Михаил Ахманов - Окно в Европу
– Бунт случится, всюду резать будут, и в Москве, и в Синих Вишнях, – прервал его Хайло, озираясь на мрачных мужиков. – Ты где живешь, москаль? Ты на Руси, а тут уж если варят борщ, так наваристый!
Алексашка призадумался.
– И то верно, твоя милость. Утекать надо! Я человек торговый, а в драке мне выгоды нет.
– И куда ж ты утечешь? – спросил сотник, вспомнив, что Алексашка – парень скользкий и ловкий.
– Да хоть в Хазарию, твоя милость![23] Могу и ребе Хаима с собой взять. Хороший старикан! А здесь ему ничего не светит.
– Это точно, – согласился Хайло. – Подумаю насчет ребе.
И он пошел дальше, по Княжьему спуску к Дворцовой площади.
Спуск был очищен от досужего народа и патрулировался варягами. Площадь, к удивлению сотника, тоже оказалась пустой, мертвецов убрали, а вместе с ними – трупы Соловья и его разбойников. В прошедшую ночь Кирьяк вывез их на площадь и, как велел Хайло, бросил среди убитых, поближе к Сыскной Избе. То было послание Близняте Чубу – мол, злодеи твои мертвы, а ребе Хаим жив! Размышляя о налете, Хайло не сомневался, что не своей волей Соловей пришел, а по приказу. Приказ же, конечно, отдан боярином, и ясно отчего: симпатии Близняты к латынянам тайной не были.
Обернувшись, сотник бросил взгляд на Сыскную Избу и сокрушенно покачал головой. Жаль ему стало князя-батюшку, жаль потому, что советники княжьи сплошь шельмецы да интриганы, а теперь еще и убийцы. Лгут государю, вертят, как хотят, из казны воруют и обирают честной народ! Из-за них и войну хазарам проиграли, когда обнаружилась недостача воинских припасов! Надо бы князю их приструнить, подумал Хайло. Надо, пока киевляне сами не взялись!
Он выстроил сотню, уже ожидавшую у дворцовых врат, сменил ночные караулы, поставил людей у поваленных звеньев решетки, где уже трудились мастера. Затем обошел вокруг дворца. Все вроде бы спокойно… В Капище лишь закопченные глыбы да пепел, безглазые идолы лежат на пристани, куда стащили их вчера, булыжники площади кое-где в засохшей крови, но это до первого дождя… В дворцовых покоях тоже тишина. Князь совещается с Малой Думой, и дела там, видать, нелегкие – слуги носят чарку за чаркой. Юрий, княжич-наследник, разглядывает портреты иноземных принцесс, сравнивая их с сирийскими картинками, где бабы голышом и в неприличных позах. Дальние родичи князя кучкуются в столовой, ждут полдника и точат лясы. Помпония не видно и не слышно – должно быть, не отошел еще от стычки с ребе Хаимом. Менту-хотеп собрал дворцовых кошек, подманив на колбасу, и поет им гимны. Кухари готовят трапезу, слуги моют и метут, виночерпий трудится у бочек и бутылок, личный лакей государя чистит его платье, посыльные носятся из дворца в Приказы и обратно, стражи стоят на постах… Все как обычно, лишь доносится с Торжища недовольный гул и не дымят костры в Святом Капище.
Ближе к полудню Хайло отправился во второй обход. Площадь уже не пустовала, по ней бродили люди – может, любопытные, а может, те, чьи близкие погибли здесь вчера. Что они делают?… – подумал сотник. Трупы-то убраны, вот только куда?… Но одни продолжали искать, шаря взглядами по булыжной мостовой и временами опускаясь на колени, другие глазели на дворцовые окна, на колонну Олега и Игоря, на решетку, у которой суетились мастера, на разоренное Капище и деревянных богов, сваленных на пристани.
Хайло, проверяя караулы и посматривая на площадь, прошелся вдоль длинного здания дворца. Под ногами иногда звенело, попадались не убранные еще пулеметные гильзы, а у ворот нашелся штык, воткнутый между камнями. Он наклонился, вытащил граненое острие, и тут его окликнули:
– Братан! Клянусь Юпитером, ты, братан? Что невеселый такой?
Братаном его звал лишь один человек в Киеве. Для социалистов все люди были братья.
Хайло разогнул спину и увидел Марка Троцкуса. Латынянин казался полным энергии, бросал любопытные взгляды туда и сюда, и смуглое его лицо с крючковатым носом выглядело оживленным.
– Что невесел? – повторил он, хватая сотника за рукав.
– Не до веселья сейчас, – буркнул Хайло, подбрасывая штык на ладони. – Тьму народа вчера перебили, камни в крови… Какое уж веселье!
– Верно, – согласился Троцкус, тут же изобразив подобающую случаю печаль. – Верно, перебили. Очередное преступление самодержавного режима! Народ не простит! Кровавые наймиты будут висеть на фонарях! – Он вдруг смутился и, понизив голос, спросил: – Неужели и тебе пришлось стрелять?
– Нет. Моя сотня Перуна валила и других идолищ. Тут варяги лютовали.
– Звери они, братан. Слышал я, никого не щадили: ни старого, ни малого, ни женщин, ни детей, – откликнулся латынянин. Потом сказал, опять же шепотом: – Князь велел стрелять, на его совести эти смерти… А ты князю служишь!
– Не ахитируй меня, я на службе, – молвил Хайло со вздохом. – Не ахитируй, Маркуха, мне и так тошно!
– Еще бы! А ну как завтра прикажут в народ стрелять! Что сделаешь?
– Не знаю, – снова вздохнул Хайло. – Был бы жив Хенеб-ка, спросил бы у него совета… Так нет его в живых, командира моего…
– А ты у меня спроси, и я тебе скажу: самому пора командовать, и не сотней, а полком, – произнес Троцкус. – Пора! Ты не боярин, не боярский сын, с тобой мироеды чикаться не будут. Смотри, дождешься от них какой-нибудь подлянки!
Подумав, что подлянка уже случилась, Хайло вдруг произнес:
– Приходили ко мне, Маркуха… прошлой ночью приходили, шайка целая… будто тати какие, а на деле – из Сыскного приказа, ряженные под твоих большаков… Только я их главного признал, Соловей-разбойник это! Первый мордоворот у боярина Чуба!
Троцкус отшатнулся в изумлении.
– Приходили? К тебе? А зачем, братан?
– Ребе собрались в расход пустить. Мешает им ребе! Не был бы я дома случаем, убили бы и его, и Нежану мою, а дом пожгли. Масло у них с собой было, топоры, дубины и боевое оружие. Ну, я их тоже встретил не с кухонным ножиком…
Ноздри Троцкуса затрепетали, брови удивленно полезли вверх.
– И что? Отбился?
– Да всех, почитай, уложил! – Казалось, уныние покинуло сотника. Он гордо подбоченился и молвил: – Захотелось Соловью на сабельках со мною переведаться, а я не отказал. Прыткий малый! Однако у Хенеб-ка не учился, не рыл под пулями окопы и не ходил на ассирские танки… Против настоящего бойца кишка тонка!
– Зарубил его? – выдохнул латынянин. – В самом деле, зарубил?
– А то! Кончил супостата! – Хайло оскалился и стиснул штык.
– Князю жаловаться будешь? – спросил Троцкус после недолгого молчания. – Помогу, если надо, донос напишу.
– Не надо, век доносов не писал. Я с Соловьем разобрался, а мертвяков вывезли ночью и бросили у Сыскной Избы, боярину в подарок. Вот он пусть и жалуется!
– Не успеет, – с усмешкой молвил Троцкус. – Не успеет, братан! Настигнет его народный гнев! Скоро, скоро! Будет желание, сам его жизни лишишь. И его, и князя, и княжьего наследника, и все их гадючье семя!
Сотник посуровел.
– Сказано тебе, Маркуха, не ахитируй меня, я на службе! Пойду посты проверять. И ты иди. Не ровен час, новая заваруха случится.
– Случится, это уж точно, – отозвался Марк Троцкус и, распрощавшись, зашагал к Княжьему спуску.
Весь остаток дня сотника не покидало чувство, будто братан Марк что-то ему не досказал, о чем-то важном не поведал. Это мешало, отвлекая внимание от служебных дел. К тому же в городе началась суматоха, и уже не одно Торжище, а весь Киев гудел, точно улей с разгневанными пчелами. Ближе к вечеру к этим звукам добавилось кое-что еще: вдалеке будто громы загремели, и Хайло узнал рев орудийных выстрелов. Что-то творилось под Киевом, а что – непонятно.
Перед самой сменой, в восьмом часу, вызвал его Муромец, вручил пакет и сказал:
– Возьми своих орлов десятка два, коней седлайте и скачите в Бугры. Пакет воеводе Кочубею передашь. Приказ в нем: поднять три его полка да идти скорым маршем в город, прямо к дворцу. Сам с ними вернешься, а как до Княжьего спуска они дойдут, свободен.
Хайло насупился. Скакать в Бугры, за двадцать восемь верст, ему совсем не улыбалось, хотелось поскорее домой, своих увидеть и убедиться, что с ними все в порядке.
– Дозволь слово молвить, воевода.
– Молви, – хмуро буркнул Муромец.
– А что не вызвать его милость Кочубея телеграфом? Так ведь быстрее будет, чем я доскачу.
– Связи нет. Столбы повалены или провод перерезан… Езжай, сотник, не умничай! Исполняй, что велено!
Хайло отдал салют, сунул пакет за пояс и отправился собирать людей. Взял десятки Путяты и Хравна, повел их на конюшню, где конюхи уже седлали лошадей. Сел на пегого жеребца, потрепал ласково бархатистую шею и выехал на Княжий спуск. Что поделаешь, долг есть долг! Но на сердце у него было тяжко.
* * *Долго князя уговаривали и чарки подносили, пока не склонился он к латынянам. Все выгоды союза с Римом были налицо: торговля лесом и зерном в обмен на поставки оружия, бездонный рынок для металла и руды, дороги, которые проложили бы римляне, поток денариев из банков плюс займы государственного казначейства и в случае чего военная помощь. Все ясно и понятно, но князь упирался. По мнению Близняты Чуба, государь Владимир был человеком настроения: легло его сердце к иудею, и очевидные римские выгоды стали неинтересны. Лев, истинный лев; клыки большие, когти острые, нрав капризный. А вот умишком не богат!
