Ральф Питерс - Красная Армия
Далеко над горизонтом, за частоколом темных елей, ночное небо сверкало, как будто вдалеке шел титанический праздник. Иногда яростные вспышки приближались к ним, сопровождаемые ударами в литавры, но затем вновь отступали. Леонид думал о том, что другие солдаты там сейчас испытывают то же самое, что и он этим днем. С одной стороны, он думал о том, что ночной бой еще страшнее, но с другой, казалось, ночью легче оставаться незамеченным.
После того, как бой стих, он нашел остатки своего взвода удивительно легко. Интенсивность стрельбы упала до минимальной, как будто кто-то закрыл кран. Звуки боя сменили резкие выкрики офицеров. Раненые тоже кричали, но офицеры, казалось, кричали на них, чтобы заглушить суровую реальность ощущением всеобъемлющего контроля.
Серега остался верен себе и принялся рассказывать байки о том, как скосил из своего пулемета неисчислимые полчища врагов. Леонид заметил, что большая часть боезапаса все еще была при нем, но он принял эти сказки, не выражая ни согласия, ни неверия. Машина их отделения пропала, но лейтенант Корчак, их политрук, принял под свое командование младшего сержанта Кассабьяна, и их отделение снова стало частью армии. Корчак похвалил их за храбрость и спросил, как они себя чувствовали теперь, когда стали ветеранами. Но было очевидно, что его не интересовали их ответы. Политрук был расстроен тем, что многие комсомольцы роты, помогавшие ему в воспитательной работе, были убиты или ранены. Казалось, что наиболее активные и восторженные коммунисты привлекали к себе смерть. Когда Корчак отошел, Серега с иронией заметил, что война не так уж и плоха, если поубивала столько подхалимов. Затем он рассмеялся и принялся иронизировать на тему того, чем сам Корчак занимался во время боя.
Их подразделение стояло на месте, в то время как другие ушли вперед, туда, где гремел бой. Корчак вернулся и заявил, что они должны помочь собирать раненых, пострадавших за дело международного мира и социалистического братства. Санитары, такие же молодые парни, как и остальные солдаты, были явно в растерянности перед таким бардаком. Они вроде бы как обычно склонялись над кем-то из раненых, и, казалось, играли с ним. Но Леонид не верил, что они действительно знали, что делать.
С одной стороны, Леонид удивлялся себе. Он отнюдь не возражал против того, чтобы поднимать и переносить раненых. Он хотел, чтобы им стало лучше, хотя их страдания и не производили на него глубокого впечатления. Он бормотал какие-то слова утешения, повторяя всем невезучим ребятам, что с ними все будет в порядке. Правила требовали, чтобы офицеров относили в санчасть в первую очередь. Но сейчас офицеры тоже были простыми парнями или молодыми мужчинами, которые не излучали власти, а просто молчали от шока, жаловались на свои беды или стонали от дикой боли. Солдаты загружали раненых офицеров в небольшую колонну санитарных машин, а потом грузили на оставшиеся места младших по званию раненых. Когда санитарные машины потянулись в тыл, они приступили к кропотливой работе по сбору основной массы раненых и погрузке их в обычные транспортные грузовики. Нескольких раненых солдат противника игнорировали до последнего, но потом все же погрузили в уже переполненные машины. Большинство машин с ранеными не сопровождались санитарами, только в двух были офицеры, почему, Леонид так и не понял. Корчак приказал всем поменьше касаться темы раненых.
Когда раненые, наконец, были собраны, солдат из роты Леонида погрузили на боевые машины, которые все еще были на ходу. Леонид, Серега и сержант Кассабьян ехали вместе с оставшимися без машин членами экипажей, половина которых, как знал Леонид, принадлежала парадному батальону. Атмосфера сильно изменилась, и к солдатам вернулась расслабленность и разговорчивость. Дождь, наконец, прекратился, и они ехали по немецким дорогам с открытыми верхними люками десантного отделения, держа оружие наизготовку и просто глядя на проносящиеся мимо картины.
В поздних сумерках они проехали через деревню, улицы которой, казалось, были усеяны бриллиантами — отражавшими зарево пожаров осколками битого стекла. Вдоль по улице, там, где огонь еще не дошел до зданий, окна закрывали плотные шторы, отчего дома напоминали маленькие крепости. Но разорвавшийся в конце улицы артиллерийский снаряд снес взрывной волной шторы со всех ближайших окон, сделав их похожими на темные, мертвые глаза. Леониду казалось, что последние нетронутые дома смиренно ждали своей участи, будто овцы на заклание. На центральной площади деревни мертвые тела устилали собой тротуары, многие из них явно не были солдатами.
В соседней деревне их маленькой колонне пришлось ждать, пропуская батарею буксируемых противотанковых орудий с длинными тонкими стволами. Затем опять пришлось остановиться, пропуская колонну военной техники, которой Леонид никогда раньше не видел. Огромные машины напоминали не то комбайны, не то гигантские пыточные орудия.
— Саперы, — сказал ему один из солдат, стремившийся блеснуть своими познаниями.
Наконец, машина с Леонидом и его товарищами направилась к двум домам на окраине деревни. Кассабьян принял командование. Незнакомый офицер приказал ему занять позиции в доме рядом с дорогой.
Даже в темноте Леонид мог сказать, что прежние хозяева были весьма зажиточны. Кассабьян нерешительно скомандовал занять позиции у дверей и окон. Но вскоре он тоже поддался общему желанию исследования. Серега даже попытался включить свет, но электричества не было. Солдаты бродили по дому при свете спичек, присвоенных зажигалок или нескольких найденных в доме свечей.
На кухне обнаружилось полно еды, и солдаты с удовольствием набросились на первую нормальную еду, которую они увидели после выхода из расположения. Начался праздник живота. Нашлось даже пиво, все еще охлажденное неработающим холодильником. Некоторые обсуждали очевидное богатство немцев со смесью зависти и восхищения. Наконец, кто-то сердито сказал, что СССР тоже мог быть богатым, если бы грабил голодающие страны Африки и Азии. Леонид не знал, чему верить, но он позавидовал бы любой семье, у которой был такой дом. Затем кто-то из незнакомых солдат, вместе с которыми они занимали эту позицию, начал ломать вещи.
В этом не было никакой логики, но настроение оказалось заразительным. Солдаты носились по дому, опрокидывая мебель, сбрасывая на пол вазы и статуэтки, срывая со стен фотографии. Наверху кто-то из ребят вывернул на пол содержимое ящика, а другой вытянул из него кружевное нижнее белье очень толстой женщины. Смеясь, как сумасшедший, он нацепил на себя трусики и бюстгальтер размером с плавательный круг, и начал прыгать и махать плечами, изображая попытку соблазнения. В соседней комнате Леонид нашел хороший маленький магнитофон и коробку, полную кассет. Он сомневался, что мог взять с собой магнитофон, да и кассет было слишком много, поэтому просто набил карманы наиболее понравившимися.
Из неоткуда возник лейтенант Корчак, вооружившийся карманным фонариком. Он целую минуту молча стоял в коридоре, светя фонариком в комнаты, и словно замораживал веселье его светом. Леонид боялся, что он сейчас начнет кричать и угрожать наказанием, но Корчак просто снова приказал Кассабьяну занять позиции. Казалось, что политрук отдал уже слишком много команд и устал от ответственности. Напряженным голосом он приказал солдату, нацепившему на себя женское нижнее белье, вернуться к уставной форме одежды.
Тоже уставшие от веселья солдаты неохотно подчинились отдаваемым безжизненным голосом командам Кассабьяна. Тот, пытаясь угодить лейтенанту, повторял какие-то слова, слышимые на учениях от офицеров. Солдаты рассредоточились у окон и дверей. Вскоре Корчак опять исчез в ночи. Но солдаты остались на позициях, настолько же для порядка, настолько из чувства долга, и сидели тихо, словно набегавшиеся дети.
Леонид и Серега заняли спальню на втором этаже. Мебель была перевернута, матрас лежал на полу, а кто-то из солдат помочился на него. Они отложили оружие, перевернули матрас, а затем положили обратно на кровать, договорившись, что будут спасть по очереди, Серега первым, а Леонид пока отмоет свою гимнастерку. Он осторожно сунул драгоценные кассеты в карманы штанов и занялся стиркой в тусклом свете догорающей свечи. Вода пока что была в водопроводе, и Леонид полоскал и тер гимнастерку в ванной, так же впечатленный напором воды, как и роскошностью сантехники.
Он мирно сидел у окна, а Серега заснул, бормоча что-то во сне, а потом захрапел с армейской основательностью. Ощущая неимоверную усталость, и не осознавая течения времени, Леонид смотрел на зарево боя на горизонте, на это ночное продолжение его собственного опыта, на войну, которая ушла куда-то далеко. Он думал о музыке, о том, как придется болезненно натирать мозоли на всех пяти пальцах левой руки. Он закрыл глаза, представляя, что держит в руках гитару. Два раза он чуть не провалился в сон, и второй раз пришел в себя как раз вовремя, чтобы увидеть вдалеке красочный залп цветных ракет. Цветные звезды медленно угасали, наполняя Леонида чувством печали неведомой раньше глубины. Прежде тривиальные мысли о доме наполнили глаза слезами, а когда он подумал о матери, слезы потекли по щекам, угасая в темноте, словно те далекие гаснущие звезды над темным лесом. Хотя рядом не было каких-либо часов, он пришел к выводу, что ночь подходит к концу. Тщательно вытерев глаза и юношескую щетину на щеках, он осторожно начал будить Серегу. Ему казалось, что он отдал бы все за возможность немного поспать.
