Оленин, машину! - Дарья Десса
Но я решил пока не обострять конфликт, хотя руки так и чесались врезать этому хмырю. И ведь как он мог забыть, сколько нам вместе пришлось пережить, а? Вот же сволота.
— Что мне тогда делать, лейтенант? Бегать от неё, как от чумы? Ты ж не хозяин её сердца.
— Хозяин? Да я её с фронта увезу, ясно? Заберу к себе, буду оберегать от таких, как ты, — выпалил Лепёхин, и в голосе его зазвучала явная угроза. — Я приказы отдаю, а не просьбы высказываю, понятно?
Я почувствовал, как у меня внутри вскипает что-то тёмное и тяжёлое. В груди тесно стало от обиды и злости.
— А ты не перегибаешь палку, лейтенант? — сказал я тихо, но с нажимом. — Ты кто такой, чтобы мне указывать? Я не твой подчинённый.
Лепёхин шагнул ко мне ближе, его лицо стало мрачным.
— Не перегибаю, а говорю по делу. Если узнаю, что ты опять возле неё крутишься… — он сделал паузу, словно смаковал свои слова, — я тебя по стенке размажу. Дошло?
Я вскинул подбородок, посмотрел ему в глаза. Угроза его была реальной, и я понимал, что он в случае чего пойдёт до конца.
— Попробуй, — сказал я с лёгкой улыбкой. — Только сначала подумай, чем для тебя это кончится.
Лепёхин ухмыльнулся.
— Думаешь, я боюсь? Думаешь, ты мне страшен? Думаешь, что раз ты из СМЕРШ, так тебе и законы не писаны, а, старшина? — последнее слово он произнёс с презрением. — У тебя кто за спиной? А у меня — командование полка.
Я вздохнул. Понятно, что он силён своей властью, своими связями. При желании, вероятно, даже и до меня добраться сможет. Тем более что я и сам не знаю ещё толком, на кого тут опираться могу. Понятное дело, что на своего брата — шофёров да механиков. Но повыше бы заиметь покровителя не мешало. Вот чтобы такие больше не мешались под ногами, как этот Лепёхин, будь он неладен.
— Знаешь что, лейтенант, — сказал я тихо. — Может, ты и прав, что у тебя есть связи. Но знаешь, в бою все равны. И ты, и я.
Он посмотрел на меня так, будто впервые увидел, с прищуром, как смотрят на врага.
— Не забывай, старшина, — сказал он, — что мы на фронте. Здесь всё быстро решается. Не захотел слушаться — и нет тебя.
Сказав это, он развернулся и ушёл. Я смотрел ему вслед и думал о том, что эта война — она ведь не только с японцами. Она, в некотором роде, конечно, и с такими ещё, как Лепёхин. И вот тут уж надо быть начеку. Потому как самураи — они даже внешне от нас отличаются. А вот такие офицеры-карьеристы — похуже будут. Могут и в спину выстрелить, и подлость какую-нибудь учинить.
Лепёхин ушёл, а я остался стоять на тропе, чувствуя, как в груди медленно растекается тяжёлая злость. Хотелось догнать его, вцепиться в ворот гимнастёрки и хорошенько тряхануть, чтобы выбить всю эту спесь и наглость. Но я знал, что это глупо. Надо держать голову холодной, особенно на фронте. Здесь одна ошибка — и конец.
«Чёртов Лепёхин, — думал я, шагая дальше к складу. — Не знает он, что Зина сама ко мне тянется. С другой стороны, разве поймёшь, чего на самом деле хочет женщина? Она, может, и не любит никого, а просто ищет на войне хоть каплю тепла. Да только Лепёхин этого не поймёт. Ему бы всё по ранжиру. Если сказал офицер „моё“, значит, младший по званию должен облизнуться и дальше пойти несолоно хлебавши».
Склад находился за линией сосен, и к нему вела узкая тропинка. Пока я пробирался через кусты, в голове всё крутился этот разговор с Лепёхиным. Он и впрямь способен на многое. Некоторые офицеры, — знаю по прожитой жизни, и не думаю, что 80 лет назад было иначе, — частенько злоупотребляют своей властью, и если дело дойдёт до конфликта, командование скорее встанет на сторону Лепёхина. Мне же потом придётся всю оставшуюся службу глотать пыль.
Но думать об этом не хотелось.
Когда я добрался до склада, Зиночка уже ждала меня. Она сидела на деревянной лавочке возле двери, будто нарочно устроилась там, чтобы меня не пропустить. Увидев меня, встала и улыбнулась.
— Ну, привет, герой! — сказала она голосом, в котором прозвучала лёгкая насмешка, но глаза блестели тёплым светом. — Давно тебя жду. Как услышала, что вернулся, так сразу стала готовиться. Как чувствовала, что заглянешь на огонёк.
— Привет, Зиночка, — ответил я, чувствуя, как на лице появляется улыбка. — Знаешь, как нелегко было пробиться сюда через все эти наши передряги.
Девушка лишь покачала головой и поманила меня за собой. Мы прошли вглубь склада, где стоял старый стол, покрытый потёртым брезентом. На столе — тарелка с горячей кашей, хлеб и кружка с чаем. В уголке в буржуйке теплился огонёк, бросая на стены тёплые оранжевые блики.
— Садись, я тебе покушать собрала, — сказала она, указывая на табурет. — Ты, наверное, голодный, как волк.
Я расположился, чувствуя усталость во всём теле, и сначала взял в руки кружку. Принюхался: водка. Наркомовские сто граммов, как положено. Выпил, занюхал кусочком хлеба, а потом с наслаждением съел всё, что Зиночка положила. Она молча смотрела, как ем, и лишь когда загремел ложкой по тарелке, добивая остатки, спросила:
— Как всё прошло? Я слышала, что вы с военным корреспондентом в переделку попали.
Я усмехнулся, отломил кусок хлеба и жевал, размышляя, что ей ответить. Рассказать правду? Или приукрасить, чтобы не волновалась?
— Было всякое, Зин. Дело наше военное, ты знаешь какое, не скучное. Ушли мы оттуда целыми, что уже хорошо.
Она вздохнула с облегчением и, кажется, чуть расслабилась. Её рука невольно скользнула по моей, остановившись на мгновение, а затем
