. Да ты только своими знаниями по живописи любого искусствоведа за пояс заткнешь!
Искусствовед из меня так себе. Но если тридцать лет живешь с искусствоведом, сам кое-чего нахватаешься. По верхушкам. Но об этом лучше опять умолчать.
— Вон, даже мой крестный от тебя в полном восторге.
— Крестный? — удивился я.
— Алексей Викулович — мой крестный, — подтвердила Наталья. — Моветон, конечно, чтобы дочь графа крестил купец, но если купец не простой делец, а коллекционер, знаток европейского искусства, так вроде и ничего. Они с моим батюшкой из-за фарфора и подружились.
— А разве Морозов не из старообрядцев?
— Ну и что? Меня крестили в единоверческой церкви, это вполне допускается.
Вона как! А я про такое не знал.
— И чего улыбаешься? — надулась Наталья.
— Так я сам из староверов происхожу.
Это я про Володю Аксенова, что родом из деревни Аксеново, одного из центров старообрядцев Новгородской губернии. Специально выяснял в Архангельской библиотеке, в Синодальных сборниках.
— А я-то думала, отчего ты такой положительный! — засмеялась Наталья. — Не пьешь, не куришь. А ты, оказывается, из староверов. А еще комсомолец. Ты же член РКСМ?
— Обижаешь, — хмыкнул я. — Член РКП (б) с августа восемнадцатого года.
— Еще лучше, — обрадовалась ответственный секретарь. — Так что, мне поговорить с Бухариным?
Самое интересное, что мне ужасно хотелось остаться в Москве, устроиться на непыльную работенку в Коминтерне — сидеть, перебирать какие-нибудь бумажки. Уходить на службу часам к восьми, возвращаться к семи часам вечера или чуть позже, спать на мягкой кровати, где нет ни вшей, ни клопов. И паек не из воблы с черным хлебом, а какие-нибудь вкусняшки, вроде утреннего мармелада с маргарином. Но вслух сказал:
— Не нужно.
— Володя, но работа в Коминтерне — не менее ответственная, чем в чека. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул я, и в нарушение всех правил хоть светского, хоть партийного этикета обнял за талию старого члена партии. — Наташ, пойми, что у меня еще осталось недоделанное дело. А у меня есть привычка — все доводить до конца.
А что еще сказать? Да, Наташа поговорит с Бухариным, тот замолвит словечко перед Дзержинским, меня переведут на «теплое» местечко, а в Архангельск пойдет другой человек. Но только у этого парня будет меньше шансов, чем у меня, остаться в живых при переходе линии фронта, а еще меньше — при легализации и выходе на английского шпиона. Чересчур патетично? Может и так, но мне хочется дожить оставшуюся жизнь без излишних укоров совести.
— Ты замечательный человек Володька, — сказала Наташа, повернувшись ко мне и неожиданно целуя в губы. — Но полный дурак!
Можно подумать, я об этом не знаю?
И еще. Стыдно признаваться, но за линией фронта будет спокойнее. Лучше мне там побегать, пострелять. Там, по крайней мере, все ясно и четко. Ну, застрелят, в крайнем случае. А здесь… Я и в том своем настоящем никогда не влезал в интриги, сторонился всевозможных «группировок», терпеть не мог, если кто-то «дружил» против кого-то. Не видел в этом ни смысла, ни пользы. Может, из-за этого и оставался до пятидесяти лет подполковником? И что, все по новой? Кедрова, остававшегося на положении «министра без портфеля», соратники, скорее всего, в ближайшее время сожрут окончательно, а Генрих Ягода, назначенный управлять
