Андрей Дай - Столица для Поводыря
Но это так, к слову пришлось… Я же о лекциях начал…
Самым большим помещением для публичных мероприятий в Томске был зал Городского Собрания в бывшем особняке золотопромышленника Попова. Вот там Шашков и начал свое словоблудие. Нет, начиналось все вполне прилично. Первые два вечера, во всяком случае. Пока речь шла об истории завоевания и первичного освоения Сибири. Многое и для меня, внимательно изучившего конспекты, оказалось новостью. Хотя бы, например, то, что, как оказалось, черные татары, издревле живущие в окрестностях Кузнецка, задолго до русских занимались металлургией. И о богатейших рудах знали, и железо неплохое выплавляли.
Я посчитал полезным, что такие сведения дойдут до ушей обывателей. И особенно, до тех молодых ученых, которые рискнули приехать в Томск работать в моих Лабораториях. Чтоб знали, что не на пустое и совершенно дикое место ехали. Что и у нас есть богатая история…
А вот на третьей же лекции Серафим Серафимович вдруг решил коснуться нравов старого сибирского чиновничества. Произвол, взяточничество, казнокрадство и открытое игнорирование имперских законов. С примерами, едрешкин корень, и фамилиями. Лекция еще закончиться не успела, а ко мне уже прибежали доброхоты. Жаловаться. Пришлось вызывать Шашкова к себе. А чтоб снять с себя любые подозрения в причастности к этому непотребству, то еще и представителя жандармов, полицмейстера и Варешку. Не то чтоб я был сильно против таких разоблачений. Просто к таким делам всегда нужно весьма осторожно подходить. Желательно с документально подтвержденной доказательной базой. А то огульно обвинить всех подряд любой может. От этого порядка больше не станет, а престиж администрации может пострадать.
— Первое, сударь! — грозно прорычал я, когда два дюжих казака ввели лектора в кабинет. — Не находите ли вы, культурный и, смею надеяться, образованный человек! Не побоюсь этого слова – интеллигент! Что обвинение господ государевых, служащих в иной губернии, это подло? Чтож вы им в глаза там, у себя в Красноярске, этакого не говорите?
Двери в приемную остались открытыми. Это я так распорядился. Знал, что с Шашковым непременно притащатся его кураторы – Потанин с Ядринцовым и Колосовым. И говорил я большей частью для них. Сам же лектор мне и при первой нашей встрече не понравился. Он, как говаривал дон Карлеоне, не сицилиец. Не было в нем чего-то такого… Крепкого. Внутреннего стержня, что ли. Вот в моих «областниках» – был. А в этом красноярском болтуне – нет.
— Боитесь? — гаркнул я, едва Серафим открыл рот для оправданий. — Тявкать явились исподтишка сюда, ко мне? Нет уж! Не позволю! Имейте отвагу говорить в лицо! Что? У меня в губернии воры перевелись? Казнокрады и взяточники? Взялись помогать, так помогайте, а не…
— А вы, господа, — обращаюсь теперь к приглашенным гостям. — Фиксируйте. Записывайте. И дознание сразу… Так сказать, по горячим следам. Будем ловить и наказывать. На берегах Великого океана тоже должен кто-то служить, вот и поедут…
— И еще! С вас, милейший Серафим Серафимович, список. Кто, когда, где и сколько. Откуда известия до вас дошли. Кто подтвердить ваши обвинения способен. Чтоб нашим… правоохранительным органам не с пустого места начинать! Отправляйтесь немедля. К утру все должно быть готово.
— Вам все ясно, Ириней Михайлович?
— Точно так, ваше превосходительство, — Варешка с горящими от предвкушения новых расследований глазами, лихо щелкнул каблуками. — Следующим же утром. Согласно бумаг господина Шашкова.
— Эм… Ваше превосходительство? — нерешительно, и даже как-то тоскливо, поинтересовался лектор. — А ежели эти… Гм… Подозреваемые. Не в вашем, ваше превосходительство, подчинении?
— Это вы о Горных начальниках, что ли намекаете? — снова рычу. Что за бестолочь! О моей взаимной «любви» с Фрезе уже каждая собака от Урала до Владивостока знает. — Так вы, пишите. Пишите! Бумага, она, знаете ли – все стерпит. А мы передадим по инстанциям. И не нужно благодарить. Это наш долг!
На лице Шашкова легко читалось, что благодарить он и не собирался. Еще бы! Легким движением губернаторской руки, из благородного разоблачителя превратиться в рядового кляузника…
Я думал, на этом чудачества доморощенных революционеров и закончатся, но – нет. На последней, пятой лекции, куда, меня за каким-то Дьяволом принесло, эти неуемные нигилисты устроили самый настоящий флэш-моб. И организатором всего этого непотребства, совершенно неожиданно, стал самый, как мне казалось, здравомыслящий человек из Потанинского кружка – Евгений Яковлевич Колосов.
Колосов был выпускником того же Сибирского кадетского корпуса, что и Потанин. Только окончил его лет этак на семь или восемь позже. Мой Карбышев, в бытность свою учащимся этого же самого военного училища, кстати, тоже застал бравого новоявленного фельдфебеля Колосова, высочайшим приказом произведенного в прапорщики. После выпуска, шесть лет служил в Забайкалье в артиллерийских батареях линейного казачьего войска. Пока в начале шестидесятых его не направили в Санкт-Петербург, в Николаевскую академию Генерального Штаба.
И ведь вот в чем ирония Судьбы. Не отличился бы по службе, не выделился бы сноровкой и способностями – не поехал бы в столицу. Не принял бы участие в деятельности Сибирского землячества, не заразился бы этой иллюзией общественной жизни. Служил бы честно, глядишь, и до генерала бы дослужился.
Но случилось то, что случилось. Поручик попросил отставки «по семейным обстоятельствам», и, конечно же, ее получил. Какое-то время служил на прииске в Забайкалье. Переехал в «просвещенный» Томск. Решив пропагандировать «политические идеи и рационализм», открыл небольшую частную школу, с обширной библиотекой при ней. И на почве общей для них любви к книгам, подружился с Кузнецовым – редактором неофициального приложения к «Губернским Ведомостям». А тут как раз и Потанин с Ядринцовым явились, не запылились…
Рационализм я полностью поддерживаю, а пропаганду недолюбливаю. Но что эти люди знают о пропаганде? Так что какой-либо угрозы в деятельности Евгения Яковлевича я не нашел. И был не против того, чтоб молодой Ядринцов привлек поручика в отставке к работе в Обществе Грамотности.
Это я потом узнал, что мои нигилисты сговорились превратить последнюю лекцию в демонстрацию. У Колосова были знакомцы среди семинаристов, которые снабжались у него книжками для чтения вне семинарских занятий. Он и пришел на лекцию Шашкова с целым отрядом семинаристов. В зале благородного собрания один угол был занят эстрадой для оркестра. Поручик встал у перил так, чтобы видеть весь зал, часть семинаристов держал возле себя, других же расставил вдоль стен зала по всей его длине. Они должны были смотреть на своего вожака и подхватывать его аплодисменты. Участники «заговора» заранее познакомились с содержанием последней лекции, в ней, между прочим, шла речь о необходимости открытия сибирского университета. Тут выделялась одна лишь фраза: «Нам нужен университет!». Эту-то фразу решено было превратить в мятежный крик.
В назначенный час зал был битком набит публикой; боковые проходы заняты молодежью, в том числе учеными и их помощниками из местных. Появление лектора по обыкновению встретил гром рукоплесканий. Официально никакого чиновника к нему для контроля приставлено не было, но председатель Казенной палаты, коллежский советник Михаил Алексеевич Гиляров, как представитель того самого «старого чиновничества», с несколькими седоголовыми соратниками, придвинули свои стулья вплотную к кафедре. Я расположился на, так сказать, галерке. В самом последнем ряду, так чтоб хорошо все слышать, но не смущать своим присутствием слушателей.
Лекция началась. Когда из уст лектора вылетала какая-нибудь особенно дерзкая фраза, чиновники приподнимались со своих кресел, стараясь разглядеть, не рукописная ли тетрадь у него в руках. Когда лектор произнес ожидаемые слова, Колосов прямо с эстрады крикнул: «Нам нужен университет!». Семинаристы, стоявшие около стен, подхватили клич, и вот вся аудитория дружно и громко скандирует: «Нам нужен университет!»
Шашков закончил свою последнюю речь огненной цитатой из статьи профессора истории Казанского университета Афанасия Щапова:
— Про новгородцев летопись постоянно говорит: «Взвониша вече, всташа и идоша…» Да, нам нужно снова возбудить, развить в себе посредством мирской сходчивости, совещательности и инициативы, тот энергический, деятельный, живой дух любви, света и соединенья, с которым в смутное время междуцарствия предки наши, живя миром, сходились единодушно, решительно, энергически на мирские сходы, на областные земские советы, — все вместе – и бояре, и гости или купцы, и посадские, и волостные мирские люди, крестьяне, и думали думу крепко всею своею землею и решили земское дело. Нам нужно снова такой же мировой дух любви, совета и соединенья, с каким тогда русские земские люди дружно, живо переписывались между собой, сошлись на сход в Москву и составили земский собор…
