Вождь чернокожих. Black Alert (СИ) - Птица Алексей

— Дело в том, что политика — это грязное дело, а человек, который делает в политике блестящую карьеру, априори, не может быть честным. Я вам не верю, молодой человек. А слово чести для англосакса, всё равно, как грязный, вонючий платок, который он готов выкинуть в ту же секунду, как только он покроется пылью и грязью.

— Как вы смеете! Клянусь памятью своего отца и моей няни, я не обману вас, это долг чести. Я аристократ, в энном поколении, я не позволю себя оскорблять, если бы я не был пленником, то я вызвал бы вас на дуэль.

— И что, вы стали бы стреляться с вонючим негром, пусть и королём.

— Не стреляться, я готов биться с вами на саблях, отстаивая свою честь.

— Ну, хорошо, я предоставлю вам такую возможность, — решил я.

Не знаю, что на меня нашло, ребячество какое-то. Но, вот захотелось скрестить шпаги, фу, сабли с этим потомственным аристократом, гордым и тщеславным до безрассудства, а то, когда ещё представится такая возможность?

Я, кстати, не знал, что Черчилль был лучшим по фехтованию в военном училище, и даже занял там первое место.

По моему знаку, принесли кавалерийскую саблю, я же дотянулся до своего походного мешка и, покопавшись в нём, вытащил сначала серебряную чашу, ненароком попавшуюся мне в руку, а потом, достал и свой медный хопеш. Но вот незадача. Хопеш был больше ударным оружием, сродни топору, и против сабли был некорректен. Пришлось оставить его в мешке.

Другой сабли у меня не было. Не носил я их с собою. Проблема разрешилась почти сразу. Заметив, что мне нужно клинковое оружие, мои телохранители принесли арабский шамшир — слегка изогнутую саблю, со странной ручкой в виде зауженного к центру цилиндра, чьи выступающие края закрывали ладонь с обеих сторон.

Покрутив его в руке, чтобы проверить балансировку сабли, как она лежит в руке и общие ощущения от оружия, я велел подать мне то, на чём можно было проверить остроту сабли. Мне привели барана. Его всё равно нужно было убивать, для приготовления пищи.

Размахнувшись, я вжикнул саблей, которая, прочертив короткую дугу, отхватила у животного его косматую голову, с большими загнутыми книзу рогами. Туша свалилась на песок, заливая его своей кровью, заструившейся из отрубленной головы и обезглавленного тела.

Сойдёт, — решил я и перевёл взгляд на Черчилля, который самозабвенно размахивал саблей, проверяя её. Почти таким же образом, как и я. Зарубить кого-нибудь ему не дали, а нечего тут, и он ограничился тем, что проверил остроту сабли большим пальцем, и видимо, остался доволен ею.

Биться я решил здесь же, для чего мои телохранители расчистили небольшую площадку, не вмешиваясь в общий процесс и не пытаясь воспрепятствовать мне в этом.

Они были уверены во мне и ожидали боя, как и большинство вокруг, привлечённые моими необычными действиями. И как их не отгоняли, они всё равно возвращались и заворожённо смотрели за приготовлениями готовых сражаться короля и пленного английского офицера.

Весть об этом, в мгновение ока, разнеслась по лагерю. Со всех концов, не чуя под собою ног, бросились воины, желая посмотреть на это бесплатное представление. Их сердца, ожесточённые прошедшей битвой, жаждали острых ощущений и развлечений, которые им обещал предстоящий необычный бой.

Уинстон Черчилль сам был в шоке от происходящего, король чернокожих вынудил его сражаться с ним, видимо, чтобы убить. Но вот, его чёрные, как сама ночь, глаза были таинственны и мистически откровенны, когда Черчилль заглянул в самый центр зрачков его глаз.

Видел он там себя. Постаревшим, толстым, вольготно сидящем в глубоком дорогом кресле, с дымящей сигарой в правой руке. Был он, несомненно, очень значимой персоной, судя по окружающей обстановке и весьма дорогому перстню на пальце, с большим чёрным алмазом в нём.

Это видение мелькнуло перед глазами Черчилля и бесследно исчезло, как только король негров отвёл свой яростный взгляд. Но… впечатление от этого взгляда осталось на всю жизнь, глубоко врезавшись в сердце. И как бы потом не было плохо, он всегда вспоминал это видение, а также слова, необъяснимо много знающего короля, создавшего из ничего своё королевство.

Дальнейшие события сплелись в череду удивительных событий, которые англичанин так и не смог объяснить потом. Вызвав Иоанна Тёмного на дуэль, в защиту своей чести, скорее от отчаяния и ощущения безнадёжности ситуации, чем из-за здравого смысла, он, неожиданно для себя, получил согласие.

Принесли саблю, и хотя у него была повреждена рука, он всё равно собирался схватиться с королём, который также готовился к бою, но весьма своеобразно. Сначала он вытащил необычного вида чашу, древность которой была неоспорима, уж в этом Черчилль знал толк. Потом, на свет показался медный хопеш, и сразу же отправился обратно, затем, королю принесли саблю, с которой он быстро разобрался.

Ну а потом, потом вождь стал наливать в чашу подогретую воду, в которую набросал разных трав и капнул несколько капель жидкости из пузырька тёмного стекла. Медленно выпив полученный отвар и посмаковав его своими большими толстыми губами, удовлетворённо крякнул и, взяв в руки саблю, пошёл на подготовленную площадку, где уже давно ждал его Уинстон.

Черчилль был опытным фехтовальщиком, поэтому он заранее выбрал позицию. Бой начался почти мгновенно. Едва войдя на площадку, Иоанн Тёмный взмахнул саблей и обрушил её на голову Черчилля, тот мастерски отвёл удар своей саблей, отскочил, и его клинок замелькал в воздухе, стремясь добраться до короля.

Удары сыпались, один за другим, король едва успевал их отражать, почти пропуская. Уинстон ужом проскользнул вперёд и попытался пронзить тело короля. Мамба не успев отбить удар своей саблей, поймал оружие Уинстона железным браслетом, болтавшимся на левой руке.

Сабля, проскрежетав по браслету, соскользнула, оставив большую зарубку и срезав широкую полосу кожи с руки короля, направилась вниз. Не ожидавший этого, Черчилль, не успев удержать равновесие, качнулся вперёд, за что тут же был вознаграждён ударом сабли по голове.

Шамшир, разрубив слетевший с головы Уинстона шлем, завершила полукруг, а удар короля правой ногой опрокинул Черчилля навзничь. Острый клинок коснулся своим остриём его груди, и краем глаза он увидел и почувствовал, как кончик сабли медленно погружается ему в грудь.

По левой руке Мамбы непрерывным потоком текла кровь, но он не обращал на неё никакого внимания. Ещё сильнее нажав на саблю, причинив Уинстону сильную боль, он спросил: — Сдаёшься?

Черчилль, морщась, покачал отрицательно головой.

— Тогда, ты убит, — констатировал Мамба и собирался уже нажать на саблю. Чувствуя приближение конца, Уинстон внезапно увидел свою, давно умершую, любимую няню, которая мотала в отрицательном жесте головой, испуганно прижав руки к лицу. Слёзы навернулись на глаза молодого офицера, уже представляющего себя мёртвым.

— Ты проиграл поединок, Черчилль. Ты проиграл мне, чёрному королю! Признайся, будь мужественен хоть в этом, враг!

Последние слова всколыхнули чувства Черчилля, кровь бросилась ему в лицо. Он был храбр, а схватка была честной, отчего он и не мог протестовать, и вынужден был признать, что побеждён.

— Ты победил, чёрный король, — проговорил он.

— Благодарю за честный ответ, — сказал Иоанн Тёмный и убрал свою саблю с груди побежденного.

— С тебя сто баксов, и ты свободен, как фанера над Парижем, — блеснул он знанием европейских столиц. — Тьфу ты, сто фунтов, а не баксов, оговорился я. У вас же доллары не в ходу, извини, бродяга.

— А сейчас, уведите его, — обратился он к кому-то из своих подчинённых, и Черчилля, подхватив под обе руки, подняли и увели с площадки, вокруг которой собралась огромная куча разнообразно одетых и вооружённых воинов короля. На том бой и закончился.

Последнее, что запомнил Уинстон, это то, что Мамба, приложив к руке отхваченный саблей лоскут висящей кожи, пошептал над ней что-то и залил неизвестным раствором. Кровь тут же прекратила сочиться, а место разреза покрылось толстой коричневой коркой неизвестного вещества, и Мамба перестал обращать на рану внимание.