Команда кошмара - Харитон Байконурович Мамбурин
— Это вы меня убиваете! — пропыхтела продолжающая упражнения девушка, — Жить не даете! Я свободный человек!
— Свободный, но бесполезный, — отрезал я, — А значит — не свободный. Такая вот загогулина. Так, всё, Юль, идём. Я тебя хочу. На разговор.
— Хорошо, Вить. Лена, отбой.
(стук татуированных костей по полу и мое тихое восхищение преподавательскими талантами невесты)
Юлю я к Коробку не подпускал, она ограничивалась лишь наблюдением издали. Не особо хорошо понимая, что в голове у этого человека, потерявшего все возможные ориентиры, я не собирался предоставлять ему шанс отомстить мне через призрака. Даже не смотря на…
— Я же тебе говорила, он почти полностью переключился на «Стигму», — укоризненно сказала мне летающая блондинка, проплывая в нашу комнату, — Тебя он не то, чтобы ненавидит. Просто сходил с ума, от того и зафиксировался.
— Плевать, лучше переподстраховаться, — поморщился я, — Расскажи, что с утра узнала. К чему готовиться?
Пока наши недорокеры лечат битые морды лица и кушают кашку, одновременно взращивая в себе семена недоверия к некоей Довлатовой, заманившей их невинные души к черту на рога (и тумаки), мы, получив передышку, готовимся к отложенному концерту, а заодно пытаемся понять, что делать дальше.
На данный момент картина была следующая — Лика, эта трепетная девочка-убийца, сопровождавшая Коробка, вела в тайне от него еще одну жизнь, проистекавшую в дополнительном режиме работы системы ноутбука, который им выдали с собой. Особо стараться таиться ей не приходилось, измученный кошмарами бывший солдат постоянно впадал в бред, а когда принимал свой нейромедиатор — то спал как убитый по двенадцать часов и более. Она же тем временем исправно стучала своим хозяевам обо всем, получая инструкции и рекомендации, которые специалисты смогли выудить из ноутбука, восстановив автоматически удаленные текстовые файлы. Ничего особого или тайного переписка одноразовой сторожевой рабыни не содержала… кроме последних инструкций.
Тимур Витальевич Коробанов, несмотря на собственную дурость и лицемерие, был со мной возле того проклятого клуба откровенен на все сто процентов. Он просто и незамутненно желал сдохнуть, сделав хоть что-то (например — отомстив Союзу через мою смерть), но при этом вышло так, что щенячьи повадки Лики легли на какие-то его старые дрожжи, от чего воспаленный с дичайшего недосыпа мозг решил устроить праздник жизни для своей спутницы на те упомянутые три недели. Последний концерт, лебединая песня. Тимур собирался заливаться выданным ему нейромедиатором чаще рекомендованного, устроив себе и спутнице… нечто вроде погребального медового месяца. Но её, то есть Лику, Коробанов в известность о своих планах не ставил до последнего.
Причину, почему у этой Лики свистнула фляга, назвал сам Коробок, когда был еще совсем лежачим — ему подсунули бракованную бабу с небольшими сдвигами по фазе. Наверное, он поэтому и выжил, так как первым делом запрограммированная смертница не вцепилась в него отравленной пастью, а зачем-то выдрала провода из медицинского корсета, который Тимур таскал на постоянной основе. Ну или у неё просто было время, пока химия во рту не приготовится, тут неизвестно.
Куда сильнее нас интересовал другой момент — а не успела ли эта дивчина натворить какой-нибудь хрени с теми «подарками», которыми меня шантажировал Коробок? Ответ: еще как успела.
Инструкции на этот счет ей давали очень подробные и очень хорошо расписанные. Как для дурака.
Все ячейки, до которых у нас еще не дошли руки, можно было гарантированно считать предупрежденными. Толстозадая блондинка отправила телеграмму, срочное заказное письмо, электронный е-майл и еще какую-то хрень на каждое (!!!) имя в нашем списке. Что навело Окалину-старшую на некоторые подозрения, которые сейчас и проверялись. Кроме того, Лика отправляла не короткий посыл из разряда «бегите, глупцы!», а зашифрованные послания, пересланные ей из штаба. Всё, что у нас осталось — это ноутбук и Коробок с его туманными кривыми воспоминаниями о людях, с которыми они пересекались, пока добирались до Саратова.
…и он не спешил ими делиться, вспоминая урывками то одно, то другое. Нам оставалось только сидеть на жопе ровно, занимаясь только концертами Юльки и избавлением Коробка, Акриды и Глаза от моего влияния, в ожидании, когда Окалина-старшая выдаст нам новые ценные указания.
Будни стали отрадно серыми. Закончив без всяких происшествий концерт в Саратове, мы полетели и поехали дальше. Тольятти, Самара, Уфа, Казань, Нижний Новгород, Рязань с наплывом из москвичей-фанатов, где меня попытался застрелить придурок, влюбленный в Юльку всей костью головного мозга, затем Ярославль, Вологда… Везде, кроме Рязани, мы давали укороченные версии концертов, но затем в Тюмени отожгли по полной. Юлька устроила в зале настоящую истерику, внезапно выдав песню, которую раньше никогда не пела. Песню собственного сочинения, под мелодию собственного сочинения, разученную её «Пеликанами».
И это было только начало. В каждом новом городе она один раз пела одну-единственную уникальную новую песню. Это вызывало бурю. Никто не понимал, зачем она это делает, причем таким образом, «Пеликаны» ругались, уча на горячую новые композиции и выходя на сцену спустя пару часов репетиций, а призрачная девушка продолжала троллить Советский Союз самым невинным из всех образов. Остановить её было некому.
Нет, я бы мог попробовать, но в основном был занят своей бригадой хаоса, у которой буквально начался праздник жизни после того, как люди поняли, что никого убивать им не придётся. А еще был долбанный Коробок. Я совсем не был уверен, что мысли меня грохнуть точно покинули его полупустую черепушку.
Это было проблемой.
Полтора месяца разъездов, ежедневных упражнений для дистрофиков, рукопашных схваток с теми, кто был поражен моей экспатией. Сумарокова и Конюхов вылечились, попутно неплохо развив свои навыки самообороны, а вот с Тимуром я продолжал «заниматься». Это было, с одной стороны, крайне полезно, потому что я воспринимал его всерьез, с другой… ну, сами подумайте. Лазер. Жить возле него, спать возле него, срать, пить, и так далее. Сначала это бодрит и тонизирует, позволяет выкладываться в схватках на сто процентов, воспитывает бдительность, но потом… В общем, я не выдержал.
Мы сидели в небольшой, но очень чистенькой столовой на окраине Омска, кушая в ожидании наших «Икарусов», когда я сказал сидящему напротив меня Коробку:
— Три недели давно истекли.
Нужно отдать ему должное — любой после такого намека подавился бы, обрызгав собеседника супом, но бывший вояка лишь замер на секунду, оценивая меня, сказанные слова, окружение вокруг, а потом, проглотив то, что было во рту, спокойно спросил:
— Хочешь разобраться?
— Не очень, — ответил я ему той же честностью, что и он мне в далекой саратовской деревушке, — Но ты опасен. И непредсказуем.
— Тем не менее, приказа на моё устранение тебе не выдавали? — с интересом спросил Тимур.
— Не выдавали, — охотно кивнул я, — Вряд ли выдадут. Их, знаешь ли, не штампуют.
— Давай доедим, что ли, — предложил мне Коробанов, — Остынет ведь. Потом пойдем, покурим, поговорим.
Я согласился. Это был один из самых неприятных приёмов пищи в жизни. Раньше рисковать этой самой жизнью было куда как легче. Когда у тебя нет ни прав, ни имущества, ни связей, ни хвоста собачьего за душой, то идёшь по жизни легко и свободно, потому что мало что ценишь. Прямо как настоящий подросток. Теперь, с тремя почти легальными супругами, с проектом, призванным сделать светлое будущее еще светлее, с целой кучей неоконченных дел… я банально боялся сдохнуть. Даже несмотря на то, что наши ежедневные схватки с этим неогеном не отличались аккуратностью. Много раз он принимал на свой абсолютный щит гарантированно смертельный удар от меня. Много раз я вынужден был по полдня болтаться в туманном облике, восстанавливая нанесенные его лучами и взрывами повреждения.
И тем не менее, мне стоило очень больших трудов спокойно доесть свой суп, гуляш и хренов кисель, который местные варвары подали горячим. Гадство. Мало вещей можно искренне ненавидеть, но вот горячий кисель? Да. Одна из худших вещей в Советском Союзе. Конкурирует только с запеканкой с лапшой. Кстати да, человек, которого я бы точно убил, невзирая на меру вины, неосапианство и прочая-прочая? Изобретатель гребаной запеканки с лапшой.
Медленно! Идут годы, меняются миры, херов смертоносный неоген напротив пьет *баный горячий кисель как дорогое вино, но моя ярость в отношении изобретателя этой
