Туман (СИ) - Курамшина Диана

– На улице довольно прохладно. Давайте не будем морозить девушек. Сейчас мы войдём, надеюсь нам предоставят комнату, в которой и познакомимся.

Согласившись, что так будет намного удобнее, поспешил вперёд меня. Подойдя к щебечущей группе, предложил им пройти внутрь. И тут случилась небольшая заминка: одна из барышень никак не могла подняться на ступеньку. Как только она поднимала ногу, то вскрикивала и опускала её обратно. В этот момент вышел господин Сушинский, а девушка, зажав себе рот побледнела. Отбежала к стене и тут её вывернуло, а по лицу начала разливаться зеленоватая бледность.

Подойдя, обнаружила, что её кожа довольно горяча, а во рту присутствовал серый налёт. Барышня поведала мне, что с утра немного побаливал живот, и она казалась себе опухшей, поэтому потуже затянула корсет. Сейчас же боль спустилась вниз.

– Как вы считаете, что с ней? – спросил подошедший Семён Матвеевич.

– Подозреваю абсцесс правой подвздошной ямки[143], – посмотрела на него нервно, – считаю его надо срочно вырезать. Иначе, как писал Пети[144], всё закончится перитонитом.

Майор кивнул и повернувшись начал отдавать приказания. Удивительно, но в течении получаса всё было готово. Попросила участвующих лекарей хорошо вымыть руки. Переглянувшись, они согласились с желанием баронессы.

Сама операция[145] длилась около полутора часов. Конечно, самой мне провести её не дали, но присутствию не препятствовали. Наблюдала как сделали разрез в правой подвздошной области, раздвинули ткани при помощи инструментов. Видела, как оператор извлёк наружу часть слепой кишки и аккуратно удалил воспалившийся отросток, после чего ушил сосуды. Мне же разрешили заштопать разрез, впрочем, внимательно за этим пронаблюдали.

Уже после меня долго расспрашивали, по каким признакам я пришла к такому заключению. К собственному удовольствию заметила, как многие взгляды рядом стоящих лекарей изменились, сделавшись более одобрительными. Но… в некоторых стала ещё более проглядываться неприязнь. К вечеру барышню пришлось отправить домой.

После небольшого отдыха смогли наконец заняться рукой младшего чина. Мышцы разрезали, аккуратно распилили кость и собрали заново. По окончании, дабы опять ничего случайно не сдвинулось, под удивлённые взгляды врачей «упаковала» конечность в гипсовый «рукав». Его в достаточном количестве прикупил Павел Матвеевич сразу по приезде в Могилёв. Зная о сегодняшней операции, Егор по моему поручению прихватил небольшой мешочек гипса с собой.

На этом мой отдых закончился. Майор потребовал «что-то сделать, потому как госпиталь превращался в б…», тут он осёкся и попросил заняться барышнями.

Пришлось пройти к предоставленным ученицам. Затребовав себе в помощь Аристарха Петровича и нескольких фельдшеров, организовывала показательные процедуры.

Вы были в цирке? Куда там балагану Лемана! Офицеры устроили настоящие manœuvres cérémonielles[146]. Они бравились, подкручивали усы, заигрывали с девушками. О что вы… у них даже ничего не болело и помощь им была нужна только сердечная. И если барышни помогут… Эх… молодцы хоть куда!

Попросила вездесущего Егора потихонечку привести Семёна Матвеевича.

– Вот Ваше высокоблагородие, – сказала я громко, когда господин Сушинский незаметно появился в комнате, – спешите видеть волшебное исцеление! Все присутствующие здесь господа заявили при свидетельстве господина Сурина, что совершенно здоровы! Можно выписывать и направлять обратно в войска! Когда-нибудь ещё у вас были такие поразительные успехи?!

– Ну что же, – майор обвёл притихших офицеров суровым взглядом, – значит барышни будут перевязывать и обихаживать только младших чинов, раз у господ офицеров отпала нужда в медицинской помощи.

Общая солдатская палата погрузилась в тишину, когда туда вошла вся наша компания. Семён Матвеевич «обрадовал» пациентов, что за хорошее поведение те в награду будут обеспечены заботой милых барышень. Но смотрел при этом так грозно, что младшие чины были как-то не особо и рады.

Выяснилось, что девушек отбирали не просто так, а имеющих опыт ухаживания за больными. Так что, распределив работу с лежачими – их требовалось накормить, с несколькими особо понятливыми барышнями, начала делать обход. Проверяла повязки, показывала, объясняла. Пристальное внимание уделила тем, кому недавно заново прочищала раны. Тут примечания были особыми.

Через несколько дней, убедившись в знаниях и сметливости, группа барышень была разделена. Большая часть под руководством Аристарха Петровича помогала фельдшерам. Они занимались перевязками, кормлением неходячих, раздачей лекарств. Но солдатское счастье длилось не долго. Как только Витольд Христианович, часто нас навещающий, убедился в том, что они достаточно набрались опыта, их тут же забрали в губернскую больницу, а часть отправили в повивальный дом.

Трое отобранных мною девушек постоянно сопровождали меня, ассистируя по необходимости. Они так же присутствовали со мной на операциях, куда меня приглашали, слушая мои тихие пояснения.

Отец Феофан, лишившись врачебного вспоможения был довольно печален, когда посетил нас в скорости. Но самое смешное, в тот же день меня посетил пастор немецкой кирхи, возмущенный моим отсутствием на богослужении. Падре Георг чуть не подавился пирогом, когда услышал размышления священника, считавшего, что почти привёл меня в лоно православия. Как они стреляли глазами друг в друга было непередаваемо. Пришлось вмешаться и остужать горячие головы.

Пастор был заверен, что в следующее воскресенье я непременно буду на службе, а отец Феофан получил приглашение привозить в особых случаях людей в городскую больницу, где мне была обещана в этом помощь от господина Недзвецкого. Витольд Христианович был рад любой возможности моего пребывания в его епархии.

Рождественский пост привнёс изменения в питании. И хотя «болящим» были разрешены послабления, нижние чины не соглашались вкушать скоромное. На сорок дней птица и мясо были исключены из рациона. Понедельник, среда и пятница были «сухоядными». Во вторник и четверг дозволялось растительное масло и красное вино. В субботу же и воскресенье можно было есть рыбу.

На все увещевания больные отвечали «Святые, вон, ещё чаще постились, да дольше нас грешных жили, а Иисус Христос сорок дней подряд ничего не ел». Пришлось привлекать к этому делу местного священника, и только с разрешения духовного отца, который тщательно оценивал, насколько ранение серьезно, и насколько постная пища может быть опасна для здоровья больного, они соглашались есть мясо. И при этом смотрели так, как будто это именно я виновата в совершаемом ими грехе. С офицерами в этом вопросе было гораздо легче. Они с удовольствием пользовались «болезнью».

В один из дней меня в госпитале нашёл Ефимка. Долго мялся, но всё-таки попросил выйти во двор. Там дожидался мальчонка лет десяти. Его в здание не пропустили. Как выяснилось из его сумбурной речи, по городу уже давно бродят рассказы о «блаженной барышне»: сначала в имении лечила, потом у самого государя вытребовала себе разрешение, и теперь вот врачует солдатушек, что за царя кровь пролили. Никому во вспоможении из-за денег не отказывает.

Вот он и пришёл в город её искать и наткнулся на Ефимку, который сегодня нёс для меня обед в госпиталь. Если дел было не много, то я могла съездить отобедать и домой.

По рассказу мальчика, его семья живёт в нескольких верстах от города. Отец занимается бортничеством и вчера случайно потревожил в лесу медведя, пытающегося лечь в спячку. Встреча эта окончилась для бортника неудачно, он был ранен и ночью у него началась горячка.

Успокоив ребёнка, который всё пытался встать передо мной на колени, завела его во внутрь. Егор был послан за коляской и моими инструментами, а сама я отправилась к Семёну Матвеевичу, испрашивать разрешения уехать.